– Представляете, не выходя из-за стола, зовет секретаря, требует телефонную трубку и говорит: всех пятерых немедленно расстрелять!
– Неужели? Вот так прямо? Сразу пятерых?
– Вообразите себе!
– Но как же можно! Посреди обеда!
– Так ведь он право имеет! Ему – раз плюнуть! У него там знаете какая армия под дверью дежурит – ахнешь!
– А эти пятеро – они кто?
– Ах, ну какая же разница… Оппозиция, вероятно, или иностранные шпионы…
– Ну, если оппозиция…
И поползло по столице потное словечко «оппозиция», а что оно значит – неведомо. Кому – оппозиция? Кто – оппозиция? Рыков ли Сталину? Зиновьев ли Троцкому? Бухарин ли Каменеву? И в чем оппозиция-то? Спорят они, что ли? О судьбах народа, не иначе. Каганович, сын забойщика скота, лавировавший между фракциями и заключавший временные союзы то с Бухариным против Троцкого, то с Рыковым против Бухарина, – вносил дополнительную неразбериху: дружил со всеми и предавал всех подряд. И за голову хватались в недоумении: позвольте, давайте по порядку – кто против кого? Но никакого порядка не было, и все многочисленные госбезопасности были востребованы. Спецслужбы грызлись, интриговали, писали друг на друга кляузы – но так и положено полицейским. И лишь некоторые нижние чины – Щербатов в их числе – недоумевали: а что же именно мы защищаем, товарищи?
Валерий Базаров объяснял своему младшему товарищу:
– Ты пойми, Андрей, у нас в руках самое грозное оружие. Не маузер, не наган – обыкновенная перьевая ручка с чернильницей. Обмакнул в чернила, бумажку взял – и написал, что думаешь про человека. А из маузера всякий выстрелить может.
– Сначала нужно выследить врага.
– Если рассуждать как ты, мы всегда будем вторыми, остается ждать, пока шпионы навредят – а потом их можно арестовывать. Нет, Андрей, так дело не пойдет. Нужно, чтобы шпион не успел навредить. Интуиция требуется и риск.
– А если ошибка?
– Вот я и говорю: интуиция нужна. У меня, например, ошибок не бывает.
Интуиция бурлила в советском обществе: три строчки – и человека нет. Однако в бульканье интуиции существовала тенденция – пузыри на поверхности складывались в определенные фигуры. Вот, например, история одной интуиции. Глава Одесского отделения ОГПУ Яковлев написал донос на своего отца, да сам и арестовал собственного отца. Отец был участником черной сотни до революции – интуиция подсказала, что пора его сдать. Отца своего Яковлев приказал расстрелять прямо во дворе отделения ОГПУ и присутствовал при казни – а спустя некоторое время и самого чекиста Яковлева расстреляли. Донос на него был прост: обвинили в избыточном кровопийстве и головокружении от успехов. Дескать, интуиция подсказывает, что слишком много граждан постреляли, руководствуясь интуицией. Закрутилась карусель интуиций, столкнулось много правд. Сын и внук расстрелянных чекистов Яковлевых стал впоследствии главным редактором либеральной газеты эпохи горбачевской гласности «Московские новости» – и писал разоблачительные статьи против Советской власти, тоже своего рода доносы. Он, правда, нигде не рассказал, какое отношение его собственная семья имеет к произволу, – он обличал социализм в целом: пошто собственность отдали народу, ироды безответственные? Издание наделало шуму и собрало вокруг себя людей мыслящих. Сын смелого журналиста (то есть внук и правнук тех казненных) – сам успешный журналист и основатель коммерческих изданий – выходил на антисталинские демонстрации с плакатом «Я знаю правду». Какую именно из правд он имел в виду, журналист не указывал; а только набрал он миллионных кредитов от доверчивых миллиардеров – и драпанул с миллионами на Майорку. И это типическая биография. Финальный всплеск интуиции в семье чекистов – соответствовал духу нового времени. Однако в описываемое нами время, задолго до прихода финансового капитализма и распада СССР, еще миллионов не крали – и чекисты удовольствие находили в ином.
Сотрудник органов Андрей Щербатов следил за распрями в богатых домах, в кланах государственной безопасности. Неожиданно – точно пленку в кинотеатре промотали быстрей – расстрелы и аресты зачастили, а потом все улеглось: путь страны вдруг спрямился. Сперва Ягоду разоблачили, расстреляли – и присные Ягоды исчезли вместе с ним. Николай Ежов стал главным среди гридней государевых; потом – Троцкого выслали из страны, и Зиновьева с Каменевым расстреляли (говорили, сам Ежов и стрелял), и уже Бухарин в своем коварстве признался, и шпионов-маршалов разоблачили, и Рыкова взяли и судили, и Пятакова арестовали, да и самого Ежова потом схватили – оказывается, и он был шпионом – стремительно развивалась история. Интуиция выполнила свою задачу – и улетучилась.
Вдруг в одночасье государственная безопасность сделалась монолитным институтом – и никакого более феодализма. Княжеские дворы опустели, князей и бояр выволакивали из хором серого дома на набережной, грузили в автомобили, бесчувственных, как мороженую рыбу.
Прежде выбор у молодого курсанта был велик: хочешь – к Рыкову в охрану иди, хочешь – от Зиновьева жди приказов, хочешь – к Агранову подайся. И праздник, вечное застолье, гуляют чекисты в обнимку с подозреваемыми. Но вдруг все закончилось: так гости покидают вечеринку – сначала уходят семейные пары, потом молодые кавалеры увлекают прочь податливых дам, потом отправляются по домам бражники, и вот наконец самый последний пьяница вылезает из-под стола и ковыляет к выходу. Кончился праздник, пора спать.
Сначала Ежов подчищал за Ягодой, потом Берия исправлял перекосы Ежова – и однажды Андрей Щербатов увидел, как ведут по коридору майора Базарова; вели под руки, чтобы Базаров не упал, а лицо у майора ОДОНа было синее, и изо рта Валерия Базарова струйкой текла кровь.
Щербатов поинтересовался на следующий день судьбой Дивизии особого назначения – дивизия верных оказалась расформирована, а Павел Кобелев расстрелян. Когда? Почему? Да уж полгода как предателя Кобелева шлепнули – всех предателей из ОДОНа разоблачили. Вот вам и привилегированная дивизия – выходит, недолговечны привилегии; вот вам и «ежовые рукавицы» – получается, рукавицы эти были замараны.
Он слышал, что Ежов оказался морально нечистоплотным человеком, ходили слухи, в его квартире при обыске обнаружили всякие пакости: деньги, реквизированные у врагов народа, резиновый половой член для каких-то развратных утех и сплющенные пули, которыми были убиты Зиновьев и Каменев. Пули эти выпустил сам Ежов, так рассказывали былины, а потом хранил их у себя в сундуке, гордясь тем, что довелось ему прикончить важных революционеров, ленинских соратников.
Ежов был человеком роста мелкого и виду хлипкого. И будто бы ползал в ногах у Ежова истеричный Апфельбаум, обнимал колени ежовские. А Ежов куражился, возвышался над жертвами. И когда насладился их стенанием, Ежов выстрелил Зиновьеву в голову, а потом застрелил Каменева. А пули приказал извлечь из тел убитых и хранил для истории.
Но пришла пора, и Ежову довелось ползать по полу, молить о пощаде, обнимать костлявые колени палачей – и его тоже не пощадили.
Берия вычистил весь ежовский аппарат. Но некоторых сотрудников из казематов вернул, подержав под следствием годик-другой. Не нашли состава преступления; да, служил излишне ретиво – мучал невинных людей, но ведь не со зла же. По долгу службы. Вернулся на волю и Валерий Базаров, полтора года он провел в Лефортово. Обвинение в измене с майора сняли, понизили в звании до лейтенанта, и Базаров стал суетливым расторопным сотрудником органов.
Он связался со своим старым знакомым Щербатовым, и Щербатов взял его к себе в отдел, чтобы Базаров, пожив в дружеском кругу, воспрянул духом. В обязанности Валерия Базарова входила работа с осведомителями, разбор жалоб и донесений, поступавших от населения. Базаров отнесся к обязанностям рьяно. Началась война – любое донесение следовало рассмотреть скрупулезно.
– Я, Андрей Васильевич, понимаю, чем вы рискуете, когда меня, с моим прошлым, на службу берете. Богу за вас молюсь! – В устах чекиста это прозвучало излишне сентиментально. – Вас не подведу, – Базаров называл теперь Щербатова по имени-отчеству, хоть был пятнадцатью годами его старше.
– Брось, Базаров, – и Щербатов уже обучился манерам ведомства: начальство называют по имени-отчеству, а начальство своих архаровцев кличет по фамилиям. – Время такое, работать надо засучив рукава, а не богу молиться.
– Работаю, Андрей Васильевич, ложусь в два часа ночи.
– Я, Базаров, вообще не ложусь.
И верно, спал он мало – сидел на дешковской кухне, курил. Приходила из спальни жена, садилась рядом, гладила по голове.
– Так ведь ответственности на вас сколько, Андрей Васильевич.
И однажды лейтенант Базаров доложил Щербатову, что поступила жалоба от жильца Бобрусова, «это Амстрадамский проезд – в аккурат ваш адрес, Андрей Васильевич. Я отнесся внимательно». Борбрусов доносил, что сын врага народа Дешков, по всей видимости, готовит диверсию.
– Вы мне рассказывали про эту семью, про Дешковых. Так что я был подготовлен.
И верно, когда-то рассказывал, было такое. Видимо, говорил, что перебрался в опустевшую квартиру легендарного Дешкова. Как не сказать про такое? Весь отдел на новоселье гулял, песни пели, с балкона стреляли из ракетницы. Что дружил с Сергеем Дешковым – об этом не говорил.
– Информацию я проверил, Андрей Васильевич. Все буквально подтвердилось, жену он решил спрятать. На поезд посадил и тишком из города сплавил.
– Речь идет о Дарье Дешковой? – спросил Щербатов. А он ведь предупреждал Сергея, что надо идти на сотрудничество с органами. Сколько раз говорил. Он ведь предупреждал, что жена Сергея Дешкова нигде не числится, это рано или поздно выяснят. Почему люди не слышат, когда им объясняют, как надо делать? Что, не ясно говорил? Дикция, может быть, плохая?
– Вы не беспокойтесь, мы приняли соответствующие меры.
– Дали ход жалобе? – подумал, что донос мог задержаться в отделе. Надо бы личность заявителя Бобрусова прояснить, вдруг это зависть или ревность? На такую проверку неделя уйдет.