18 апреля.
Придя вечером на дежурство, была встречена восклицаниями сестер: «Слава Богу, вы не арестованы, здесь уже ходили слухи, что вас с вашим мальчиком арестовали на улице». — «Пока нет». — «Ну, так еще будет», — спокойно заметила писавшая за столом сестра Э. Сестры смеялись: «Что вы такая злая сегодня, сестра?» — «Ненавижу этих высокомерных немок, и чего они всюду суются». — «Ну, бросьте ваших высокомерных немок, — смеясь, заметила я, — идемте в отделение, передайте мне ваших больных». Она нехотя встала и пошла со мною. По дороге поругалась с солдатом, который жаловался, что не получил лекарства. Я вздохнула легче, когда она наконец ушла. Дэзи всё еще между жизнью и смертью; доктор к ней очень внимателен. Сегодня принес лекарство для нее, которое с трудом можно достать в городе. Она теперь изредка узнает и как-то мельком, не совсем ясно.
20 апреля.
Сегодня зашла М. и рассказала по секрету, что в город проник под видом спартакиста немецкий офицер и сказал кому-то из ее родственников, что они надеются взять Ригу. Боже, если бы это только была правда! «Тяжелые испытания еще предстоят жителям города», — вздохнула она. Я ей рассказала о сегодняшней истории с сестрой Э., она покачала головой. Наташа, по обыкновению, страшно волновалась и уверяла, что «такую дрянь» необходимо отравить.
23 апреля.
Наташа переехала с вещами в освободившуюся комнату рядом с нами. Уплатили 40 р. керенками, на что симпатичная хозяйка и согласилась. Несколько дней получаю по рецепту нашего врача две кружки молока, которые и приношу домой. Нашли еще один источник, где получаем два раза в неделю по одному штофу (8 р.), так что Люша еще не голодает, но мы с Н. живем впроголодь. Всё это время вообще ни за какие деньги нельзя достать хлеба, живем исключительно моим фунтом; говоря, что и нам сбавят до 3/4 фунта.
25 апреля.
Была вызвана в канцелярию, понадобились справки о моей прежней жизни, родственниках. На вопрос, где мой муж, я ответила, что был на фронте, а где теперь, — мне не известно. Записали мой городской адрес, не знаю, к добру ли это всё! Сегодня опять страшнейший скандал; какая-то сестра из бывших сиделок по ошибке впустила больному в глаз, вместо капель, какой-то едкой жидкости. Ее чуть не разорвали в отделении. Это характеризует порядки в нашем заведении. У меня ночь была довольно благополучная, не считая собственных болей. Д. здоровье неважно, но не хуже; она лежит спокойно, по временам плачет и как будто иногда заговаривается. Доктор думает, что со временем это может пройти.
28 апреля.
Сегодня в нашем доме шел обыск, я только что собралась идти спать, когда пришла наша хозяйка нас предупредить. Наташа «ничтоже сумняшеся» написала на листе бумаги вершковыми буквами: «Сестра после ночного дежурства спит и просит не беспокоить» — и водворила на мою дверь с лестницы. На ее вопрос, что делать с бельем и серебром старушек, я только рукой махнула: «Что Бог даст!» Я была такой уставшей, и боли до того замучили, что если бы мне сказали, что в доме пожар, я бы и тогда не тронулась с места. Наташа с Люшей перешли в соседнюю комнату, а я почти сейчас заснула. Проснувшись после пяти, узнала, что обыск благополучно миновал мою комнату. Как-то день теперь проходит для меня незаметно; живешь, как сова ночью. А дни стоят обворожительные. Сегодня, проснувшись, из постели любовалась в открытое окно цветущими каштанами и большим грушевым деревом, сплошь покрытым белыми цветами. Н. с детьми проводили меня часть дороги. Всё уже зелено, солнышко так чудно светит, и так бесконечно грустно на душе…
30 апреля.
Большевики готовятся к празднованию 1 мая. Сегодня, проходя, видела среди площади выстроенное наподобие капища здание с бесконечными пирамидками вдоль площади. Огромные красные шесты, украшенные красными лентами и гирляндами цветов с масонской звездой на верхушке, тянутся бесконечной линией вдоль улиц. Везде, куда ни посмотришь — красно. Вся эта бутафория стоила, говорят, больше миллиона, а кому она нужна, вся эта безвкусица?! Разве это не есть пародия столь осуждаемых старых порядков? В больнице получился приказ, требующий участия в празднестве всех служащих, кроме дежурных. Я себя освободила от этой обязанности ввиду ночного дежурства.
1 мая.
По случаю великоторжественного дня трам[вай] не ходит, и пришлось опять тащиться целый час пешком домой. Улицы уже с 8 утра переполнены народом и всевозможными депутациями. Всё это строится в одну бесконечную процессию и под звуки музыки направляется со всех сторон к соборной площади, где высочайшие власти и ораторы всевозможных организаций, живописно группируясь на ступеньках храма свободы среди пальм и цветов, намеревались возвестить освобожденному ими народу новую эру в истории человечества. Но, что бросается в глаза в этот исторический день торжества большевистских идей, это отсутствие спокойных, довольных лиц, как обыкновенно бывает у людей, связанных одной общей идеей. Везде, куда ни бросишь взгляд, — недовольные, мрачные, равнодушные лица. По-видимому, столь восхваляемая свобода не осчастливила освобожденного от гнета народа. Добравшись наконец до своей постели, я рада была, хотя бы во сне, забыть удручающую действительность. Проспав добросовестно до пяти, я еще лежала в постели, с грустью помышляя о предстоящем путешествии пешком в больницу, когда вернулись Н. с Люшей; и первая со свойственным ей комизмом принялась рассказывать обо всем, что она видела и слышала. Я ей часто говорила в шутку, что, слушая ее, забываешь, что в желудке пусто. Пожелав друг другу спокойной ночи, мы разошлись.
З мая.
В нашем образцовом заведении еще заболели тифом сестра и две сиделки. Было опять общее собрание, очень бурное, на котором низший служебный персонал обвинял врачей в будто бы умышленном распространении тифа среди трудового персонала больницы. Под трудовым они, конечно, подразумевали исключительно себя. Когда же один врач попробовал возразить, указав, что в прошлом месяце умер врач и две сестры и в данный момент лежат в тифозном три сестры и фельдшер, со всех сторон послышались возгласы: «Молчать». Грозили кулаками, и действительно оставалось только замолчать. Одна сиделка заключила свою речь: «Доктора и сестры — другое дело, они могут себе сами помочь, а нашего брата умышленно морят». Почему умышленно и кем, осталось неизвестным. С каждой минутой ораторы и ораторши становились воинственнее, их подзадоривали с задних скамеек возгласами: «Так их, поделом!» С минуты на минуту можно было ожидать, что дело дойдет до драки. Улучив удобный момент, я вышла. В отделении уже ждала меня работа: принесли с улицы умирающих — мальчика лет 14 и женщину с маленьким ребенком, всех троих подобрали на улице. По определению врача: «от голода». Подымаются волосы от ужаса; куда мы идем, или, вернее, куда ведут нас наши благодетели? После продолжительных стараний удалось привести в чувство мальчика, женщина же умерла, не придя в себя. Остался несчастный двухлетний заморыш; уложила его, напоив молоком, в дежурке.
7 мая.
Получили жалованье 430 р. керенками, иначе говоря, негодной бумагой, на которую ничего купить на рынке нельзя. Положение не совсем веселое!.. Дэзи поправляется, но ко всему апатична.
8 мая.
Забежала В. сообщить, что муж ее уже уехал на свое новое место агронома около В. Прислал ей уже всякой всячины: масла, хлеба, яиц, мяса. Слушая ее, у нас с Н., как говорится, слюнки потекли. «Я и вам кое-что принесла», — добавила она и из своей рабочей корзиночки достала сверток. «Котлетки! — закричала Н., - и целый «пуд» хлеба, да это целое богатство, мы уже и во сне давно не ели мяса». Наташа забарабанила торжественный марш на пустом кофейнике. «Ах, вы наша милая «редисочка», дай вам Бог много леток и деток». Но и это было еще не всё. В. позвала нас к ужину и угостила на славу. Н. взяла даже ноты и с большим чувством играла нам Сибелиуса и Рахманинова. Я, кроме котлеты и кусочка хлеба с маслом, ничего не могла есть из-за болей, но Н. и Люша не заставляли себя просить и оказали честь всему. Потом они проводили меня еще немного. Пришлось идти опять всю дорогу пешком, трамваи «для удобства» не ходят. У больницы столкнулась с бар. М.и Ш., они живут совсем близко отсюда и зашли меня навестить. К сожалению, могла очень недолго с ними поговорить. Они сообщили, что наши спасители приближаются. Опасаются новых ужасов со стороны большевиков. Обещав их навестить, поднялась в отделение. Дежурство в тифозном. Ночью Д. поманила меня к себе и спросила: «Что это за музыка?» Я ничего не слышала. Она заволновалась: «Слушай же, ведь это же немецкая «Wacht am Rhein»». Затем отвернулась к стене и затихла. «Ах, если бы это было так», — подумала я.
10 мая.
Сегодня среди прибывших с фронта один особенно обратил на себя мое внимание; он и по типу и по манерам отличался от прочих. Быстро умывшись и переодевшись в чистое белье, пока остальные вели бесконечные пререкания, он подошел ко мне и попросил по-немецки указать ему место в палате. Привычным ухом сразу узнала иностранца. Пруссак! Неужели пробрался? А может быть, спартакист, только почему-то не похож… Фу, как сердце забилось! Отвела ему койку в стороне от других. Вскоре принесли еще одного милиционера в бессознательном состоянии; сопровождавшая его жена сказала, что он сердечный больной; с ним пришлось повозиться. Пока он пришел в себя, я спросила его по-русски, как он себя чувствует. Испуганно посмотрев на меня, он сказал что-то по-латышски соседу, тот мне перевел, что он жалуется, что русская сестра его хочет отравить. Что за чудеса! На редкость несимпатичный больной… антипатия, по-видимому, обоюдная.
14 мая.
Мой «пруссак» попросил меня достать ему разрешение поехать в город навестить мать. Ему дали отпуск на два дня. Он ушел, и мы его больше в больнице не видели. Дэзи физически заметно поправляется, но всё такая же отсутствующая. Товарищ Р. выказывает большой интерес к ней, сегодня прислал бутылку вина. Теперь-то его внимание кстати, но что будет потом? Бедная Дэзи! Милиционеру моему лучше, но он всё волком на меня смотрит, и у меня к нему какая-то необъяснимая антипатия.