Я сознательно добивался для Йорга аудиенции именно с Герингом. Хочешь быть летчиком – полюбуйся, какие летчики бывают. Я был уверен, что этот огромный германец, герой войны, пилот эскадрильи № 1 «Рифтгофен», наследник «Красного барона» – станет кумиром Йорга, ведь юноше нужен кумир. Все, что делал Геринг, было величественно; сегодня я могу сказать, что даже на последнем процессе Герман сохранил невозмутимую стать. Сластолюбив и жирногуб? Пожалуй так. Но упорен и тверд. «Мы возродим полк “Рифтгофен”!» – поднял бокал этот поверженный герой в 1919-м. И вот сегодня он стоит в гигантском холле своего «Каренхалле», главнокомандующий воздушным флотом Германии. Я надеялся, что Йорг захочет подражать великану, а великан возьмет юношу под покровительство. Но помешало пиво, мещанское пиво! Герман Геринг, знаток бургундских вин, не любил термина «Пивной путч».
– Вы расстроены, Эрнст, – сказал на обратном пути будущий летчик.
– Признаюсь, ожидал большего.
– Вам показалось, что я вел себя недостаточно аристократично в присутствии самого Германа Геринга?
– Милый Йорг, вы не старались.
– Видите ли, Эрнст, – сказал мне юноша, – у меня возникло собственное определение аристократизма. Вероятно, дает себя знать кровь фон Мольтке. Я стал самонадеян, имею свои критерии. Самым очевидным аристократом считаю своего друга Отто Кумма.
Отто Кумм стал навещать Йорга вскоре после того, как мы перебрались в Берлин. Отто, ровесник Йорга, сын рабочего из Гамбурга, вступил в нацистскую партию в 1933 году. Аристократизма в этом молодом человеке, разумеется, не было, но присутствовала статная осанка, твердая манера держаться, то, что немцы называют словом Haltung. Не заметить Кумма в комнате было невозможно.
– Кумм пьет пиво и ест вульгарные сосиски. Он не знает, как держать в руке бокал с вином. Он рабочий из ганзейского города, моя мать не пригласила бы его на наши аристократические обеды. Боюсь, Отто не разбирается в искусстве. Но – помните ли, что вы говорили мне про общий цвет истории, в котором теряются оттенки дней? Помните? Так вот, Отто Кумм для меня есть вопощение этого общего цвета – он подлинный германец, а значит – аристократ.
– Пусть так, – примирительно сказал я, – но все же не зовите его к фон Мольтке, вас не поймут.
– Я и сам фон Мольтке, – неожиданно сказал Йорг, – могу принять решение и без них.
Действительно, Елена стала посещать обеды берлинских аристократов. Сначала я представил ее Хансу фон Мольтке, дипломату, служившему в то время в Варшаве. Позже Ханс стал нашим послом в Мадриде; он был знатоком искусства, темы для разговоров находились легко; впрочем, их отношения с Еленой не стали теплыми.
Йорга определили в легион «Кондор», а пилоты «Кондора» погибали. Я не сказал Елене, как это опасно, делал вид, будто Йорг отправлен инструктором, в боевых действиях не участвует. Однако мне докладывали, что истребительный отряд «1/88», в который входила его эскадрилья, прикрывает штурм Мадрида; его могли сбить каждый день. Йорг вернулся из Испании живой, вино он так и не полюбил, но стал знаменитым летчиком. Елена пересказывала мне истории его боев – с матерью он иногда делился. Когда я слышал о его подвигах, мне делалось неловко – ведь Йорг оставался таким же, как и прежде, вежливым юношей, причесанным на пробор. Он говорил тихим голосом, застенчиво улыбался, внимательно слушал. И посетители кафе думали: вот сидит молодой военный с родителями, как грустно, что юношу отрывают от семьи, но долг! Однако этот вежливый юноша уже успел спеть вместе с другими летчиками боевой гимн легиона «Кондор»: «Сметем господство красных и марксистов, научим чернь подчиняться, принесем горячую немецкую помощь Испании», – он поднимал в воздух свой Bf-109 и летел прикрывать тяжелые «Хенкели», бомбившие Гернику. Бомбили Гернику в 1937-м, то был поворотный год европейской истории. Я слышал, русские называют 1937 год «проклятым»; никогда не понимал этого эмоционального определения. В тот год государства постарались подготовить плацдармы для будущей войны, избавиться от внутренних врагов. Времени оставалось мало; государство стреляло, арестовывало, пытало – приводя население к однородной, управляемой массе. Исполнители были рьяными. Как выражался въедливый генеральный комиссар госбезопасности Ежов (цитирую его слова по протоколу): «Вот, я не помню, кто это докладывал, когда начали новый учёт проводить, то, оказывается, живыми ещё ходят 7 или 8 архимандритов, работают на работе 20 или 25 архимандритов, потом всяких монахов до чёртика. Всё это что показывает? Почему этих людей не перестреляли давно? Это же всё-таки не что-нибудь такое, как говорится, а архимандрит всё-таки». Маленький упорный человечек Ежов, вальяжный генерал Франко, фанатичный фон Браухич, освобождавший вермахт от предателей, – все они выполняли схожую работу. Испания в Европе играла ту же роль, что нежелательные элементы в Советской России или непатриотичные офицеры в Германии. От республиканской Испании требовалось избавиться на тех же основаниях, на каких Ежов хотел избавиться от архимандритов, – все понимали, что это необходимо. В майские дни 1937-го шли чистки в немецком вермахте и русской РККА, шли аресты московской интеллигенции, сочувствовавшей Троцкому, и в эти же дни легион «Кондор» разбомбил Гернику – негоже было оставлять пятую колонну в тылу коричневой Европы. И мой воспитанник Йорг Виттрок, молодой пилот эскадрильи, летел 28 мая над проклятым баскским городом.
10
Мы спустились с Еленой в гостиничный ресторан. Молодой летчик ждал нас, он встал из-за стола, протянул мне руку.
– О чем беседуете на этот раз? – деликатно спросил Йорг.
– Мы с вашей матерью спорим: что возникло прежде – корабли или капитаны.
– Ах, Эрнст, – засмеялся Йорг, – я знаю теперь только одно судно: мой собственный воздушный корабль! Хотите, расскажу про мотор и крылья?
Я взял нетронутую юношей рюмку рейнского, выпил.
– Ваша мать считает, что Гитлер ведет нас к войне.
– Война уже идет… А мать переживает за сына.
– Вы согласны, что скоро большая война?
– Об этом все говорят! – крикнула Елена и махнула кельнеру. – Даже мой парикмахер это знает.
– И что говорит парикмахер?
– Всеобщая воинская повинность… Призвали его сыновей… Он пытался возражать, ведь мой парикмахер – пацифист. Но сыновей призвали, а ему пригрозили. Вермахт – это вам не рейхсвер! Парикмахер боится, что сыновей пошлют на фронт. И кто-то все это организовал.
– Полагаете, Гитлер?
– А кто же? Уверена, что Гитлер! Мясник! Черт! Да, ставьте на стол. – Это уже кельнеру.
Кельнер принес все как обычно: ростбиф, графин белого. Я налил себе новую рюмку рейнского и налил ей. – Он всех нас втянет в историю, этот ефрейтор!
Я сказал так:
– Помните время, когда ваш сын увлекался русскими художниками? – Йорг и Елена засмеялись. – Помните, мы считали, что эти художники – герои, глашатаи нового? Спросите себя: где художники теперь, что они делают? Ответ прост: ничего не делают. Ваш кумир Явленский пишет дряблые картинки, о фон Веревкиной ни слуху ни духу, Малевич умер пару лет назад, даже не сделав попытки вступить в конфликт с властью, Ларионов и Гончарова доживают свой век французскими рантье… Кто-нибудь из них хоть единой линией, хоть кляксой выказал свободную волю? Восстал против красного террора и произвола? Что же вы молчите? Или думаете, что в остальном мире иначе? Распространена легенда, будто художникам заткнули рот. Мы, как вы знаете, организовали выставку «Дегенеративное искусство» – показали широкой публике, на что способны ваши кумиры. Я сам комплектовал экспонаты.
– И что же? – спросил Йорг.
– Гитлер никому не затыкал рот. Художникам просто нечего было сказать. Совсем нечего. Если бы было иначе – их бы никто не остановил. Вот, поглядите, пока ваши былые кумиры, – я посмотрел с улыбкой на Йорга, – рисовали квадратики и полоски, что происходило в мире… Творцы рисовали квадратики – ах, как радикально! Стремительно художники формировали сознание мира! На несколько дней интеллектуалы оказались интереснее генерала пехоты, который работал в рейхсвере со скучными картами. Художники сидели в кабаре и рисовали на салфетках вдохновенные загогулины, они пили крепкие напитки, кричали, блевали, икали, стрелялись и врали. Генерал же скучно делал свое дело, и его дело оказалось важнее рисования квадратиков. И знаете, почему произошло так, а не иначе?
– Мы слушаем вас, – сказала Елена.
– Потому что художники боялись говорить о главном. Самое главное они оставили генералам. Художник-авангардист трусоват по своей природе: он знает, что серьезные вещи лучше не трогать. Железная империя Бисмарка воспитала великих солдат, возможно лучших в мире. Они пришли с войны с 1919-м, сегодня стали генералами. Ни художник, ни Гитлер им сообщить ничего не могли. Полагаете, ефрейтор Гитлер может нечто важное сообщить генералам? Те, кто пойдет в бой завтра, уже воевали вчера. Они выйдут на то же поле, в тех же сапогах, в той же шинели, с теми же штабными картами. Поведут за собой тех самых пехотинцев, которых поднимали в атаку прежде. Таких ветеранов – десятки тысяч.
– Вы не преувеличиваете? – Она мазала ростбиф горчицей.
– Нисколько. И прежде всего это должно быть известно вам – вы из рода Мольтке! Один фон Мольтке служил Бисмарку и строил прусскую Германию, другой фон Мольтке вчера командовал армией, а третий фон Мольтке пойдет в дело завтра. Здесь я вижу четвертое поколение фон Мольтке, – я показал на Йорга, – и это единая история Германии! Прежние генералы, те, которые помнят Франко-прусскую кампанию, сегодня старики. Но весь офицерский корпус – от фанен-юнкера до полковника – был молодым. В четырнадцатом этим людям было по двадцать лет. Поколение, родившееся в восьмидесятых, как раз после смерти Ван Гога. Вот эти люди составляют большинство в нашей армии. Едва умер Винсент – как мир пришел в движение.
– Только вы, Эрнст, умеете найти связь офицерского состава вермахта с Ван Гогом, – вежливо сказал Йорг.