ы подданных на войну, чтобы их покалечили и убили. И он отправил. То была «шоковая терапия» тех лет, как выразились бы сегодня либеральные министры. И миллионы русских людей пошли умирать ни за что, ни по какой причине, из-за растерянности этого совестливого человека, личную гибель которого оплакивают в церквах. Подозревая «варяжскую» нелюбовь к Отчизне у апфельбаумов, бронштейнов и розенфельдов, – историки не поминают, что реальные варяги в то время существовали; это были именно варяги, а вовсе не безродные авантюристы: Вильгельм, Георг и Николай, кайзер, король и император, кузены и родственники, германское фамильное древо, протянувшее ветви по миру. То, что некоторые историки называют «семейной войной», было в гораздо большей степени варяжским состязанием, нежели авантюры безродного Апфельбаума. Именно варяги и вели Первую мировую, – а то, что возникло на пустырях побоища, возникло благодаря деятельности коронованных варягов. Однако император остался в преданиях слабохарактерным святым, а его убийцы сделались примером инородцев, надругавшихся над нелюбимой страной. Впрочем, и безродные бродяги постарались; в те годы им не под силу было истребить равное количество народу одним росчерком пера – царские масштабы лишь грезились, – дружинники пробавлялись групповыми расстрелами. Народные баяны рассказали нам именно о новых дружинниках; о том, как явился в престольный град Апфельбаум-млад и кликнул клич, собирая стервятников: мол, стекайтесь со всего света на брашно! И приехали дружинники, приехали да и растерялись: слишком много княжеских теремов в Москве, и в каждом тереме по князю – кто профсоюзами ведает, кто армией, кто национальным вопросом. И в точности как за шестьсот лет до этого люди азартные тщились угадать, который из князей будет старшой; ведь непонятно – на князе это не написано. Так разбрелись дружинники по разным теремам. Какой побойчей будет – тот подался к Троцкому, а кто работы не боится – пошел к Дзержинскому, а какой поосанистей – тот в хоромы к Зиновьеву, который, как рассказывают, любил роскошь. И у Алексея Рыкова, и у Якова Свердлова имелись свои собственные подразделения вооруженных людей, верных и страстных, готовых на многое, – в точности как сегодня имеются преторианцы у новых русских богачей, растащивших империю по улусам. Кто желал послужить Якову Свердлову, тот шел в Особый отдел ВЧК, а в этом отделе не буквально те же порядки, что в окружении Дзержинского. Когда Енох Ягода прибыл в Москву – он растерялся: делать жизнь с кого, с Феликса ли Эдмундовича? Или прибиться к другой команде? И какого покровителя выбрать? И как пожелания покровителя согласовать с буквой пролетарской законности? Лишь когда он выбрал покровителя – и согласовал действия покровителя с буквой законности, вот тогда насилие над врагами стало привычной неопасной процедурой. Расстреливали прямо во дворе канцелярии. И при каждом дворе крупного чиновника тех лет – столовалась собственная дружина, и пролетарская законность не всегда заглядывала в эти дворы. Во всяком дворе лежали трупы, и приказов расстрельных было подписано немерено – согласовывать с решениями Совнаркома необязательно: удельный князь решал, а еще чаще – дружинники.
Вожди толкались плечами и локтями, дышали друг другу в затылок, а их личная охрана – многоликая и оттого еще более опасная – охотилась друг за другом.
Те, кто сделал ставку на Рыкова, и те, кто поверил в звезду Троцкого, – это были разные люди, и амбиции их вступали в непримиримую вражду.
Иногда дружинники, представлявшие разные княжеские дворы, встречались в ресторанах, кутили и пели удалые песни, плясали и подписывали в пьяном виде расстрельные приказы – а со стороны могло казаться, что это пирует одна шайка.
Но нет, как и в Германии тех лет, где абвер и ведомство Гейдриха, гестапо и СС находились в постоянной конкурентной борьбе; так и личная армия Троцкого, и люди Зиновьева, подразделения, верные Менжинскому, и гвардия Свердлова, люди Трилиссера и ставленники Ягоды – отнюдь не олицетворяли обобщенную пролетарскую законность. Законность и существовать не может в условиях многовластия – не могут сразу несколько ведомств ловить врагов народа. Государственная безопасность не может соблюдаться в тех условиях, когда несколько группировок претендуют на то, чтобы олицетворять государство, – эта мысль не давала Щербатову покоя.
Щербатов сам сформулировал этот тезис, слушая рассказы своих старших товарищей.
Интеллигент Рихтер подсказал ему однажды нужное словцо – интеллигенты норовят жизнь объяснить словом, им от слов легче делается. Щербатов спросил Соломона Рихтера – дело было в 1936-м, когда братся Соломона уезжали на испанский фронт, всем двором их провожали – Щербатов спросил искренне, от растерянности перед реальностью. Он сказал так:
– Завидую твоей семье. Все ясно с ними – едут на фронт, фашистов бить. А мне куда пойти?
– Между преторианцами выбирать глупо, – сказал Рихтер.
Объяснил Рихтер, что преторианской гвардией называлась в Древнем Риме личная охрана правителей; всякий цезарь набирал верных телохранителей – и так много, что получалась маленькая армия. Преторианцы получили большую власть в государстве, чем регулярная армия. Но не надолго. Когда очередной правитель умирал, его личную гвардию гнали прочь – а гвардейцев казнили.
– Служить надо идее и стране, – сказал еврей Рихтер, эмигрант из Аргентины.
И правду сказал еврей: уже в тридцать шестом было заметно, каким маршрутом проходят чистки, – вычищают преторианцев. Тех преторианцев хватают, чей цезарь ослабел.
В 1924 году, 31 марта (эту дату все чекисты знают) Дзержинский направил письмо Менжинскому, своему заместителю, с предложением провести тотальную чистку среди сотрудников ОГПУ. Болтливость, выпивка, женщины, халатность, самоуправство – ну-тка, извольте выявить пороки! Разобраться хотел в своих верных бойцах Феликс Эдмундович; ряды хотел сплотить! Вот только времени у Дзержинского не было кадрами заниматься: писал он это письмо – из Москвы в Москву, – сидя на заседании Политбюро и торопясь в ВСНХ. И занимался чисткой Менжинский, передоверив ее своим верным товарищам. А с тех пор прошло десять таких вот чисток – и все чистки шли концентрическими кругами, вокруг того места, где рушился очередной кумир.
Сторонний наблюдатель мог заметить, что, когда очередной кумир валился с пьедестала, в образовавшуюся на месте падения воронку втягивались все присные кумира. Тех, кто поверил во всевластие вождя, затягивала воронка, их волокли на допросы, доискивались до происхождения, выясняли связи с заграницей. Так гибла столичная интеллигенция, втянутая в воронки поверженных вождей; так гибли те, кто поверил в главенство одного из многих. Водовороты уносили письмоводителей и курьеров, личных шоферов и секретарей, буфетчиков и телохранителей – каждый мог знать что-то, чего знать не полагалось. А ведь война рядом – враг-то не дремлет.
И мчались черные автомобили ГПУ по пустой сырой ночной Москве – выискивая адресок невезучего буфетчика: где он, шельмец, схоронился? Ах, вот вы где прячетесь, Василий Васильевич, специалист по клюквенному морсу! – Да я ведь только морс наливал! – Ваш хозяин, значит, Японии секреты стратегические продавал – а вы морсом клюквенным занимались? Мы этот факт и выясним, спросим вас придирчиво. И руки за спину Васильвасиличу, в Лефортово его, мордой в парашу.
Впоследствии скажут, что Сталин устроил охоту на инакомыслящую интеллигенцию, – но инакомыслие грамотеев не волновало в ту пору никого. Это уже во времена Хрущева устроили охоту на Пастернака, и сиятельный хам кричал на художников в Манеже, – но в тридцатые годы содержание картин и стихов занимало вождей мало. Вождей волновало иное: кто и как сплетет вокруг них сеть, откуда ждать беды. Спелся Бухарин с Каменевым, или Зиновьев теперь дружит с Троцким? Откуда придет удар? Кого сагитировали голосовать на пленуме?
Интеллигенция, привыкшая искать покровителей, – не знала, у кого именно следует испрашивать камер-юнкерство, и становилась жертвой поспешного выбора. Искать патрона и мецената следовало – куда же без этого? Но как определить, кто именно взойдет на сияющую вершину? Когда писатель Бабель впал в немилость у Буденного по причине своей критической «Конармии», он стал искать покровительства у Тухачевского – у всесильного Михаила Николаевича, скрипача, мецената и теоретика – и неминуемо был зачислен в сторонники маршала, когда тот пал. Но как угадать заранее? Как вычислить, что падет даже этот любимец фортуны, блестящий командарм и будущий Наполеон? Так же точно бывало со всеми царедворцами – во все времена: их звезда меркла, едва отправлялся в изгнание или на плаху их сиятельный суверен.
Говорят, после смерти Сталина возникла борьба за престол – однако борьба была короткой и не бурной. Реальная борьба случилась после смерти Ленина, у гроба вождя революции случилась драка – длилась драка почти десять лет. Каждый полагал, что Россия ждет именно его; каждый вождь ходил, окруженный вооруженными и злыми людьми. Десять жадных ртов раззявилось на власть – претендентов было больше, нежели на трон Романовых, и за всяким стоял собственный «княжеский двор», персональная дружина, личные шпионы и стукачи. «Дворов» было много, и всякий «двор» мнил, что воцарение их князя на престоле Российском – не за горами.
И армия опричников служила не одному царю – но всем удельным князьям одновременно, и опричники выслуживались тем более рьяно, что неизвестно было, какому из князей что именно придет в голову, но каждый из претендентов на трон хотел превзойти конкурента в жестокости. А уж которая голова из княжеских удержится на плечах дольше – угадать сложно.
И уж совсем не стоит полагаться на обычную, присущую чиновному миру благодарность за выдвижение: в мирные годы и то бюрократические кланы подвержены коррозии, а тут – какая же верность? Зиновьев приводит в Политбюро Иосифа Сталина, а Иосиф Сталин – себе подмогу взял, Вячеслава Молотова. А тот приглашает друга, Кагановича Лазарь Моисеевича. И один другого плечом подпирает, защищает от недруга, этой спайкой противостоят внутренней оппозиции. Однако никакой гарантии, что тот, кто данную цепочку и организовал, не окажется в оппозиции сам. И как угадать молодому сотруднику органов – где именно на сегодняшний момент находится законная власть?