[53]Троцкий в Киеве[54]
Весною 1919 г. (кажется, в мае) прибыл в Киев царским поездом Троцкий для смотра войск Киевского округа. Войска дефилировали пред ним на Софиевской площади в присутствии огромной толпы любопытных. Видел это и Редлих. Между прочим, во время смотра Троцкий обошел все ряды красной армии и, быстро вглядываясь в лица солдат, время от времени говорил тому или иному красноармейцу: «Выйди из ряда!» К концу обхода таких отмеченных Троцким солдат набралось около 300. Троцкого спросили, что с ними делать.
— Расстрелять!
Так «гениальный вождь» демонстрировал свою проницательность и укреплял свой авторитет и «железную дисциплину» в красной армии.
ОрдаренкоЛетом 1919 в Киевской губернии[55]
Поймали в одном селе человек 30 казаков.[56] Вывели их в лес. Там поставили их в затылок один за другим и стреляли в спины и головы, чтобы скорее перебить. Потом прикладами разбили покойникам головы. Однажды в лесу я наткнулся на страшную картину. Крестьянин со связанными за спиной руками висел, повешенный на суку, а к ноге трупа была привязана корова. Она прыгала и бешено и дико мычала, чуя мертвое тело. На спине у покойника была пришпилена записка: «Смерть за саботаж и укрывательство скота от красной армии для назидания всем бандитам».
Письмо инженера[57]В Киеве весной-летом 1919 г.[58]
Известно, что у большевиков террор усиливался в данной местности по мере приближения к ней неприятельских сил и особенно обострялся при неудачах на фронте, несколько ослабевая при удаче и отступлении противника, и это почти с математической закономерностью, обратно пропорционально расстоянию до фронта. Посему особенно дикий и интенсивный характер террор принимал на окраинах, где часто сменялись власти и где к борьбе классовой присоединялась еще и национальная нетерпимость.
Как инженер путей сообщения, занимавший при Гетмане[59] и Директории[60] высокие административные посты, я вынужден был при входе большевиков в Киев в феврале 1919 г. спасаться от них, отступая вместе с проф. Н. А. Белелюбским[61] и его женой с украинскими войсками на Казатин, Жмеринку, Одессу, где был свидетелем постыдной для французов и трагичной для всех нас эвакуации наших союзников по мнимой депеше из Парижа о падении кабинета Клемансо, с оставлением всех почти «буржуев» на произвол судьбы. Я, как и многие, не запасшись заблаговременно визой и валютой, очутился в безвыходном положении и при входе большевиков в Одессу скрывался от них, пока друзья из Киева не легализировали меня, объяснив большевикам выезд мой из Киева в Одессу с проф. Белелюбским по делу мостов на Южном Буге и Ингуле, как председателя мостовой комиссии.
По депеше Комиссара путей сообщения Украины я вернулся в Киев и получил предложение занять пост начальника Технического управления железных дорог, от каковой чести отказался, изобразив себя страдающим чуть ли не разжижением мозгов, и согласился только на незаметную должность инструктора. Только приехав в Киев, я понял, в какую ловушку и на какие ужасы я приехал. Дело в том, что за несколько дней до моего приезда в Киев (около 15/V 1919 г.) Киев посетил Троцкий, который будто бы заявил, что Киев ему напоминает редиску — снаружи она красна, а внутри бела. Надо, чтобы Киев сделался совершенно красным. Киевский палач председатель ГЧК Лацис — теперешний глава, кажется, всероссийского соляного треста — по отъезде Троцкого дал волю своим звериным инстинктам, и начался кровавый пир…
Уже подъезжая к Киеву, я прочел в газете список расстрелянных за самые фантастические или безграмотно вымышленные вины, а некоторых просто «в порядке красного террора», в числе последних помню фамилию Гумриди — товарищ министра народного просвещения (Украины). В этом же списке я прочел фамилию своего товарища по институту путей сообщения инженера Павловского, бывшего управляющего Подольской железной дорогой. Не чувствуя за собою никакой вины и будучи отстранен от должности еще при Директории как не украинец, он не эвакуировался от большевиков. Большевики бы его не тронули, если бы не усилился внезапно террор и если бы о нем не вспомнил председатель Р.Ж.ЧК Киево-Воронежской железной дороги бывший телеграфист Подольской железной дороги, уволенный со службы за проступки приказом по дороге, подписанным Павловским. Собственно резолюцию об увольнении положил предшественник Павловского Б., но он эвакуировался, и посему пострадал за него Павловский. Когда супруга Павловского, узнав из газеты о расстреле мужа, обезумев от горя, пошла в ЧК узнать, где тело мужа, чтобы похоронить его, ей цинично заявили, что с ним поступили не хуже, чем и с остальной подобной же сволочью, а именно выбросили в один из рвов на съедение псам. Так и не удалось этому достойному всякой жалости призраку, тени когда-то цветущей, красивой женщины, найти и похоронить тело своего мужа. Тогда же погиб и популярный в Киеве украинский деятель, профессор Науменко, баснописец народных героев при украинцах.
Несколько позже, в июне был расстрелян известный инженер Оттон Германович Паукер[62] — бывший начальником Управления путей сообщения в Ставке, а под конец войны там же товарищем министра путей сообщения на театре военных действий. Раньше он был начальником Варшаво-Венской железной дороги, начальником Управления по сооружению железных дорог. Это очень талантливый, честный инженер, весьма трудоспособный, большой патриот и человек с размахом государственного деятеля. Будучи весь погружен в свое дело, политикой не занимался и вредным для большевиков не считался даже ими самими. И действительно, состоя в последнее время в Киеве директором правления частной Курско-Киевской железной дороги и председателем Совета частных дорог, он при занятии Киева большевиками не эвакуировался, видимо, не имея средств, чтобы поднять всю семью, расстаться с которой он не был в силах (жена, сын и дочь около 16–18 лет).
Прощаясь с ним в феврале при своем бегстве, я заметил, что при полном наружном спокойствии внутренне он волновался, казалось, больше за меня, чем за себя. Когда я его навестил, возвратившись в Киев в мае, он весьма был удивлен моим появлением и весьма волновался за мою судьбу и грозящие мне опасности, советовал не принимать назначений на высокие посты, оставаться в тени, чтобы большевики меня забыли. Он в это время занимал пост члена Комгосора (Комитет государственных сооружений — вроде бывшего при царе Инженерного Совета). Несколько позже, когда создана была Рабоче-Крестьянская инспекция, ему предлагали стать во главе ее в роли Народного комиссара, от какового назначения он уклонился, и это, кажется, не понравилось большевикам, но главная причина его гибели — дикий террор Лациса.
Однажды в июне его вызвали из заседания Комгосора в коридор, где его и арестовали, позволили взять дома полотенце и мыло и отвезли в ЧК. Для спасения его из когтей Лациса подняты были на ноги все местные и даже московские высокие власти, но тщетно: местные власти Лацис водил за нос и обманул, а московские опоздали с помощью. Жена Паукера энергично добивалась освобождения мужа из-под ареста. Особенная надежда была на Жарко — комиссара путей сообщения Украины, который обещал спасти Паукера. Однажды на заседании Совнаркома Жарко обратился к Лацису с энергичным запросом, когда же он исполнит свое обещание освободить Паукера — человека весьма нужного им всем. Лацис, прижатый всеми к стене, заявил, что он, к сожалению, не может этого сделать, так как вчера Паукер расстрелян. Потом оказалось, что он соврал. Действительно, на третий день после этого к Жарко пришла жена Паукера и заявила, что вчера еще дочь носила мужу обед, а сегодня обеда в ЧК не приняли и сказали, что мужа куда-то увезли. Тогда только обалдевший Жарко сообразил, как жестоко обманул их Лацис, но дело уже было непоправимо. Нажим на Лациса со всех сторон вместо скорейшего освобождения Паукера погубил его. И подобные случаи были не редки — энергичные старания родных только ускоряли казнь арестованных. Тело Паукера также не было выдано вдове для погребения. В сообщении о расстреле было переврано даже имя и отчество, и виной поставлено ему то, что он был сановником при царе и содействовал перевозкам Корниловских войск. Конечно, чушь!
Я сказал выше, что московская помощь Паукеру опоздала. Действительно, через несколько дней после его расстрела приехал в Киев из Москвы с особыми полномочиями член коллегии Наркомпути (товарищ министра путей сообщения) Ксандров — сравнительно порядочный человек, хотя и коммунист, и с ним товарищ Паукера, инженер путей сообщения Юрий Иванович Лебедев[63] — главный инспектор Высшей инспекции путей сообщения у большевиков. Раньше он был помощником Паукера в Ставке, был потом начальником путей сообщения там же. Он и спешил в Киев спасать Паукера, но опоздал. Цель их приезда официальная — уничтожение Комиссариата путей сообщения. Тогда сильны были централизаторские тенденции большевиков, и постепенно они хотели уничтожить комиссариаты на Украине.
Неофициальная цель — спасти Паукера и целый ряд других инженеров, которым грозила подобная же участь. В это время и я намечен был к аресту после травли меня в «Красном Пути» и помещения на черную доску как петлюровца и контрреволюционера, причем, о чудо, — без моего ведома. 86 моих бывших подчиненных Юго-Западных железных дорог — преимущественно инженеров — написали в «Красный Путь» опровержение, не убоявшись грозных для них последствий. Это был с их стороны подвиг. Письмо было помещено с оговоркой редакции, что обо мне написано было, согласно депеши Ревкома Одесского, и что редакция снимает с себя ответственность за верность содержания этой депеши.