ред этим не остановимся и с честью выполним задачу, возложенную на нас Революцией».
«Наш террор был вынужден, это террор не Ч.К., а рабочего класса» — вновь повторял Каменев 31-го декабря 1919 г. «Террор был навязан Антантой» — заявлял Ленин на седьмом съезде советов в том же году. Нет, это был террор именно Ч.К. Вся Россия покрылась сетью чрезвычайных комиссий для борьбы с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. Не было города, не было волости, где не появлялись бы отделения всесильной всероссийской Чрезвычайной Комиссии, которая отныне становится основным нервом государственного управления и поглощает собой последние остатки права. Сама «Правда», официальный орган центрального комитета коммунистической партии в Москве, должна была заметить 18-го октября: «вся власть советам» сменяется лозунгом: «вся власть чрезвычайкам».
Уездные, губернские, городские (на первых порах волостные, сельские и даже фабричные) чрезвычайные комиссии, железнодорожные, транспортные и пр., фронтовые или «особые отделы» Ч.К. по делам, связанным с армией. Наконец, всякого рода «военно-полевые», «военно-революционные» трибуналы и «чрезвычайные» штабы, «карательные экспедиции» и пр. и пр. Все это объединяется для осуществления красного террора. Нилостонский, автор книги «Der Blutrausch des Bolschewismus» (Берлин), насчитал в одном Киеве 16 самых разнообразных Чрезвыч. Комиссий, из которых каждая выносила самостоятельные смертные приговоры. В дни массовых расстрелов эти «бойни», фигурировавшие во внутреннем распорядке Ч.К. под простыми №№, распределяли между собой совершение убийств.
3. Кровавая статистика
«На развалинах старого — построим новое».
«Мечом не меч, а мир несем мы миру».
Чрезвычайные комиссии — это органы не суда, а «беспощадной расправы» по терминологии центрального комитета коммунистической партии.
Чрезвычайная комиссии «это не следственная комиссия, не суд, и не трибунал» — определяет задачи Ч.К. сама чрезвычайная комиссия. «Это орган боевой, действующий по внутреннему фронту гражданской войны. Он врага не судит, а разит. Не милует, а испепеляет всякого, кто по ту сторону баррикад».
Не трудно представить себе, как должна была в жизни твориться эта «беспощадная расправа», раз действует вместо «мертвого кодекса» законов лишь «революционный опыт» и «совесть». Совесть субъективна. И опыт неизбежно заменяется произволом, который приобретает вопиющие формы в зависимости от состава исполнителей.
«Мы не ведем войны против отдельных лиц» — писал Лацис в «Красном Терроре» 1 ноября 1918 г.[63] «Мы истребляем буржуазию, как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и „сущность красного террора“. Лацис отнюдь не был оригинален, копируя лишь слова Робеспьера в Конвенте по поводу прериальского закона о массовом терроре: чтобы казнить врагов отечества, достаточно установлять их личность. Требуется не наказание, а уничтожение их».
Не сказано ли подобной инструкцией судьям действительно все?
Однако, чтобы понять, что такое в действительности красный террор, продолжающийся с неослабевающей энергией и до наших дней, мы должны прежде всего заняться выяснением вопроса о количестве жертв. Тот небывалый размах убийств со стороны правящих кругов, который мы видим в России, характеризует нам и всю систему применения «красного террора».
Кровавая статистика в сущности пока не поддается учету, да и вряд ли когда-нибудь будет исчислена. Когда публикуется, может быть, лишь одна сотая расстрелянных, когда смертная казнь творится в тайниках казематов, когда гибель человека подчас не оставляет никакого следа — нет возможности и историку в будущем восстановить подлинную картину действительности.
1918 г.
В упомянутых выше статьях Лацис в свое время писал: «наш обыватель и даже товарищеская среда пребывает в уверенности, что Ч.К. несет с собой десятки и сотни тысяч смертей». Это действительно так: недаром в общежитии начальные буквы В.Ч.К. читаются «всякому человеку капут». Лацис, приведя ту фантастическую цифру 22, о которой мы уже говорили, насчитывает за вторую половину 1918 г. 4½ тысячи расстрелянных. «Это по всей России», т. е. в пределах 20 центральных губерний. «Если можно обвинить в чем-нибудь Ч.К. — говорит Лацис — то не в излишней ревности к расстрелам, а в недостаточности применения высшей меры наказания». «Строгая железная рука уменьшает всегда количество жертв. Эта истина не всегда имелась в виду чрезвычайными комиссиями. Но это можно ставить не столько в вину Ч.К., сколько всей политике советской власти. Мы все время были чересчур мягки, великодушны к побежденному врагу!»
Четырех с половиной тысяч Лацису мало! Он легко может убедиться, что его официальная статистика до чрезвычайности уменьшена. Интересно было бы знать, в какую рубрику, например, отнес Лацис расстрелянных в Ярославле после восстания, организованного в июле Савинковым. В выпуске первом «Красной Книги В.Ч.К.» (и такая есть), распространявшейся только в ответственных коммунистических кругах, напечатан был, действительно, «беспримерный» исторический документ. Председатель Германской Комиссии (действовавшей на основании Брестского договора), лейтенант Балк приказом за № 4, 21-го июля 1918 г., объявлял гражданскому населению города Ярославля, что ярославский отряд Северной Добровольческой Армии сдался вышеозначенной Германской Комиссии. Сдавшиеся были выданы большевистской власти и в первую очередь 428 из них были расстреляны. По моей картотеке насчиталось за это время в тех же территориальных пределах 50004 карточки расстрелянных. Мои данные, как я говорил, случайны и неполны; это преимущественно то, что опубликовывалось в газетах и только в тех газетах, которые я мог достать[64].
Надо иметь в виду и то, что при лаконизме официальных отметок иногда затруднительно было решать вопрос о цифре. Например: уездная Клинская (Моск. губ.) чрезвычайная комиссия извещала, что ею расстреляно несколько контр-революционеров; Воронежская Ч.К. сообщала, что среди арестованных «много расстрелянных»; Сестрорецкой Ч.К. (петербургской) производились «расстрелы после тщательного расследования в каждом случае». Такими укороченными сообщениями пестрят газеты. Мы брали в таких случаях коэффициент, 1 или 3, т. е. цифру значительно уменьшенную.
Из этой кровавой статистики совершенно исключались сведения о массовых убийствах, сопровождавших подавления всякого рода крестьянских и иных восстаний. Жертвы этих «эксцессов» гражданской войны не могут быть вовсе уже исчислены.
Мои цифры имеют показательное значение только в том смысле, что ясно оттеняют бесконечную преуменьшенность официальной статистики, приведенной Лацисом.
Постепенно расширяются пределы советской России, расширяется и территория «гуманной» деятельности чрезвычайных комиссий. В 1920 г.[65] Лацис дал уже пополненную статистику, по которой число расстрелянных в 1918 г. у него достигало 6185 человек. Причислил ли сюда Лацис те тысячи, которые, напр., расстреляны в 1918 году в Северо-Восточной России (Пермская губ. и др.), о которых говорят и так много все решительно английские донесения?[66]
«В британское консульство продолжают являться люди всех классов, главным образом, крестьяне, чтобы засвидетельствовать убийство своих родственников и другие насилия, совершенные большевиками в неистовстве»… (Элиот — Керзону 21-го марта 1919 г.). Причислены ли сюда жертвы «офицерской» бойни в Киеве в 1918 г.? Их исчисляют в 2000 человек! Расстреливали и рубили прямо в театре, куда военные были вызваны для «проверки документов». Причислены ли сюда жертвы одесской бойни морских офицеров до прихода австрийских войск? «Позже, — сообщает один английский священник, — член австрийского штаба говорил мне, что им доставили список свыше 400 офицеров, убитых в Одесском округе!»[67] Причислены ли сюда жертвы севастопольской бойни офицеров? Причислены ли сюда те 1342 человека, убитые в январе-феврале 1918 г. в Армавире, как выяснила комиссия по расследованию деятельности большевиков, организованная по распоряжению ген. Деникина?[68] Наконец, гекатомбы Ставрополя, о которых рассказывает в своих воспоминаниях В. М. Краснов — расстрелы 67, 96 и т. д.?[69] Не было места, где появление большевиков не сопровождалось бы десятками и сотнями жертв, расстрелянных без суда или по приговорам чрезвычайной комиссии и аналогичных временных «революционных» трибуналов[70]. Мы этим бойням посвящаем особую главу — пусть будут это только эксцессы «гражданской войны».
1919 г.
Продолжая вести свою кровавую статистику, Лацис утверждает, что в 1919 году по постановлениям Ч.К. расстреляно 3456 человек, т. е. всего за два года 9641, из них контр-революционеров 7068. Нужно запомнить, что по признанию самого Лациса таким образом выходит, что более 2½ тысяч расстреляно не за «буржуазность», даже не за «контрреволюцию», а за обычные преступления (632 преступления по должности, 217 — спекуляция, 1204 — уголовные деяния). Этим самым признается, что большевики ввели смертную казнь уже не в качестве борьбы с буржуазией, как определенным классом, а как общую меру наказания, которая ни в одном мало-мальски культурном государстве не применяется в таких случаях.
Но оставим это в стороне. Всероссийской чрезвычайной комиссией, по данным Лациса, расстреляно в сентябре 1919 г. 140 человек, а между тем в это время в Москве ликвидировано было контрреволюционное дело, связанное с именем известного общественного деятеля Н. Н. Щепкина. В газетах опубликовано было 66 фамилий расстрелянных, но по признанию самих большевиков расстреляно было по этому делу более 150. В Кронштадте, по авторитетному свидетельству, были расстреляны в июле 19 г. от 100–150 человек; опубликовано было лишь 19. — На Украине, где свирепствовал сам Лацис, расстреляны были тысячи. Опубликованный в Англии отчет сестер милосердия русского Красного Креста для доклада международному Красному Кресту в Женеве, насчитывает в одном Киеве 3000 расстрелов[71].
Колоссальные итоги Киевских расстрелов подводит автор упомянутой уже книги «Der Blutrausch des Bolschewismus» Нилостонский. Надо сказать, что автор проявляет вообще большую осведомленность по деятельности всех 16 киевских чрезвычайных комиссий — она сказывается уже в точной регистрации и подробном топографическом их описании. Автор помимо непосредственных наблюдений повидимому пользовался материалами, добытыми комиссией по расследованию деяний большевиков ген. Рёрберга[72].
Комиссия эта также состояла отчасти из юристов и врачей. Она фотографировала трупы из разрытых могил (часть фотографий приведена в книге Нилостонского, остальная большая часть — говорит автор — находится в Берлине). Он утверждает, что по данным комиссии Рёрберга расстреляно 4800 человек — эти имена удалось установить. Общее число погибших в Киеве при большевиках, по мнению Нилостонского, не менее 12 000 человек. Пусть все эти цифры будут неточны, по совокупности они дают руководящую нить.
Необычайные формы, в которые вылился террор[73], вызвали деятельность особой комиссии для расследования дел У.Ч.К., назначенной из центра во главе с Мануильским и Феликсом Коном. Все заключенные в своих показаниях Деникинской Комиссии отзываются об этой комиссии хорошо. Развитие террора было приостановлено до момента эвакуации Киева, когда в июле-августе снова повторились сцены массовых расстрелов. 16-го августа в «Известиях» был опубликован список 127 расстрелянных — это были последние жертвы, официально опубликованные.
В Саратове за городом есть страшный овраг — здесь расстреливают людей. Впрочем, скажу о нем словами очевидца[74] из той изумительной книги, которую мы несколько раз цитировали и на которую будем еще много раз ссылаться.
Это книга «Че-Ка», материалы о деятельности чрезвычайных комиссий, изданная в Берлине партией социалистов-революционеров (1922 г.). Исключительная ценность этой книги состоит в том, что здесь собран материал иногда из первых рук, иногда в самой тюрьме от потерпевших, от очевидцев, от свидетелей; она написана людьми, знающими непосредственно то, о чем приходится им говорить. И эти живые впечатления говорят иногда больше, чем кипы сухих бумаг. Многих из этих людей я знаю лично и знаю, как тщательно они собирали свои материалы. «Че-Ка» останется навсегда историческим документом для характеристики нашего времени, и притом документом исключительной яркости. Один из саратовцев и дает нам описание оврага около Монастырской слободки, оврага, где со временем будет стоять, вероятно, памятник жертвам революции[75].
«К этому оврагу, как только стает снег, опасливо озираясь идут группами и в одиночку родственники и знакомые погибших. Вначале за паломничества там же арестовывали, но приходивших было так много… и несмотря на аресты они все-таки шли. Вешние воды, размывая землю, вскрывали жертвы коммунистического произвола. От перекинутого мостика, вниз по оврагу на протяжении сорока-пятидесяти саж., грудами навалены трупы. Сколько их? Едва ли кто может это сказать. Даже сама чрезвычайка не знает. За 1918 и 1919 г. было расстреляно по спискам и без списков около 1500 человек. Но на овраг возили только летом и осенью, а зимой расстреливали где-то в других местах. Самые верхние — расстрелянные предыдущей поздней осенью — еще почти сохранились. В одном белье, со скрученными веревкой назад руками, иногда в мешке или совершенно раздетые…
Жутко и страшно глядеть на дно страшного оврага! Но смотрят, напряженно смотрят пришедшие, разыскивая глазами хоть какой-либо признак, по которому бы можно было узнать труп близкого человека…»
«…И этот овраг с каждой неделей становится страшнее и страшнее для саратовцев. Он поглощает все больше и больше жертв. После каждого расстрела крутой берег оврага обсыпается, вновь засыпая трупы; овраг становится шире. Но каждой весной вода открывает последние жертвы расстрела…»
Что же, все это неправда?
Авербух в своей не менее ужасной книге, изданной в Кишиневе в 1920 г., «Одесская Чрезвычайка», насчитывает 2200 жертв «красного террора» в Одессе за три месяца 1919 г. («красный террор» был объявлен большевиками в июле 1919 г., когда добровольческие войска заняли Харьков). Расстрелы начались задолго до официального объявления так называемого «красного террора» — через неделю-другую после вторичного занятия Одессы большевиками. С середины апреля — утверждают все свидетели, давшие показания в Деникинской комиссии — начались массовые расстрелы. Идут публикации о расстреле 26, 16, 12 и т. д.
С обычным цинизмом одесские «Известия» писали в апреле 1919 г.: «Карась любит, чтобы его жарили в сметане. Буржуазия любит власть, которая свирепствует и убивает. Хорошо… С омерзением (?!) в душе мы должны взяться за приведение буржуазии в чувство сильно действующим средством. Если мы расстреляем несколько десятков этих негодяев и глупцов, если мы заставим их чистить улицы, а их жен мыть красноармейские казармы (честь немалая для них), то они поймут тогда, что власть у нас твердая, а на англичан и готтентотов надеяться нечего».
В июне — в момент приближения добровольческой армии расстрелы еще больше учащаются. Местный орган «Одесские Известия» писал в эти дни официального уже террора: «Красный террор пущен в ход. И загуляет он по буржуазным кварталам, затрещит буржуазия, зашипит контрреволюция под кровавым ударом красного террора… Каленым железом будем выгонять их… и самым кровавым образом расправимся с ними». И действительно, эта «беспощадная расправа» официально объявленная исполкомом, сопровождалась напечатанием ряда списков расстрелянных: часто без квалификации вины: расстрелян просто на основании объявления «Красного террора». Немало их приведено в книге Маргулиеса «Огненные годы»[76].
Эти списки в 20–30 человек — утверждают очевидцы — почти всегда преуменьшены. Одна из свидетельниц, по своему положению имевшая возможность делать некоторые наблюдения, говорит, что, когда в «Известиях» было опубликовано 18 фамилий, она насчитала до 50 расстрелянных; когда было 27, она считала 70 (и в том числе было 7 женских трупов — о женщинах в официальной публикации не говорилось). В дни «красного террора», показывает один из арестованных чекистских следователей, каждую ночь расстреливали до 68 человек. По официальному подсчету Деникинской комиссии с 1 апреля по 1 августа расстреляно 1300 человек. Немецкий мемуарист And. Niemann говорит, что общее количество жертв большевиков на юге надо исчислять в 13–14 тыс…[77]
В марте в Астрахани происходит рабочая забастовка. Очевидцы свидетельствуют, что эта забастовка была затоплена в крови рабочих[78].
«Десятитысячный митинг мирно обсуждавших свое тяжелое материальное положение рабочих был оцеплен пулеметчиками матросами и гранатчиками. После отказа рабочих разойтись был дан залп из винтовок. Затем затрещали пулеметы, направленные в плотную массу участников митинга, и с оглушительным треском начали рваться ручные гранаты.
Митинг дрогнул, прилег и жутко затих. За пулеметной трескотней не было слышно ни стона раненых, ни предсмертных криков убитых на смерть…
Город обезлюдел. Притих. Кто бежал, кто спрятался.
Не менее двух тысяч жертв было выхвачено из рабочих рядов.
Этим была закончена первая часть ужасной Астраханской трагедии.
Вторая — еще более ужасная — началась 12-го марта. Часть рабочих была взята „победителями“ в плен и размещена по шести комендатурам, по баркам и пароходам. Среди последних и выделился своими ужасами пароход „Гоголь“. В центр полетели телеграммы о „восстании“.
Председатель Рев. Воен. Республики Л. Троцкий дал в ответ лаконическую телеграмму: „расправиться беспощадно“. И участь несчастных пленных рабочих была решена. Кровавое безумие царило на суше и на воде.
В подвалах чрезвычайных комендатур и просто во дворах расстреливали. С пароходов и барж бросали прямо в Волгу. Некоторым несчастным привязывали камни на шею. Некоторым вязали руки и ноги и бросали с борта. Один из рабочих, оставшийся незамеченным в трюме, где-то около машины и оставшийся в живых рассказывал, что в одну ночь с парохода „Гоголь“ было сброшено около ста восьмидесяти (180) человек. А в городе в чрезвычайных комендатурах было так много расстрелянных, что их едва успевали свозить ночами на кладбище, где они грудами сваливались под видом „тифозных“.
Чрезвычайный комендант Чугунов издал распоряжение, которым под угрозой расстрела воспрещалось растеривание трупов по дороге к кладбищу. Почти каждое утро вставшие астраханцы находили среди улиц полураздетых, залитых кровью застреленных рабочих. И от трупа к трупу, при свете брезжившего утра живые разыскивали дорогих мертвецов.
13-го и 14-го марта расстреливали по прежнему только одних рабочих. Но потом власти, должно быть, спохватились. Ведь нельзя было даже свалить вину за расстрелы на восставшую „буржуазию“. И власти решили, что „лучше поздно, чем никогда“. Чтобы хоть чем-нибудь замаскировать наготу расправы с астраханским пролетариатом, решили взять первых попавших под руку „буржуев“ и расправиться с ними по очень простой схеме: брать каждого домовладельца, рыбопромышленника, владельца мелкой торговли, заведения и расстреливать…»
«К 15 марта едва ли было можно найти хоть один дом, где бы не оплакивали отца, брата, мужа. В некоторых домах исчезло по несколько человек.
Точную цифру расстрелянных можно было бы восстановить поголовным допросом граждан Астрахани. Сначала называли цифру две тысячи. Потом три… Потом власти стали опубликовывать сотнями списки расстрелянных „буржуев“. К началу апреля называли четыре тысячи жертв. А репрессии все не стихали. Власть решила очевидно отомстить рабочим Астрахани за все забастовки, и за Тульские, и за Брянские и за Петроградские, которые волной прокатились в марте 1919 года. Только к концу апреля расстрелы начали стихать.
Жуткую картину представляла Астрахань в это время. На улицах — полное безлюдье. В домах потоки слез. Заборы, витрины и окна правительственных учреждений были заклеены приказами, приказами и приказами…»
Возьмем отдаленный от центра Туркестан, где в январе произошло восстание русской части населения против деспотического режима, установленного большевиками. Восстание было подавлено. «Начались массовые повальные обыски» — рассказывают очевидцы[79]. «Все казармы, все железнодорожные мастерские были переполнены арестованными. В ночь с 20-го на 21-го января были произведены массовые расстрелы. Груды тел были навалены на железнодорожное полотно. В эту страшную ночь было перебито свыше 2500 человек… 23-го января был организован военно-полевой суд, в ведение которого было передано дело о январском восстании и который в течение всего 1919 г. продолжал арестовывать и расстреливать».
Почему Лацис не зачислил этих жертв в свою официальную статистику? Ведь в первые дни по крайней мере здесь действовали чекисты, да и «военно полевой суд» — это та же Ч.К., даже по своему составу.
Ни «Правда», ни другие официальные органы большевистской печати не ответили на вопрос, заданный 20-го мая 1919 г. анархической организацией «Труд и Воля» на основании сведений, появившихся в нелегальном бюллетене левых социал-революционеров (№ 4): «Правда ли, что в последние месяцы убиваются в В.Ч.К. без счета, почти ежедневно, 12, 15, 20, 22, 36 человек?» На это никто и никогда не ответит, потому что это была неподкрашенная правда. И правда, тем более режущая глаза, что в это самое время официально было постановлено передать право казни лишь Революционным Трибуналам. Можно сказать, накануне этого декрета в 20-х числах февраля и Всероссийская и Петроградская Ч.К, опубликовали новые списки расстрелянных, хотя по декрету за Ч.К. оставалось право расстреливать только в случае восстания. Никаких восстаний в это время ни в Москве, ни в Петрограде не было.
Не знаю, на основании каких данных эсеровская газета «Воля России»[80] подсчитывала, что за три первые месяца было расстреляно Ч.К. 13 850 человек. Это невероятно? Это так не вяжется с официальной цифрой в 3456, которая показана у Лациса? Думаю, что невероятность скорее всего в сторону уменьшения реальной, действительной цифры.
Московский орган центрального комитета коммунистической партии «Правда» по поводу опубликования в Англии данных, утверждавших, что число расстрелянных достигло 138 тысяч, писал 20-го марта 1919 года: «было бы действительно ужасно, если бы это была правда». Однако цифра, которая кажется столь фантастичной большевистским публицистам, в действительности дает лишь бледное представление о том, что происходило в России.
1920 г.
Лацис не опубликовывал своей статистики за 1920 г. и за последующие годы. Не вел и я своей картотеки, ибо сам был на долгое время ввержен в большевистское узилище и надо мною был также занесен меч большевистского правосудия.
В февраля 1920 г. смертная казнь была вновь отменена. И Зиновьев, выступавший в Германии в Галле в октябре 1920 г. решился сказать, что после победы над Деникиным смертная казнь в России прекратилась. Мартов, выступавший на съезде немецких независимых 15-го октября, уже тогда внес поправку: Зиновьев забыл сказать, что смертная казнь прекратилась на самое короткое время, (да и прекратилась ли фактически? С. М.) и теперь снова применяется в «ужасающих размерах». Мы имеем полное основание выражать сомнение в том, что эти казни прекратились, зная обычаи, господствующие в Ч.К. Самый наглядный пример может дать ознакомление с делом амнистии.
Среди жутких надписей на стенах Особого Отдела В.Ч.К. в Москве, которые делали иногда смертники перед казнью, можно было найти и такие: «Ночь отмены (смертной казни) — стала ночью крови». Каждая амнистия для тюрьмы обозначала массовые расстрелы. Представители Ч.К. стремились поскорее покончить со своими жертвами. И бывало, что именно в ту ночь, когда в типографиях уже набиралось объявление об амнистии, долженствовавшее появиться на другой день утром в газетах, по тюрьмам производились массовые расстрелы. Это следует помнить тем, которые указывают на частое издание актов амнистии советской властью[81]. Как тревожны бывали ночи, когда ожидалась амнистия, скажет всякий, кому в это время приходилось коротать свои дни в тюремном заключении. Я помню эти ночи в 1920 г. в Бутырской тюрьме перед амнистией, изданной в годовщину октябрьской революции. Не успевали тогда привозить голые трупы людей, застреленных в затылок, на Калитниковское кладбище. Так было в Москве, так было и в провинции. Автор очерка Екатеринодарской тюрьмы в сборнике «Че-Ка» пишет: «После амнистии в намять трехлетней годовщины октябрьской революции в Екатеринодарской Чека и Особом Отделе обычным чередом шли на расстрел, и это не помешало казенным большевистским публицистам в местной газете „Красное Знамя“ поместить ряд статей, в которых цинично лгалось о милосердии и гуманности советской власти, издававшей амнистии и будто бы порою их применявшей ко всем своим врагам»[82]. Так было и позже. В 1921 г. накануне открытия II конгресса коминтерна в Бутырской тюрьме в одну ночь казнили около 70 человек и все по самым изумительным делам: — за дачу взяток, за злоупотребление продовольственными карточками, за хищения со склада и так далее. Политические говорили, что это — жертвоприношения богам коминтерна. А фраера и уголовные радовались. Амнистию готовят. Поэтому, кого надо в спешном порядке порасстреляют, а остальных амнистируют в честь коминтерна[83].
«Ночь отмены смертной казни стала ночью крови…» У нас есть достаточное количество свидетельств, говорящих, что это именно так и было. Установилось как бы правило, что время, предшествующее периодическим отменам или смягчениям смертной казни, становилось временем усиленных смертных казней без всякого иного внешнего повода.
15-го января 1920 г. в «Известиях» за подписью председателя В.Ч.К. Феликса Дзержинского было опубликовано следующее постановление, адресованное «всем Губчека»: «Разгром Юденича, Колчака и Деникина, занятие Ростова, Новочеркасска и Красноярска, взятие в плен „Верховного Правителя“ создают новые условия борьбы с контр-революцией.
Разгром организованных армий контр-революции подрывает в корне надежды и расчеты отдельных групп контр-революции внутри советской России свергнуть власть рабочих и крестьян путем заговоров, мятежей и террористической деятельности. В условиях самообороны советской республики против двинутых на нее Антантой контр-революционных сил рабоче-крестьянское правительство вынуждено было прибегнуть к самым решительным мерам подавления шпионской, дезорганизаторской и мятежнической деятельности агентов Антанты и служащих ей царских генералов в тылу красной армии.
Разгром контр-революции вовне и внутри, уничтожение крупнейших тайных организаций контр-революционеров и бандитов и достигнутое этим укрепление советской власти дают нам ныне возможность отказаться от применения высшей меры наказания (т. е. расстрела) к врагам советской власти.
Революционный пролетариат и революционное правительство советской России с удовлетворением констатируют, что взятие Ростова и пленение Колчака дают ему возможность отложить в сторону оружие террора.
Только возобновление Антантой попыток путем вооруженного вмешательства или материальной поддержкой мятежных царских генералов вновь нарушить устойчивое положение советской власти и мирный труд рабочих и крестьян по устроению социалистического хозяйства может вынудить возвращение к методам террора.
Таким образом ответственность за возвращение в будущем советской власти к жестокому методу красного террора ложится целиком исключительно на правительства и правительствующие классы стран Антанты и дружественных ей русских капиталистов.
Вместе с тем Чрезвычайные Комиссии получают возможность и обязанность обратить усиленное внимание на борьбу с основным нашим для данного момента внутренним врагом, с хозяйственной разрухой, со спекуляцией, с преступлением по должности, содействуя всеми находящимися в их распоряжении средствами налаживанию хозяйственной жизни и устраняя все препятствия, создаваемые саботажем, недисциплинированностью или злонамеренностью.
Исходя из вышеизложенного, В.Ч.К. постановляет:
1. Прекратить с момента опубликования этого постановления применение высшей меры наказания (расстрел) по приговорам В.Ч.К. и всех ее местных органов.
2. Поручить тов. Дзержинскому войти в совет народных комиссаров и В.Ц.И.К. с предложением о полной отмене применения высшей меры наказания не только по приговорам чрезвычайных комиссий, но и по приговорам городских, губернских, а также верховного при В. Ц. И. К. трибуналов.
3. Постановление это привести в действие по телеграфу…»
Мы не радовались в Москве, так как хорошо помнили, как всего за год перед тем мы читали статьи, провозглашавшие конец террора. Вот, напр., выдержка из статьи некоего Норова в «Веч. Изв.» в Москве[84]. Газета писала по поводу лишения (?!) Ч.К. права самостоятельных расстрелов: «Русский пролетариат победил. Ему не нужен уже террор, это острое, но опасное оружие, оружие крайности. Он даже вреден ему, ибо отпугивает и отталкивает те элементы, которые могли бы пойти за революцией. Поэтому пролетариат ныне отказывается от оружия террора, делая своим оружием законность и право», (Курсив газеты).
…Мы помнили, что еще в январе 1919 г. Киевский Совет торжественно объявил: «на территории его власти смертная казнь отменяется».
15-го января 1920 г. сама Ч.К. выступила как бы инициаторшей отмены смертной казни. Мы хорошо знаем, что не Ч.К. была инициатором, она всемерно противилась и когда вопрос был все же решен в положительном смысле, Дзержинский настоял, чтобы формально начало было положено руководимой им Чрезвычайной Комиссией. Тем временем Чека спешила расправиться с намеченными жертвами. Более 300 человек по нашим сведениям расстреляно было в Москве.
Известная деятельница в рядах левых социалистов-революционеров Измаилович, бывшая в этот день в тюрьме, рассказывает: «В ночь перед выходом декрета об уничтожении смертной казни по приговорам чрезвычаек… 120 человек увезли из Бутырок и расстреляли… Смертники каким-то образом узнали о декрете, разбежались по двору, молили о пощаде, ссылаясь на декрет. Сопротивляющихся и покорных — всех перебили, как скотину… Эта тризна тоже войдет в историю!»[85]
Сидевший в эти дни в Московской Ч.К. один из авторов статей в сборнике «Че-Ка» рассказывает:[86]
«Уже постановление В.Ч.К. было принято, даже отпечатано в новогодних газетах (по ст. ст.), а во дворе М.Ч.К. наспех расстреляли 160 человек, оставшихся в разных подвалах, тюрьмах, лагерях, из тех, кого, по мнению Коллегии, нельзя было оставить в живых. Тут погибли в числе прочих уже осужденные трибуналом и половину срока отбывшие в лагере, как напр., по делу Локкарта — Хвалынский, получивший даже в этом жестоком процессе только 5 лет лагеря. Расстреливали 13-го и 14-го. В тюремную больницу утром привезли из М.Ч.К. человека с простреленной челюстью и раненым языком. Кое-как он объяснил знаками, что его расстреливали, но не достреляли, и считал себя спасенным, раз его не прикончили, а привезли в хирургическое отделение больницы и там оставили. Он сиял от счастия, глаза его горели и видно было, что он никак не может поверить своей удаче. Ни имени его, ни дела его установить не удалось. Но вечером его с повязкой на лице забрали и прикончили…»
В Петербурге накануне отмены смертной казни и даже в ближайшую следующую ночь было расстреляно до 400 человек. В Саратове 52, как свидетельствует одно частное письмо, и т. д.
После отмены смертной казни в сущности фактически за Чрезвычайными комиссиями было оставлено это кровавое право. Была сделана лукавая оговорка: «Киевской губ. чека — сообщали, напр., „Известия“ 5-го февраля — получено телеграфное разъяснение председателя В.Ч.К. о том, что постановление ЦИК об отмене смертной казни не распространяется на местности, подчиненные фронтам. В этих местностях за Ч.К. и революционными трибуналами право применения высшей меры наказания сохраняется. Киев и Киевская губ. входят в полосу, подчиненную фронтам». И с небывалой откровенной циничностью Особый Отдел В.Ч.К. разослал 15-го апреля председателям Особых Отделов при местных Ч.К. циркуляр следующего содержания: «В виду отмены смертной казни предлагаем всех лиц, которые по числящимся за ними разным преступлениям подлежат высшим мерам наказания, отправлять в полосу военных действий, как в место, куда декрет об отмене смертной казни не распространяется». И я помню, как одному из нас, арестованных в феврале 1920 г. в связи с обвинением в контрреволюции, следователем было сказано определенно: здесь мы расстрелять вас не можем, но можем отправить на фронт, причем под фронтовой полосой вовсе не подразумевалась какая-нибудь территория, где велась бы активная гражданская война[87].
Вскоре и к этим иезуитским приемам Ч.К. не приходилось более прибегать (впрочем, я сомневаюсь, прибегала ли она к ним фактически, ибо раз все творилось втайне, едва ли в этом была необходимость; если прибегала, то в редких случаях)[88]. Как бы забывая об отмене смертной казни, сами «Известия» как-то сообщили, что с января по май расстрелян 521 человек, причем на долю трибунала приходилось 176, а на долю одной московской Ч.К. — 13.
В связи с событиями русско-польской войны смертная казнь уже официально была восстановлена 24-го мая. После ее больше уже не отменяли. Характерен приказ Троцкого от 16-го июня 1920 г., если сравнить его с демагогическими призывами большевиков 1917 г.:
«1. Всякий негодяй, который будет уговаривать к отступлению, дезертир, не выполнивший боевого приказа — будет расстрелян.
2. Всякий солдат, самовольно покинувший боевой пост — будет расстрелян.
3. Всякий, который бросит винтовку или продаст хоть часть обмундирования — будет расстрелян».
…Ведь Всероссийский съезд советов постановил: «восстановленная Керенским смертная казнь на фронте отменяется»…[89] Началась вакханалия расстрелов в прифронтовой полосе, но не только там. Сентябрьский мятеж красного гарнизона в Смоленске был жесточайшим образом подавлен. Полагаю, что расстреляно было 1200 солдат, не считая других элементов, участвовавших в бунте[90].
Газеты в центре умалчивали о расстрелах в чрезвычайных комиссиях[91], но опубликовывали сведения о расстрелах, чинимых особыми революционно-военными трибуналами. И даже эти официальные цифры устрашающи: С 22-го мая по 22-го июня — 600; июнь-июль — 898; июль-август — 1183; август-сентябрь —1206. Сведения опубликовывались приблизительно через месяц. 17-го октября «Известия», сообщали о 1206 расстрелянных за сентябрь, перечисляли и вины этих погибших. С точки зрения обоснования «красного террора» они характерны: за шпионаж — 3, за измену — 185, неисполнение боевого приказа 14, восстания 65, контрреволюцию 59, дезертирство 467, мародерство и бандитизм 160, хранение и несдача оружия 23, буйство и пьянство 20, должностные преступления 181. Простому смертному чрезвычайно трудно бывает подчас разобраться в большевистской юрисдикции. Напр., в «Известиях»[92] появляются сведения, что с февраля по сентябрь 1920 г. в революционных трибуналах Вохры (войска внутренней службы, т. е. в сущности в войсках Ч.К.) расстреляно 283 человека. У нас есть копия одного такого приговора, опубликованного в Московских «Известиях» 18-го ноября. Главный Реввоенный трибунал войск внутренней службы приговорил к расстрелу инженера Трунова, начальника административного отдела М.О.И.У. Михно С. С. и начальника артиллерийского снабжения Т.А.О.Н.А. Михно Н. С. за злоупотребления по службе, «приговор окончательный и обжалованию ни в апелляционном, ни в касационном по рядке не подлежит».
Можно потеряться в этой кровавой статистике, ибо кровь не сочится, а льется ручьями, обращающимися в потоки, когда в жизни советской России происходят какие-нибудь осложнения. Летом 1920 г. расстреляно в Москве 20 врачей по обвинению в содействии в освобождении от военной службы. Вместе с тем было арестовано 500 человек, дававших якобы врачам взятки, и советские газеты, публикуя имена расстрелянных врачей добавляли, что и их клиентов ждет та же участь. Очевидец, бывший в то время в Бутырках, говорит, что до «последней минуты большинство не верило, не могло даже допустить, что их ведут на расстрел». По официальным данным их расстреляно было 120 человек, по неофициальным значительно больше. Осенью 1920 года происходят в Москве волнения в местных войсках. До нас, жителей Москвы, доходят слухи о массовых расстрелах в Ч.К.; в заграничной эсеровской печати[93] я читал сведения о казни 200–300 человек. «Последние Новости»[94] сообщали о расстреле в октябре 900; в декабре 118. Корреспондент «Воли России» насчитывал в одном Петербурге расстрелянных за 1920 г. 5000 человек (осень 1920 г. была временем ликвидации восстаний и «заговоров», связанных с наступлением ген. Юденича). В статье Я. К-ого «В Москве», напечатанной в «Посл. Нов.»[95], рассказывается со слов приехавшего из России о совершенно чудовищном факте — о расстреле, в целях борьбы с проституцией, после облав и освидетельствования, сифилитичек. Нечто аналогичное я слышал сам. Я не мог поверить в упорно ходившие по Москве сообщения о расстреле заразившихся сапом[96]. Многое невероятное и чудовищное было далеко не сказками при этом небывалом в мире режиме.
На Севере
Как ликвидировалась «гражданская война» на Севере, мы знаем из очень многих источников. До нас в Москве доходили устрашающие сведения о карательных экспедициях Особого Отдела В.Ч.К. во главе с Кедровым в Вологде и других местах. Карательные экспедиции — это были еще новые формы как бы выездных сессий Особого Отдела В.Ч.К.[97] Кедров, находящийся ныне в доме сумасшедших, прославился своей исключительной жестокостью. В местных газетах иногда появлялись отчеты об этих карательных поездках, дающие, конечно, только весьма слабое представление о сущности[98]. В этих отчетах говорилось о сотнях арестованных, о десятках расстрелянных и пр. во время «административно-оперативной» и «военно-революционной» ревизии. Иногда сведения были очень глухи: напр., при Воронежской поездке Особого Отдела В.Ч.К. во главе с Кедровым говорилось, что переосвидетельствовано в течение нескольких дней 1000 офицеров, взято «много заложников» и отправлено в центр.
Так же действовал Кедров и на крайнем севере — после него и по-своему знаменитый Эйдук, собственноручно расстреливавший офицеров, казался «гуманным» человеком. В Архангельских «Изв.» от времени до времени стали появляться списки лиц, к которым комиссия Кедрова применяла высшую меру наказания. Вот, напр., список 2-го ноября из 36 человек, среди которых и крестьяне, и кооператоры, и бывший член Думы, выборжец Исупов. Перед нами лежит другой список в 34 фамилии расстрелянных за «активные контрреволюционные действия в период времени Чайковщины и Миллеровщины»; наконец, третий, включающий 22 убитых, в числе которых Архангельский городской голова Александров, редактор «Северного Утра» Леонов, начальник почтового отделения, театральный антрепренер, приказчик, мн. др. Корреспондент «Последних Новостей»[99] свидетельствует, что «были случаи расстрелов 12—16-летних мальчиков и девушек».
Архангельск называется «городом мертвых». Осведомленная корреспондентка «Голоса России»[100], бывшая здесь в апреле 1920 г., «вскоре после ухода из города английских войск» пишет: «После торжественных похорон пустых красных гробов началась расправа… Целое лето город стонал под гнетом террора. У меня нет цифр, сколько было убито, знаю, что все 800 офицеров, которым правительство Миллера предложило ехать в Лондон по Мурманской жел. дор., а само уехало на ледоколе, были убиты в первую очередь». Самые главные расстрелы шли под Холмогорами. Корреспондент «Рев. России» сообщает: «в сентябре был день красной расправы в Холмогорах. Расстреляно более 200. Все больше из крестьян и казаков с юга. Интеллигентов почти уже не расстреливают, их мало» (№ 7). Что значит «крестьян и казаков с юга?» Это значит людей, привезенных с юга и заключенных в концентрационные лагеря Севера. Чрезвычайные комиссии с особой охотой и жестокостью приговаривали к отправке в концентрационные лагеря Архангельской губернии: «Это значит, что заключенного посылали на гибель в какой-нибудь дом ужаса». Мы увидим дальше, что в сущности представляли собою эти лагеря. Кто туда попадает, оттуда не возвращается, ибо в огромном большинстве случаев, они бывают расстреляны. Это часто лишь форма сокрытой смертной казни[101].
«На Дону, на Кубани, в Крыму и в Туркестане повторялся один и тот же прием. Объявляется регистрация или перерегистрация для бывших офицеров, или для каких-либо категорий, служивших у „белых“. Не предвидя и не ожидая ничего плохого, люди, проявившие свою лояльность, идут регистрироваться, а их схватывают, в чем они явились, немедленно загоняют в вагоны и везут в Архангельские лагеря. В летних костюмчиках из Кубани или Крыма, без полотенца, без кусочка мыла, без смены белья, грязные, завшивевшие, попадают они в Архангельский климат с очень проблематическими надеждами на возможность не только получить белье и теплую одежду, но и просто известить близких о своем местонахождении.
Такой же прием был применен в Петрограде по отношению к командному составу Балтийского Флота. Это — те, которые не эмигрировали, не скрывались, не переправлялись ни к Юденичу, ни к Колчаку, ни к Деникину. Все время они служили советской власти и, очевидно, проявляли лояльность, ибо большинство из них за все четыре года большевизма ни разу не были арестованы. 22-го августа 1921 г. была объявлена какая-то перерегистрация, шутка достаточно обычная и не первый раз практикующаяся. Каждый из них, в чем был, со службы заскочил перерегистрироваться. Свыше 300 чел. было задержано. Каждого из них просто приглашали в какую-то комнату и просили подождать. Двое суток ждали они в этой комнате, а потом их вывели, окружили громадным конвоем, повели на вокзал, усадили в теплушки и повезли по разным направлениям, — ничего не говоря, — в тюрьмы Орла, Вологды, Ярославля и еще каких-то городов…»
Из длинного списка офицеров, по официальным сведениям отправленных на север, никогда нельзя было найти местопребывания ни одного. И в частных беседах представители Ч.К. откровенно говорили, что их нет уже в живых.
Вот сцена, зафиксированная «Волей России»[102] из расправ Кедрова на севере: В Архангельске Кедров, собрав 1200 офицеров, сажает их на баржу вблизи Холмогор и затем по ним открывает огонь из пулеметов — «до 600 было перебито!» Вы не верите? Вам кажется это невероятным, циничным и бессмысленным? Но такая судьба была довольно обычна для тех, кого отправляли в Холмогорский концентрационный лагерь[103]. Этого лагеря просто-напросто не было до мая 1921 г. И в верстах 10 от Холмогор партии прибывших расстреливались десятками и сотнями. Лицу, специально ездившему для нелегального обследования положения заключенных на севере, жители окружных деревень называли жуткую цифру 8000 таким образом погибших. И, может быть, это зверство в действительности в данном случае было гуманно, ибо открытый впоследствии Холмогорский лагерь, получивший наименование «Лагеря смерти», означал для заключенных медленное умирание, в атмосфере полной приниженности и насилия.
Человеческая совесть отказывается все-таки верить в эти потопления на баржах, в XX веке восстанавливающие известные случаи периода французской революции. Но об этих баржах современности говорит нам даже не глухая молва. Вот уже второй случай, как нам приходится их констатировать. Есть и третье сообщение — несколько позднее: практика оставалась одной и той же. Владимир Войтинский в своей статье, служащей предисловием к книге «12 смертников» (суд над социалистами-революционерами в Москве), сообщает: «В 1921 году большевики отправили на барже 600 заключенных из различных Петроградских тюрем в Кронштадт; на глубоком месте между Петроградом и Кронштадтом, баржа была пущена ко дну: все арестанты потонули, кроме одного, успевшего вплавь достичь Финляндского берега…»[104]
После Деникина
И пожалуй, эти ужасы по крайней мере по количеству жертв бледнеют перед тем, что происходило на юге после окончания гражданской войны. Крушилась Деникинская власть. Вступала новая власть, и вместе с нею шла кровавая полоса террора мести, и только мести. Это была уже не гражданская война, а уничтожение прежнего противника. Это был акт устрашения для будущего. Большевики в Одессе в 1920 г. в третий раз. Идут ежедневные расстрелы по 100 и больше человек. Трупы возят на грузовиках[105]. «Мы живем, как на вулкане» — сообщает частное письмо, полученное редакцией «Последних Новостей»[106]: «Ежедневно во всех районах города производятся облавы на контр-революционеров, обыски и аресты. Достаточно кому-нибудь донести, что в семье был родственник, служащий в добровольческой армии, чтобы дом подвергся разгрому, а все члены семьи арестованы. В отличие от прошлого года большевики расправляются с своими жертвами быстро, не публикуя список расстрелянных». Очень осведомленный в одесских делах константинопольский корреспондент «Общего Дела» Л. Леонидов в ряде очерков: «Что происходит в Одессе»[107], к которым нам еще придется вернуться, рисует потрясающие картины жизни в Одессе в эти дни. По его словам число расстрелянных по официальным данным доходит до 7000[108]. Расстреливают по 30–40 в ночь, а иногда по 200–300. Тогда действует пулемет, ибо жертв слишком много, чтобы расстреливать поодиночке. Тогда не печатают и фамилий расстрелянных, ибо берутся целые камеры из тюрем и поголовно расстреливаются. Есть ли здесь преувеличения? Возможно, но как все это правдоподобно, раз поголовно расстреливаются все офицеры, захваченные на румынской границе, не пропущенные румынами через Днестр и не успевшие присоединиться к войскам ген. Бредова. Таких насчитывалось до 1200; они были заключены в концентрационные лагеря и постепенно расстреляны. 5-го мая произведен был массовый расстрел этих офицеров. Как-то не хочется верить сообщению, будто бы о предстоящем расстреле было объявлено даже в «Известиях». Ночью в церквях раздался «траурный» звон. Ряд священников, по словам автора сообщения, были за это привлечены к суду революционного трибунала и приговорены к 5-10 годам принудительных работ.
Тогда же произошла расправа над галичанами, изменившими большевикам. Тираспольский гарнизон был поголовно расстрелян. Из Одессы приказано было эвакуировать ввиду измены всех галичан, но когда они собрались на товарную станцию с женами, детьми и багажом, их стали расстреливать из пулеметов. В «Известиях» появилось сообщение, что галичане, изменившие пролетариату, пали жертвой озлобленной толпы[109].
Расстрелы продолжаются и дальше — после взятия Крыма. «Мои собеседники — передает корреспондент — в один голос утверждают, что не дальше, как 24-го декабря, был опубликован новый список 119 расстрелянных». Как всегда молва упорно утверждает и не без основания, что фактически расстреляно было в этот день больше 300. Это были расстрелы за участие в контрреволюционной польской организации. «Польский заговор» по общему признанию был спровоцирован самими чекистами, «оставшимися без работы». А дальше идут заговоры «врангелевские» (расстрелы «31» за шпионаж, 60 служащих Общества Пароходства и Торговли)[110].
Большевики в Екатеринодаре. Тюрьмы переполнены. Большинство арестованных расстреливается. Екатеринодарский житель утверждает, что с августа 1920 г. по февраль 1921 г. только в одной Екатеринодарской тюрьме было расстреляно около 3000 чело-век[111].
«Наибольший процент расстрелов падает на август месяц, когда был высажен на Кубань Врангелевский десант. В этот момент председатель Чеки отдал приказ: „расстрелять камеры Чеки“. На возражение одного из чекистов Косолапова, что в заключении сидит много недопрошенных и из них многие задержаны случайно, за нарушение обязательного постановления, воспрещающего ходить по городу позже восьми часов вечера, — последовал ответ: „Отберите этих, а остальных пустите в расход“».
Приказ был в точности выполнен. Жуткую картину его выполнения рисует уцелевший от расстрела гражданин Ракитянский.
«Арестованных выводили из камеры десятками» — говорит Ракитянский. «Когда взяли первый десяток и говорили нам, что их берут на допрос, мы были спокойны. Но уже при выходе второго десятка обнаружилось, что берут на расстрел. Убивали так, как убивают на бойнях скот». Так как с приготовлением эвакуации дела Чеки были упакованы и расстрелы производились без всяких формальностей, то Ракитянскому удалось спастись. «Вызываемых на убой спрашивали, в чем они обвиняются, и в виду того, что задержанных случайно за появление на улицах Екатеринодара после установленных 8 часов вечера отделяли от всех остальных, Ракитянский, обвинявшийся, как офицер, заявил себя тоже задержанным случайно поздно на улице и уцелел. Расстрелом занимались почти все чекисты с председателем чрезвычайки во главе. В тюрьме расстреливал Артабеков. Расстрелы продолжались целые сутки, нагоняя ужас на жителей прилегающих к тюрьме окрестностей. Всего расстреляно около 2000 человек за этот день.
Кто был расстрелян, за что расстрелян, осталось тайной. Вряд ли в этом отдадут отчет и сами чекисты, ибо расстрел, как ремесло, как садизм, был для них настолько обычной вещью, что совершался без особых формальностей…»
И дальше шли расстрелы. 30-го октября — 84. В ноябре — 100, 22-го декабря — 184. 24-го января — 210. 5-го февраля — 94. Есть и документы, подтверждающие эти факты: чрезвычайная Екатеринодарская комиссия уничтожила их перед ревизией. «Приговоры, в которых ясно говорилось „расстрелять“, мы находили пачками в отхожих местах» — свидетельствует тот же очевидец. Приведем еще картину Екатеринодарского быта из того же периода: «Августа 17—20-го в Екатеринодаре обычная жизнь была нарушена подступами к городу высадившегося у станицы Приморско-Актарской десанта Врангеля. Во время паники по приказу особоуполномоченного Артабекова были расстреляны все арестованные, как губчека, особого отдела, так и сидящие в тюрьмах, числом сверх 1600. Из губчека и особого отдела обреченных на избиение возили группами по 100 человек через мост на Кубань и там из пулеметов расстреливали вплотную; в тюрьме то же проделывали у самых стен. Об этом также публиковали. Напечатан список убитых под рубрикой „Возмездие“; только в списках значится несколько меньше, чем на самом деле. При беспорядочном бегстве завоеватели объявили рабочим об их обязанности эвакуироваться с ними; в противном случае, по своем возвращении обратно, угрожали всех оставшихся повесить на телеграфных столбах»[112].
Нечто аналогичное происходит и при эвакуации Екатеринославля при опасности, угрожавшей со стороны Врангеля[113]. В сущности это происходит всегда при подобных случаях: отступают войска советские из Винницы и Каменец-Подольска — в харьковских «Известиях Украинского И.К.» опубликовываются списки расстрелянных заложников — их 217 человек, среди них крестьяне, 13 народных учителей, врачи, инженеры, раввин, помещики, офицеры. Кого только нет? Также действуют, конечно, и наступающие войска. На другой день по взятии большевиками Каменец-Подольска расстреляно было 80 украинцев; взято 164 заложника, отправленных вглубь страны[114].
Корреспондент той же «Рев. России»[115] дает описание действий новой власти в первые месяцы в Ростове-на-Дону:
«…грабят открыто и беспощадно… буржуазию, магазины и главным образом кооперативные склады, убивали и рубили на улицах и в домах офицеров… подожгли на углу Таганрогского проспекта и Темерицкой ул, один военный госпиталь с тяжело ранеными и больными, не имеющими физических сил двигаться офицерами, и сожгли там до 40 человек… Сколько было убито, зарублено всего — неизвестно, но цифра эта во всяком случае не маленькая. Чем больше укреплялась советская власть на Дону, тем ярче вырисовывалась метода ее работы. Прежде всего под подозрение было взято все казачье население. Чрезвычайка, вдохновляемая Петерсом, заработала. Чтобы не слышно было выстрелов, два мотора работали беспрерывно… Очень часто сам (Петерс) присутствовал при казнях… Расстреливали пачками. Был случай, когда в одну ночь расстрелянных насчитывалось до 90 человек. Красноармейцы говорят, что за Петерсом всегда бегает его сын, мальчик 8–9 лет, и постоянно пристает к нему: „папа, дай я“…»
Наряду с Ч.К. действуют ревтрибуналы и реввоенсоветы, которые рассматривают подсудимых не как «военнопленных», а как «провокаторов и бандитов» и расстреливают десятками (напр. дело полк. Сухаревского в Ростове; казака Снегирева в Екатеринодаре; студента Степанова и др. в Туапсе).
И вновь несчастная Ставропольская губ., где расстреливают жен за то, что не донесли о бежавшем муже, казнят 15—16-летних детей и 60-летних стариков… Расстреливают из пулеметов, а иногда рубят шашками. Расстреливают каждую ночь в Пятигорске, Кисловодске, Ессентуках. Под заголовком «кровь за кровь» печатают списки, где число жертв переваливает уже за 240 человек, а подпись гласит: «продолжение списка следует». Эти убийства идут в отместку за убийство председателя пятигорской Ч.К. Зенцова и военного комиссара Лапина (убиты группой всадников «при проезде в автомобиле»)[116].
Крым после Врангеля
Так было через несколько месяцев после ликвидации Деникинской власти. За Деникиным последовал Врангель. Здесь жертвы исчисляются уже десятками тысяч. Крым назывался «Всероссийским Кладбищем». Мы слышали об этих тысячах от многих, приезжавших в Москву из Крыма. Расстреляно 50.000 — сообщает «За Народ» (№ 1). Другие число жертв исчисляют в 100–120 тысяч, и даже 150 тыс. Какая цифра соответствует действительности, мы, конечно, не знаем, пусть она будет значительно ниже указанной![117] Неужели это уменьшит жестокость и ужас расправы с людьми, которым в сущности была гарантирована «амнистия» главковерхом Фрунзе? Здесь действовал известный венгерский коммунист и журналист Бэла Кун, не постыдившийся опубликовать такое заявление: «Троцкий сказал, что не придет в Крым до тех пор, пока хоть один контрреволюционер останется в Крыму; Крым это — бутылка, из которой ни один контрреволюционер не выскочит, а так как Крым отстал на три года в своем революционном движении, то быстро подвинем его к общему революционному уровню России…»
И «подвинули» еще неслыханными массовыми расстрелами. Не только расстреливали, но и десятками зарубали шашками. Были случаи, когда убивали даже в присутствии родственников.
«Война продолжится, пока в Красном Крыму останется хоть один белый офицер», так гласили телеграммы заместителя Троцкого в Реввоенсовете Склянского.
Крымская резня 1920–1921 г. вызвала даже особую ревизию со стороны ВЦИК-а. Были допрошены коменданты городов и по свидетельству корреспондента «Руля»[118] все они в оправдание предъявляли телеграмму Бэла Куна и его секретаря «Землячки» (Самойлова, получившая в марте 1921 г. за «особые труды» орден красного знамени)[119], с приказанием немедленно расстрелять всех зарегистрированных офицеров и военных чиновников.
Итак, расстрелы первоначально происходили по регистрационным спискам. Очередь при регистрации — рассказывает очевидец А. В. Осокин, приславший свои показания в лозаннский суд[120] — была в «тысячи человек». «Каждый спешил подойти первым к… могиле…»
«Месяцами шла бойня. Смертоносное таканье пулемета слышалось каждую ночь до утра…
Первая же ночь расстрелов в Крыму дала тысячи жертв: в Симферополе 1800 чел.,[121] Феодосии 420, Керчи 1300 и т. д.
Неудобство оперировать такими укомплектованными батальонами сказалось сразу. Как ни мутнел расссудок, у некоторых осталось достаточно воли, чтобы бежать. Поэтому на будущее назначены были меньшие партии и в две смены за ночь. Для Феодосии 60 человек, в ночь — 120. Население ближайших к месту расстрела домов выселилось: не могло вынести ужаса пытки. Да и опасно — недобитые подползали к домам и стонали о помощи. За сокрытие сердобольные поплатились головой.
Расстрелянных бросали в старые Генуэзские колодцы. Когда же они были заполнены, выводили днем партию приговоренных, якобы для отправления в копи, засветло заставляли рыть общие могилы, запирали часа на два в сарай, раздевали до крестика и с наступлением темноты расстреливали.
Складывали рядами. На расстрелянных через минуту ложился новый ряд живых „под равнение“ и так продолжалось, пока яма не наполнялась до краев. Еще утром приканчивали некоторых разможживанием головы камнями.
Сколько похоронено полуживых!…
В Керчи устраивали „десант на Кубань“: вывозили в море и топили.
Обезумевших жен и матерей гнали нагайками и иногда расстреливали. За „Еврейским кладбищем“ в Симферополе можно было видеть расстрелянных женщин с грудными младенцами.
В Ялте, Севастополе выносили на носилках из лазарета и расстреливали. И не только офицеров — солдат, врачей, тестер милосердия, учителей, инженеров, священников, крестьян и т. д.
Когда первые запасы обреченных стали приходить к концу, началось пополнение из деревень, хотя там расправа часто происходила на месте. В городах были организованы облавы. Напр. в Симферополе в результате облавы 19—20-го декабря оказалось задержанными 12.000 человек.
Когда горячка прошла, начали вылавливать по анкетам. Писать их приходилось целыми десятками в месяц, не только служащим, всему населению от 16 лет. Иногда анкеты состоят из 40–50 вопросов. Каждый год вашей жизни освещался самыми детальными вопросами. Обращалось внимание на происхождение (бывш. сословие), имущественное положение не только опрашиваемого, но его отца, деда, дядей и теток. Отношение к красному террору, к союзникам, к Польше, к миру с Польшей, сочувствуете ли вы Врангелю, почему не уехали с ним и т. д., на все нужно было ответить.
Через две недели каждый обязывался придти в Че-Ка, где еще раз допрашивался следователями, старавшимися сбить нечаянными и бессмысленными вопросами, и по выдержании искуса получал на руки заверенную копию анкеты.
За точность сведений каждый ручался своей головой».
Тех, кому сохранили жизнь, отправляли затем в концентрационные лагеря севера, где многие нашли свою могилу. Тот, кто бежал, навлекал месть на оставшихся. Напр., за бегство шести офицеров из лагеря на ст. Владиславлево было расстреляно 38 заключенных.[122]
В Керчи регистрация коснулась всего населения. Город был окружен кольцом патрулей. Ч.К. предписала населению запастись на три года продовольствием и не покидать в течение этого времени жилищ под страхом смертной казни. На основании произведенной анкеты жители были разделены на три категории, причем «активно боровшихся» и потому расстрелянных оказалось по сообщению керченских «Известий» 860 человек. Однако жители города утверждали, что эта цифра приуменьшена вдвое.[123] Наибольшие расстрелы происходили в Севастополе и Балаклаве, где Ч.К. расстреляла, если верить очевидцам, до 29 тыс. человек.[124] В Севастополе большевики расстреляли, между прочим, свыше 500 портовых рабочих, содействовавших погрузке на суда войск ген. Врангеля.[125] 28-го ноября уже появляется в «Извест. времен, севаст. ревкома» первый список расстрелянных — их 1634 человека, из них 278 женщин; 30-го ноября публикуется второй список в 1202 человека, из коих 88 женщин.[126] Считается, что в одном Севастополе за первую неделю большевики расстреляли более 8000 человек.[127]
В Севастополе не только расстреливали, но и вешали; вешали даже не десятками, а сотнями. Лица, вырвавшиеся из Крыма, случайные иностранцы и др. рассказывают потрясающие картины зверств на столбцах «Последи. Нов.», «Общего Дела» и «Руля». Как ни субъективны показания очевидцев, им нельзя не верить. Нахимовский проспект увешан трупами — рассказывают корреспонденты «Руля»:[128] «Нахимовский проспект увешан трупами офицеров, солдат и гражданских лиц, арестованных на улице и тут же наспех казненных без суда. Город вымер, население прячется в погребах, на чердаках. Все заборы, стены домов, телеграфные и телефонные столбы, витрины магазинов, вывески — оклеены плакатами „смерть предателям“ — пишут „Общему Делу“.[129] „Офицеров вешали — добавляет другой очевидец[130] — обязательно в форме с погонами. Невоенные большею частью болтались полураздетыми“. На улицах вешали „для назидания“. Были использованы все столбы, деревья и даже памятники… Исторический бульвар весь разукрасился качающимися в воздухе трупами. Та же участь постигла Нахимовский проспект, Екатерининскую и Большую Морскую улицу и Приморский бульвар». Приказом коменданта Бемера (германского лейтенанта во время окупации Крыма) гражданское население лишено права жаловаться на исполнителей советской власти, «так как оно содействовало белогвардейцам». Действительно то были «дикие расправы». Расстреливали больных и раненых в лазаретах (в Алупке, напр., в земских санаториях 272), врачей и служащих Красного Креста, сестер милосердия (зарегистрирован факт единовременного расстрела 17 сестер), земских деятелей, журналистов и пр. и пр. Тогда же расстреляны нар. социалист — А. П. Лурье — только за то, что он был редактором «Южных Ведомостей», и секретарь Плеханова с.-д. Любимов. И сколько таких, не стоявших даже в рядах активно боровшихся!
По истине синодики эти, по примеру Грозного, следовало бы дополнять: «и многая многих, имена коих ты, Господи, веси». «Число жертв — свидетельствует корреспондент с.-р. „Воля России“[131] — за одну ночь доходило до нескольких тысяч человек»…
1921 г.
Террор в Крыму продолжается.
«К июлю 1921 г. по тюрьмам Крыма сидело свыше 500 заложников за связь с „зелеными“, — пишет в своих показаниях по делу Конради А. В. Осокин. Многие были расстреляны, в том числе 12–13 женщин (в Евпатории — 3 апреля; в Симферополе — 5 в ночь на 25 марта по ст. стилю; в Карасубазаре — 1, и в Севастополе — 3 или 4 в апреле), главная вина которых состояла в том, что они имели родственников в горах, или подали хлеба проходившим в лес, часто и не подозревая, что они имеют дело с беглецами, принимая их за красноармейцев».
«В довершение целым селам был предложен ультиматум: „если не вернете ушедших в горы, то будете спалены“. (Деревни Демерджи, Шумы, Корбек, Саблы и др.). Но ультиматум не был приведен в исполнение, так как зеленые в свою очередь заявляли, что в случае исполнения угрозы, они вырежут всех коммунистов и их семьи, не только в деревнях, но и в таких городах, как Алушта, Симеиз, Судак».
«Система заложничества имела кровавые результаты в зиму 1921—22 гг. в северных уездах Таврии и Екатеринославщины, во время так называемого „разоружения деревни“. На села (напр., Троицкое, Богдановка, Мелитополь) налагалось определенное количество оружия, которое они должны были сдать в течение суток. Количество, значительно превышавшее наличие. Бралось человек 10–15 заложников. Конечно, деревня не могла выполнить, и заложники расстреливались».
В Феодосии раскрыта база «зеленых» — расстреляно 3 гимназиста и 4 гимназистки в возрасте 15–16 лет. По другому делу «зеленых» расстреляно 22 (пр. — доц. Пушкарев, Боженко и др.) в Симферополе.
В связи с зелеными и без связи с ними раскрываются все новые и новые «заговоры» с кровавыми эпилогами, о которых сообщает «Крымроста». Террор широко захватывает и татарские элементы населения, напр., в августе расстреляно несколько десятков мусульман за «устройство контрреволюционного собрания в мечети».[132]
В сентябре, поверив «амнистии», с гор спускаются две партии зеленых во главе с татарином Маламбутовым. Показательна его судьба — о ней рассказывает автор дневника, напечатанного в «Последних Новостях»:
«Чекисты, захватив Маламбутова, выпустили за его подписью воззвание к еще оставшимся в горах зеленым, в котором указывают на свое миролюбие и на то, что „у всех нас, товарищи зеленоармейцы, — один враг… этот враг — капитал“ и т. д. в том же роде. Попавшийся Маламбутов принужден был отправиться со своим штабом, в сопровождении значительного отряда чекистов, в горы и выдать все укромные участки и заветные места зеленых. Крестьяне окрестных деревень передают, что вот уже вторые сутки идет отчаянная пальба: это — красные выкуривают последних зеленых, преданных несчастным Маламбутовым. Сегодня Маламбутова с его товарищами гнусно расстреляли, обвинив в шпионаже.
В расклеенных по улицам города объявлениях под мерзким заголовком „За что карает советская власть“ (в списке 64 человека) так и было указано: за шпионаж. Запуганные обыватели передают из уст в уста, что чекисты не успели заманить в ловушку всех, спустившихся с Маламбутовым, зеленых, и большая часть их, пронюхав о готовящейся провокации, с боем пробилась обратно в горы (оружие, по договору, им было оставлено)…»
«В отместку за казнь Маламбутова — добавляет корреспондент — зеленые мстят красным жестоко и зверски. Попадающихся в их руки коммунистов подвергают средневековым пыткам».
На юге повсюду еще действуют повстанцы, так называемые «зеленые», и повсюду свирепствует «красный террор». Подавлено «восстание» в Екатеринодаре 27–28 сентября, и в местных «Известиях» появляется список 104 расстрелянных, среди них заштатный епископ, священник, профессор, офицер и казак. Около Новороссийска действуют повстанцы под руководством ген. Пржевальского — Чрезвычайная комиссия Черноморского флота расстреливает сотнями арестованных повстанцев и так называемых заложников. Идут ежедневные казни. Ликвидированы «12 белогвардейских организаций» в харьковском военном округе, «заговоры» ген. Ухтомского и полк. Назарова в Ростове и мн. др. В конце марта раскрыла заговор пятигорская губчека — расстреливается 50 главарей этой организации.[133] Терская областная Ч.К. расстреливает в Анапе по определенно провокационному делу 62 человека, виновных лишь в попытке бежать в Батум от ужасов советской действительности.[134]
Что происходило в Области Войска Донского, в Кубанской области, показывает хотя бы такое обращение В.Ч.К. к населению Кубанской области и Черноморского Побережья за подписью особоуполномоченного В.Ч.К. по Северному Кавказу К. Ландера в октябре 1920 г.[135]
1. Станицы и селения, которые укрывают белых и зеленых, будут уничтожены, все взрослое население — расстреляно, все имущество — конфисковано.
2. Все лица, оказавшие бандитам содействие — немедленно будут расстреляны.
3. У большинства находящихся в горах зеленых остались родственники. Все они взяты на учет и в случае наступления банд — все взрослые родственники сражающихся против нас будут расстреляны, а малолетние высланы в центральную Россию.
4. В случае массового выступления отдельных сел, станиц и городов — мы вынуждены будем применять к этим местам массовый террор: за каждого убитого советского деятеля поплатятся сотни жителей этих сел и станиц…
«Карающая рука советской власти беспощадно сметет всех своих врагов» — заключало воззвание.
Усмиряется повстанческое движение на Украине. Здесь нет передышки: между 1920 и 1921 г. разницы не будет. Это повстанческое движение многообразно. И трудно подчас различить, где это движение носит характер махновщины или самостийно-украинский, где оно имеет связь с так называемыми «белыми», где оно переплетается с укрывающимися «зелеными», где оно чисто крестьянское на почве взимания продналогов и пр., где оно отделимо от «белогвардейских» и иных заговоров.[136] Но при ликвидации их нет уже оттенков. Приказ № 69 по киевскому округу, повидимому еще 1920 г., предписывал применение массового террора против зажиточных крестьян вплоть до истребления их «поголовно»; приказ заявлял о расстреле всякого, у кого найдется хоть один патрон после срока сдачи оружия и т. д. При активном сопротивлении террор, как всегда, превращается в кровавую бойню. В Проскурове жертв считается 2000. Близ Киева выступает атаман Тютюник — в Киеве ежедневно расстрелы нескольких десятков человек. Вот официальный документ, воспроизводящий протокол заседания от 21-го ноября 1921 г. специальной чрезвычайной комиссии — пятерки по рассмотрению дела разбитой и захваченной банды Тютюника.[137] Он констатирует, что зарублено в бою свыше 400 человек и захвачено 537. «В момент боя некоторые из чинов высшего комсостава, — видя безвыходность положения, сами себя расстреливали и взрывали бомбами». «Позорно и гнусно для предводителя вел себя Тютюник» — он с некоторыми приближенными бежал в самом начале боя. Судил Ч.К. 443 — остальные умерли до суда. Из них, 360, как «злостные и активные бандиты», приговорены к расстрелу немедленно; «остальные направлены для дополнительного допроса следственным властям…» Когда мы читаем в петербургской «Правде», что в Киеве раскрыт заговор, руководимый «Всеукраинским повстанческим комитетом» и что арестовано 180 офицеров армии Петлюры и Тютюника, мы с уверенностью можем сказать, что это сообщение равносильно сообщению о расстрелах.
Прибывший в Польшу проф. киевского политехникума Коваль сообщает об усилении террора в связи с раскрытием в Киеве «очередного заговора». Каждую ночь расстреливается 10–15 человек. «В педагогическом музее — сообщается в этом интервью[138] — была устроена выставка местного- исполкома, на которой, между прочим, фигурировали и диаграммы расстрелов Чеки. Минимальное количество расстрелов в месяц — 432».
Заговоров «петлюровских» организаций без числа: 28-го сентября в Одессе расстреляно 63 человека во главе с полк. Евтихиевым;[139] в Тирасполе 14 человек;[140] там же — 66;[141] в Киеве 39 (все больше представителей интеллигенции);[142] в Харькове 215 «украинских заложников» в виде возмездия за убийство советских представителей повстанцами[143] и т. д. Житомирские «Изв.» сообщают о расстреле 29 человек за участие в заговоре, а между тем едва ли эти кооператоры, учителя, агрономы имели хоть отдаленное отношение к Петлюре.
А такими сообщениями пестрили официальные большевистские газеты: в Подольской губ. раскрыты 5 контрреволюционных организаций, охватывающих всю Подолию. В Чернигове расстреляно 16 и т. д. Это «и так далее» — не отписка, это подлинная действительность, ибо отдельные сообщения накапливаются грудами.
Наряду с Украиной стоит Белоруссия. 1921 г. полон сообщениями о повстанческих движениях и о действиях советских карательных отрядов, расстреливающих без приговоров и по приговорам реальных и мнимых участников восстаний. «Ежедневно расстреливают по несколько десятков человек» — сообщает корреспондент «Общего Дела»:[144] «Особенно много расстрелов белорусских деятелей». «В Минске закончился процесс приверженцев Савинкова… семь человек приговорены к смертной казни».[145] В течение сентября расстреляно 45 человек — дополняет ревельский корреспондент «Daily Mail».
У местной Ч.К., как и у Подольской и Волынской, есть специальное дело — «очищать» губернии от лиц, проявлявших сочувствие Польше во время пребывания в этих местах польских войск: массовые аресты, высылки в центральные губернии, расстрелы — такова форма этого очищения.[146]
В непосредственную связь с повстанческими движениями надо поставить массовые расстрелы левых с.-р. и анархистов. «Группа русских анархистов» в Германии, как мы уже знаем, издала в Берлине целую брошюру о гонениях на анархистов в России.
«Мы должны оговориться — писали авторы ее в предисловии — фактический материал настоящей брошюры представляет только часть — крайне ничтожную часть — того, что имеется в действительности. Наш „скорбный лист“ анархистов — жертв коммунистической власти — конечно, очень далек от полноты. Мы собрали здесь пока только то, что творилось непосредственно около нас и что нам лично известно. Но это — лишь маленький уголок гонений коммунистической власти на анархизм и анархистов. Целые области, составляющие 9/10 России, — Кавказ, Поволжье, Урал, Сибирь и др. — не вошли в наш обзор. Да и то, что делалось в центре России, мы не могли представить полностью. Возьмем, хотя бы, такой факт: в дни соглашения советской власти с Махно осенью 1920 г., махновская делегация, на основании политического пункта соглашения, официально определила число лиц, сосланных до того советской властью в Сибирь и другие отдаленные места России и подлежавших возвращению, в 200.000 с лишком человек (главным образом, крестьян). Мы не знаем и того, сколькие еще были брошены в местные тюрьмы и расстреляны. — Летом 1921 г. советская пресса сообщала о том, что в районе Жмеринки была обнаружена и ликвидирована (расстреляна) организация анархистов в 30–40 человек, имевшая отделения в ряде городов юга России. Мы не могли установить имена погибших товарищей из этой организации, но знаем, что там была наша лучшая анархическая молодежь. — В том же 1921 г. летом в городе Одессе была частью расстреляна, частью заключена в тюрьмы большая анархическая группа, ведшая пропаганду в советских учреждениях, в самом Совете депутатов и даже в компартии, что было поставлено ей в вину, как „государственная измена“. — Мы взяли наудачу несколько свежих примеров. Перечисление же всей вереницы разгромов, арестов, высылок и расстрелов анархистов по необъятным провинциям России за все эти годы заняло бы не один том. — Весьма характерно, между прочим, что жестоким преследованиям со стороны советской власти подвергались даже толстовцы — эти, как известно, мирнейшие анархисты. Сотни их находятся в тюрьмах и по сейчас. Коммуны их разгонялись — нередко вооруженной силой (напр., в Смоленской губ.). Согласно точным данным, до конца 1921 г. имелись определенные сведения о 92-х расстрелянных толстовцах (главным образом, за отказ от воинской повинности). — Мы могли бы продолжать приводить подобные примеры до бесконечности, чтобы показать, что — в сравнении с тем материалом, который когда-нибудь откроется кропотливому историку, — факты, собранные в настоящей работе, являются, конечно, каплей в море».
В мою задачу не входит здесь характеристика русского анархизма, а тем более своеобразных подчас фактических проявлений его, заставлявших нередко покойного П. А. Кропоткина решительно от него отгораживаться… Большевики, пользуясь анархистами там, где им было это нужно, жестоко расправлялись с антигосударственными элементами там, где они чувствовали уже свою силу. Расправе придавали неполитический характер. И несомненно среди так называемых «бандитов» гибло множество таких, которые и не имели отношения к грабительским налетам. Указанная брошюра анархистов приводит характерные секретные телеграммы центральной власти в Харькове на имя председателя Украинского Совнаркома Раковского,[147] предшествовавшие разгрому анархических организаций на Украине: 1) Взять на учет всех анархистов на Украине, в особенности в махновском районе. 2) Вести усиленную слежку за анархистами и приготовить материал по возможности уголовного характера, по которому можно было бы привлекать к ответственности. Материал и распоряжения держать в секрете. Разослать надлежащие распоряжения повсеместно… 3) Анархистов всех задержать и предъявить им обвинения. «Общее Дело»[148] с ссылкой на харьковские «Известия» передает, что в «порядке красного террора» в ноябре 1921 г. в Киеве, Одессе, Екатеринославле, Харькове и др. городах расстреляно свыше 5000 заложников. Прочитав вышезарегистрированные факты, усомнимся ли мы в этой цифре?..
За Крымом Сибирь.[149] За Сибирью — Грузия. И вновь та же картина. Тысячи арестов[150] и сотни расстрелов, произведенных закавказской Чекой. Приехавший из Батума в Константинополь беженец передает свои впечатления корреспонденту «Руля»[151] о первых днях занятия большевиками Тифлиса. В первый день город был отдан «на поток и разграбление»:
«Наш собеседник видел в ту же ночь огромную гекатомбу из 300 трупов, сваленных в ужасную кучу у Соборной площади. Все стены вокруг были забрызганы кровью, так как казнь, очевидно, была произведена тут же. Тут были и женщины, и мужчины; и старцы, и дети; и штатские, и офицеры; и грузины, и русские; и рабочие, и богачи».
Здесь действует знаменитый Петерс, усмиритель Северного Кавказа Атарбеков и не менее известный матрос Панкратов. Это один из усмирителей Астрахани, перебравшийся в Баку, где им была уничтожена на о. Нарген «не одна сотня бакинских рабочих и интеллигентов…»
А внутри России, там, где кончилась уже давно прямая гражданская война, где не было даже ее непосредственных откликов? Здесь в 1921 г. то же самое. Здесь по прежнему расстреливаются сотни. Расстреливаются не только за заговоры, действительные и фиктивные, не только за частичные восстания и протест против насильнического режима — расстрелы являются по преимуществу актом запоздалой мести или наказаниями за проступки уголовные. Напр., хотя бы псковский процесс фармацевтов в Ревтрибунале по обвинению в продаже спирта, закончившийся зверской по форме казнью 8 человек,[152] или октябрьский процесс московской госохраны, приведший к расстрелу 10 или 12 человек; смертные приговоры большим группам выносятся в Москве по делам о злоупотреблениях в комиссариатах финансов и здравоохранения. Вишняк в своей книге «Черный год» приводит показательные данные о расстрелах в одних трибуналах за июнь: в Москве — 748, Петрограде — 216, Харькове — 418, Екатеринодаре — 315 и т. д.[153]
«Последние Новости»[154] приводили цифры о деятельности В.Ч.К. за первые три месяца начавшегося нового года. Газета писала, что заимствовала их из официального отчета: расстреляно 4300 человек; подавлено 114 восстаний — речь идет о 12 центральных губерниях. Массовые расстрелы отмечаются в Ярославле, Саратове, Самаре, Казани и Курске. В одной Москве за январь расстрелов числится 347. По сведениям «Голоса России», заимствованным из статистического отдела комиссариата путей сообщения, по постановлению одних железнодорожных трибуналов в 1921 г., расстреляно пассажиров и служащих 1759 человек (!!).
Были расстрелы, до нельзя возмущавшие моральные чувства, напр., расстрел по процессу 27 гимназистов в Орле — расстреляны были в сущности дети (5 человек).[155] В Одессе после ликвидации всероссийского комитета помощи голодающим было расстреляно 12 человек, причастных по словам одесских «Известий» к этой организации.[156]
Из концентрационного лагеря в Екатеринбурге бежало 6 человек. Приезжает заведующий отделом принудительных работ Ура-нов, выстраивает офицеров, содержащихся в лагере, и «выбирает» 25 человек для расстрела — в назидание остальным.[157]
Осенью в Петрограде расстреляно 61 человек по делу Таганцевского «заговора».[158] В период грозного для большевиков восстания матросов в Кронштадте были расстреляны тысячи: по сообщению «Frankfurter Zeitung» в одних войсках Петроградского гарнизона с 28-го февраля по 6 марта погибло 25000 человек. По словам матросов, бежавших из Кронштадта в Финляндию, расстрелы производятся на льду перед крепостью. Расстрелянных в Ораниенбауме насчитывается 1400.[159] Имеются сведения о расстреле 6 священников за участие в этом восстании.
«Эсэровско-меньшевистский заговор» в Саратове в марте или вернее «бунт» в связи с продразверсткой хлебного налога вызывает массовые аресты и массовые расстрелы. В оффициальном сообщении опубликовывается 27 расстрелов, в действительности… Мы не знаем этой цифры. Но знаем, что в ожидании крестьянского восстания по тюрьмам идут расстрелы «заложников» — учителей, инженеров, офицеров, чиновников царского времени и т. д.[160] В связи с этим «заговором» или другим расстреливается в Саратове 58 левых ср. за «бандитизм», т. е. по настоящей терминологии за участие в повстанческом движении.[161]
«Восстание» железнодорожников в Екатеринославе влечет за собой 51 человеческую жертву. А, может быть, и больше. 3. Ю. Арбатов в своих воспоминаниях «Екатеринослав 1917–1922 гг.»[162] свидетельствует, что число арестованных рабочих простиралось до 200. Из них пятьдесят один были приговорены к немедленному расстрелу. «Ночью второго июня осужденные на двух грузовиках были доставлены к крутому берегу Днепра и за их спинами был поставлен пулемет Как подкошенные, падали расстрелянные в воду… Трупы относило течением… Некоторые трупы оставались на берегу». Остальных рабочих потребовала для расправы Всеукраинская Чека в Харькове… Так был подавлен, по отзывам большевиков, «маленький Кронштадт».
«Заговор» в Бийске вызывает более 300 арестов и 18 расстрелов; «заговор» в Семиреченской области 48 расстрелов среди «офицеров» и «кулаков». «Заговор» в Елисаветграде (декабрь) из 85 арестованных 55 расстрелянных и т. д. и т. д.
Возвращаются казаки, бежавшие с родины. Их ждет не амнистия, а кары. Казак Чувилло, вновь бежавший из Ейска, передает в русских заграничных газетах, что из партии в 3500 человек расстреляно 894.[163] И вновь я заранее готов согласиться, что в этом возможно случайном сообщении есть большая доза преувеличений. Тем не менее самый факт многочисленных расстрелов легально и нелегально возвращавшихся на родину офицеров и солдат не подлежит никакому сомнению — зарегистрированы такие случаи и в этом году. Корреспондент Русского Национального Комитета[164] в очерке, озаглавленном «Возвращение на родину» собрал множество подобных фактов. Он утверждает, что «по сведениям из разных источников, в том числе одесских советских газет, было расстреляно до 30 проц. прибывших из Константинополя в Новороссийск в апреле 1921 г. на пароходе „Решид-Паша“». На пароходе было 2500 возвращавшихся на родину. Первым своим рейсом пароход привез 1500 человек. «Как общее правило — утверждает автор — все офицеры и военные чиновники расстреливались немедленно в Новороссийске». Всего из этой партии было расстреляно около 500. Остальные отправлены были в концентрационные лагеря, и многие на Север, т. е. почти на верную смерть. Избавление от немедленной расправы отнюдь не является гарантией последующей безопасности. Подтверждение мы найдем в письмах, относящихся даже к ноябрю и декабрю 1923 г. и напечатанных в «Казачьих Думах» (№ 16). Каждый приезжающий в Новороссийск может услышать условную фразу: «принять на службу в Могилевскую губернию». Нечего говорить уже о высылках так называемых репатриантов. Только наивностью иностранца, слишком еще верующего в право, можно объяснить категоричность д-ра Нансена, заявившего в своем докладе 21 апреля 1923 г.[165] о репатриациях казаков, находящихся на Балканах, что «советское правительство лояльно выполняет взятые им на себя обязательства». Среди этих обязательств, как известно, было, между прочим, два пункта: советское правительство обязуется распространить амнистию 3 и 10 ноября 1921 г. на всех русских беженцев, которые будут репатриироваться при посредничестве Верховного Комиссариата, и советское правительство обязуется предоставить возможность Джону Горвину и другим официальным представителям д-ра Нансена свободно (?!) общаться в пределах России с возвратившимися беженцами в целях проверки, что ко всем этим беженцам вышеозначенная амнистия применяется без каких бы то ни было ограничений. «Правда, — замечает д-р Нансен в своем докладе, судя по отчету — был случай (?) ареста двух возвратившихся беженцев за какие-то маловажные преступления, но мои делегаты ведут с советским правительством переговоры о судьбе арестованных». Надо иметь большую веру в писанный «документ» и никакого представления о сущности российской действительности, чтобы гласно это утверждать. Каким путем могут контролировать действия советской власти частные лица, являющиеся представителями верховного комиссара по делам русских беженцев при Лиге Наций? Пожалуй, им придется в этих целях создать особое государство в государстве или во всяком случае завести свою тайную полицию. Не надо упускать из вида и той тактики, которая вошла в большевистский обиход: месть приходит с значительным опозданием во времени. Люди пропадают «без вести», идут в ссылку, попадают в долгое тюремное заключение много времени спустя после получения официальных гарантий. Нужны ли доказательства? Они найдутся едва ли не на каждой странице этой книги. Характернейший процесс рассматривался совсем еще недавно в московском военном трибунале.[166] Судили офицера Чугунова, дезертировавшего в 1919 г. из красной армии и добровольно возвратившегося в 1923 г. и принесшего «чистосердечное раскаяние». Вернулся подсудимый из Польши в Россию с разрешения русско-украинской делегации по делам репатриации. Согласно ходатайству в ВЦИК он был восстановлен в правах гражданства. 18-го мая был арестован и привлечен к ответственности. Принимая во внимание «чистосердечное раскаяние», «добровольное возвращение», «классовое происхождение» (сын крестьянина), суд приговорил Чугунова к 10 годам тюремного заключения «со строгой изоляцией».
1922–1923 гг.
Были утверждения, и особенно со стороны иностранцев, побывавших за последнее время в России и лишь поверхностно познакомившихся с жизнью страны (напр., Эррио), что будто бы террор в России отошел в прошлое. Такие утверждения очень мало соответствуют истине. Если, живя в России, совершенно невозможно было подчас проверить те или иные сведения, получить точные цифры, то еще труднее это сделать для меня теперь. Допустим заранее, что все цифры, появляющиеся в заграничной печати, сильно преувеличены. Напр., все газеты обошло сообщение, взятое якобы из отчета комиссариата внутренних дел, которое гласило, что за май 1922 г. было расстреляно 2372 чел. При таком сообщении можно придти в безумное отчаяние — ведь политической жизни в России почти нет — это поле, усеянное лишь мертвыми костями: нет ни протеста, ни возмущения. Все устало, все принижено и подавлено. И мне хотелось бы верить, что в приведенной цифре какая-нибудь ошибка. Пусть преувеличены будут и другие отдельные сведения, проникающие в свободную заграничную печать: напр., за январь и февраль, по сведениям будто бы Политического Государственного Управления, т. е. Веер. Чрез. Комиссии, расстреляно 262, в Москве в апреле 348, в ночь с 7 на 8 мая в Москве 164 (из них 17 духовных лиц), в Харькове за май 187, а в ряде городов Харьковской губ. — 209. Петроградским Ревтрибуналом за убийства и грабежи свыше 200.
Пусть все это будет преувеличено. И тем не менее величайшим ипокритством со стороны все того же Сталина было августовское заявление в собрании московской организации коммунистической партии с угрозой возобновить террор. По словам корреспондента «Голоса России», Сталин, оправдывая тогдашние массовые аресты интеллигенции, заявлял:
«Наши враги дождутся, что мы вновь будем вынуждены прибегнуть к красному террору и ответим на их выступления теми мерами, которые практиковались нами в 1918–1919 гг. Пусть они помнят, что мы приводим в исполнение наши обещания. А как мы приводим в исполнение наши предупреждения — это им должно быть известно по опыту прежних лет. И все сочувствующие нашим политическим противникам обязаны предупредить своих особенно зарвавшихся друзей, перешедших границы дозволенного и открыто выступающих против всех мероприятий правительства. В противном случае они заставят нас взяться за то оружие, которое мы на время оставили и к которому мы пока не хотели бы прибегать. Но мы немедленно им воспользуемся, если наши предупреждения останутся безрезультатны. И на удар из-за угла мы ответим открытым жестоким ударом по всем нашим противникам, как активным, так и им сочувствующим».
Не было надобности грозить, ибо все еще помнили недавние расстрелы церковнослужителей в связи с делами о протестах против изъятия церковных ценностей. Трудно представить себе более возмутительные приговоры, чем эти, ибо в сущности протесты были действительно незначительны. 5-го июля петроградский ревтрибунал вынес 11 смертных приговоров по делу 86 членов петроградских церковных общин: среди расстрелянных был митрополит петроградский Вениамин и еще четверо; по майскому процессу 54 церковников в Москве было 12 смертных приговоров. А сколько расстрелов по этим делам в провинции? В Чернигове, Полтаве, Смоленске, Архангельске, Старой Руссе, Новочеркасске, Витебске, где расстреливаются по 1–4 представителя духовенства — все за простую агитацию против изъятия священных предметов.
Наряду с расстрелами по церковной «контр-революции», конечно, продолжаются расстрелы и по политическим делам, по делам несуществующей уже активной контр-революции. Очень характерное письмо читаем мы в «Последних Новостях»[167] о «ликвидации» недавних «восстаний» на Украине. «Ликвидация восстаний» — пишет корреспондент — превращена на деле в истребление еще уцелевшей интеллигенции.
О размерах террора дает понятие следующий отрывок из письма лица, бежавшего во второй половине января из г. Проскурова:
«Невероятный террор последних месяцев заставил многих скрыться заблаговременно. Аресты оставшихся из интеллигенции продолжаются.
Расстреляны Корицкий, Чуйков, братья Волощуки (причем старший из них — агроном — перед расстрелом повесился, жена же Волощука сидит арестованная в Чека), Доброшинский, Кульчицкий, Андрусевич, юноша Клеменс, Шидловский, Ляховецкий, Радунский, Грицун и масса других, всего около 200 человек, обвиняемых по одному и тому же делу о „заговоре“. В тот же день в момент расстрела бежали, выломав дверь в Чека, девять человек из арестованных.
Я бежал, когда меня пришли арестовать, в начале четвертых по счету массовых арестов… Благодарите Бога, что вы во время исчезли с проскуровского гарнизона, и не были свидетелями раздирающих душу картин — жен, матерей и детей перед Чека в день расстрела.
Те, чьи имена перечислены выше, не занимались никакой политикой, в большинстве были противниками украинства и являются совершенно невинными жертвами сфабрикованных чрезвычайкой обвинений. Проскуровские „заговоры“ делаются по общим правилам чекистского искусства».
Из других мест Украины приходят такие же ужасные вести о разгуле террора.
Просмотрите хотя бы комплекты «Голоса России» и «Последних Новостей»[168] за 1922 г., хотя бы одни отметки из официальных большевистских газет, и вы натолкнетесь на ряд расстрелов так называемых «савинковцев» (напр., в Харькове 12 человек), «петлюровцев» (напр., 25 человек 24-го сентября в Одессе, 55 в Николаевске, еще в Минске, где судилось 34 человека, в Гомеле — 8), повстанцев на Северном Кавказе 10 человек, в Павлограде (Семипалатинской области) — 10 (по другим сведениям 5), в Симбирской губ. — 12 и 42 (за найденные воззвания Антонова); зеленых в Майкопе — 68 человек (в том числе женщин и подростков), расстрелянных «для устрашения обнаглевших с наступлением весны бандитов». В Мелитополе 13 членов «бердянской» к.-р. организации, в Харькове 13 курсантов. Присоединим сюда громкое дело «генштабистов» Донской Армии, по которому летом расстреляно два коммуниста; дело «нобельцев»; ряд реэмигрантских процессов; убийство с.-р. Шишкина московским революционным трибуналом больше за то, что подсудимый отказался от показаний суду, «который он не признает, как суд большевистской расправы»; убийство в Ярославле полк. Перхурова (участника организации Савинковского восстания 18 г.); в Красноярске 13 офицеров; дело Карельских повстанцев; 148 «казаков» за восстание в Киеве; Одесский «морской заговор», по которому арестовано было до 260 человек; расстрелы в Одессе в связи с забастовкой[169] — и едва ли признаем тогда преувеличением помещение «Голосом России» заметки под заглавием «вакханалия расстрелов», где перечислялась серия таких расстрелов. Корреспондент газеты писал из Риги 5-го августа:
«За последнюю неделю Госполитуправление и ревтрибуналы проявили особенную энергию, выразившуюся в ряде многочисленных арестов и вынесений ряда новых смертных приговоров. Петроградский ревтрибунал вынес десять смертных приговоров обвиняемым по делу эстонской контрольно-оптационной комиссии. Сараговский ревтрибунал приговорил к расстрелу двух членов партии эсер, обвиняемых в организации крестьянского восстания в Вольском уезде. 29-го июля в Воронеже по приговору местного ревтрибунала расстрелян эсер Шамов. В Архангельске 28-го июля приведен в исполнение смертный приговор над 18-ю офицерами, захваченными в плен на Северном Кавказе, в Закавказье и на Дону. Офицеры эти содержались в концентрационных лагерях с конца 1920 г. и начала 1921 г. Среди расстрелянных — 70-ти летний генерал Муравьев, полк. Гандурин и др.» Надо присоединить сюда и дела, по внешности, по крайней мере, не имеющие политической подкладки: в Киеве 3 инженера, 40 человек за хищения продуктов для голодающих в Саратове, 6 железнодорожников за хищения в Новочеркасске. Города Царицын, Владимир, Петроград, Москва и еще многие другие будут отмечены, как места, где выносились смертные приговоры. Может быть, не всегда люди расстреливались. Это несомненно так, но также несомненно и то, что в зарубежную печать попадала самая незначительная часть таких сообщений. Она не попадет даже в официальную большевистскую печать. В «Последних Новостях» как-то было помещено лаконическое сообщение: «усиленно производятся расстрелы взяточников». И вспоминается, как уже в дни моего отъезда из России (в начале октября 1922 г.) была объявлена специальная «неделя борьбы со взятками». Весь Брестский вокзал в день отъезда был обклеен соответствующими афишами. Как всегда борьба была поставлена широко: одних железнодорожников было арестовано много сотен, если не тысяч…
Бежавший в это время за границу через Минск 3. Ю. Арбатов, в своих чрезвычайно ярких воспоминаниях,[170] рассказывает о Минске: «На стене деревянной лавки прибитый мелкими гвоздями висел список фамилий, под которыми крупно выделялись слова: „кого карает Чека“. На ходу глазом схватил я цифру „46“… Мой спутник потянул меня за собой и, оглянувшись назад, скороговоркой проговорил: „У нас здесь это не новость… Список меняется каждый день… но, если увидят, что вы список читаете, то вас могут взять в Чека… Вот все говорят, что если среди ваших знакомых нет врагов советской власти, то вам незачем интересоваться этими списками… Расстреливают каждый день по несколько десятков человек!“
А 1923 г.
Вот сведения из отчета только Верховного Революционного Трибунала: с января по март расстреляно 40 чел., в мае только трибуналами расстреляно 100 чел.
Что может быть красноречивее факта, установленного специальной комиссией В.Ц.И.К. — зарегистрировано 826 самочинных расстрелов Гос. Пол. Упр.: самочинных, т. е. произведенных с нарушением установленных ныне внешних форм. Среди этих 826 политических 519. По ревизии ВЦИК отстранены 3 председателя местных отделов Г.П.У., 14 следователей и т. д. Не только корреспонденции европейских газет, но и официальные советские органы, приходящие за рубеж, сообщают достаточное количество фактов о продолжающихся расстрелах, как единичных, так и массовых. Эти сообщения попрежнему можно разбить на те же самые старые рубрики. Здесь прежде всего фигурирует „контрреволюция“: надо ли напоминать о взволновавшем весь мир убийстве прелата Буткевича? Здесь будут расстрелы за печатание нелегальной политической литературы, здесь будут дела, называемые в официальных отчетах „осколками“, это дела о прошлом, всплывшие ныне, иногда уже по истечении нескольких лет: савинковский „агент“ Свержевский (организатор несуществующего покушения на Ленина), 3 члена и затем 6 членов „Союза защиты Родины и Свободы“, член савинковской организации М. Ф. Жилинский (в Москве)[171], 3 офицера Олонецкого стрелкового дивизиона, подготовлявшие сдачу в 1919 г. дивизии англичанам в Архангельске, 33 члена николаевско-незнамовской контр-революционной организации, 13 представителей какой-то киевской к-рев. организации. Процесс 44 в Семипалатинске (12 смертных приговоров; колчаковские офицеры Дриздов и Тимофеев (Пермь), начальник колчаковской контр-разведки б. тов. прок. Поспелов, в свое время получивший „амнистию“ (Омск), бывш. следователь в Семипалатинске при Колчаке Правдин (Москва), комиссар Башкирской республики Ишмурзин, перешедший к Колчаку, московское дело Рещикова, Окулова и Петкевича (бывших офицеров Деникинской армии) по обвинению в шпионаже, в Москве же помощник омского коменданта Сердюков и др. Дела повстанческие: 28 екатеринославских повстанцев, 26 петлюровцев (Подольск), петлюровский же сотник Рогутский, 64 волынских (приговорено было к расстрелу 340 — остальные помилованы), 9 человек из повстанческой группы, действовавшей на Кавказе в 1920 г., аналогичная группа в 10 человек, повстанцы в Белоруссии, где всеми корреспондентами отмечается „усиление террора“, в Чите (полковник Емелин и 6 его помощников, в Ростове (5). Бесконечные дела о „бандитах“: в Одессе 15 человек, в Петербурге 15 и 17 (из коих несколько женщин, не донесших властям на своих сожителей), в Москве 9, в Екатеринославе 6, в Бердичеве 5, в Архангельске 3. В одном Харькове насчитывается в общем до 78 „бандитских“ процессов, где только в некоторых случаях смертная казнь заменялась тюремным заключением „в виду пролетарского происхождения“ или „заслуг перед революцией и пролетариатом“. В Одессе, как передает корреспондент „Русской газеты“[172] приговорено было 16 бандитов за террористические акты над коммунистами. К понятию „бандитизм“ надо действительно относится с осторожностью: „Известия“, например, сообщали: в декабре в Енисейском губсуде начался процесс белобандитов-соловьевцев». Судилось 106 человек (по позднейшему сообщению 9 приговорено к расстрелу) и т. д.; 5 человек расстреляно за подделку железнодорожных билетов, фальшивомонетчики и пр. Особо стоит группа так называемой «экономической контр-революции»: управляющий туркестанской табачной промышленностью за бесхозяйственность, лесной трест Томской губ. (4 чел.), инженеры «Унион» (3), дело Гукона (главного конского управления — бывш. ср. Топильский), сотрудники Госторга и Главмортехозупра, в Петрограде инженер Верховский (в числе других 7 лиц), торговец на Сухаревском рынке, 4 рабочих за «саботаж», «обнаглевшие красные купцы» за денежную спекуляцию, дело какого-то «владимирского клуба» и многие другие за подобные же провинности.
Бессмысленная, ничем не вызванная в 1923 г. месть за старое: лейтенант Ставраки, участвовавший в подавлении восстания Черноморского флота в 1905 г., 76 возвратившихся на родину врангелевских солдат; ген. Петренко, приехавший с Принцевых островов по амнистии. Преступления по должности: 11 служащих центрального жилищного отдела в Москве, порховский процесс (Псков) служащих налогового ведомства (2), дело о взятках в вятском отделе народного образования (1) и серия дел чекистов и членов трибуналов за злоупотребления (одно время была такая полоса); член Архангельского трибунала, руководитель Дубосарского (Царицынского уезда) уголовного розыска, обвиненный в самочинных расстрелах и истязаниях.
Сообщения об этих и многих других расстрелах за 1923 г. хранятся в моем портфеле. Но сколько расстрелов производятся вне публикации? С категоричностью утверждаю это. Где, напр., опубликован факт расстрела 19 «савинковцев» в мае 1923 г. в Петрограде. Я имею об этом расстреле достаточно авторитетные сведения, из которых видно, что 13 из них, во всяком случае, не имели отношения к тому, в чем их обвиняли. Свидетель Синовари в процессе Конради говорит о расстреле в Петербурге в январе этого же года П. И. Смирнова, арестованного по делу «савинковцев» в апреле предшествующего года…
И вновь Грузия — уже «коммунистическая». Неизбежно вслед идут восстания, прекращаемые по старым испытанным методам. Об этих повстанческих движениях 1922 г., подавленных красной армией, писали и большевистские газеты. О них свидетельствуют приказы жителям — далеко не новые по своему содержанию:
«Все жители обязаны немедленно сообщить властям и представителям войск имена и фамилии бандитов, их укрывателей и вообще местонахождение всех врагов советской власти», (п. 2).
За восстаниями открывается эра заговоров. В газетах списки расстрелянных — 15, 91 и т. д. Все это, конечно, «бывшие князья, генералы и дворяне» или «бандиты», а в действительности в огромном количестве социалистическая и демократическая интеллигенция, сельские учителя, кооператоры, рабочие и крестьяне.[173] Среди «бандитов» числится несколько видных грузинских социал-демократов.
5-го июля 1923 г. Центр. Ком. грузинских с.-д. обратился к Ц.К. грузинской «коммунистической» партии и к местному Совету «народных комиссаров» с заявлением, в котором говорится: «С ноября-декабря прошлого года жертвами ваших палачей пало множество социалистов-рабочих и крестьян… Многие тысячи наших товарищей или вынуждены скрываться в лесах, или выселены из пределов Грузии, или томятся в заключении…[174] Но и этого вам оказалось мало. Теперь вы подвергаете пыткам в подвалах Чека наших арестованных товарищей… В результате беспримерных моральных и физических истязаний некоторые из них сошли с ума, другие сделались на всю жизнь калеками, третьи умерли. В настоящее время в одном лишь Тифлисе 700–800 чел. политических арестованных содержится в подвалах Чека и в Метехском замке…»
1924 г.
И новый год мы можем начать такими же сообщениями. Дело «шпиона Дзюбенко», рассматривавшееся в военной коллегии Верховного Суда в Москве — судили подполковника колчаковской армии и приговорили к расстрелу с конфискацией имущества. «Приговор над Дзюбенко — добавляет сообщение „Известий“[175] — приведен в исполнение в установленный законом срок». Дело «шпиона» Хрусевича, преподавателя артиллерийской школы Кронштадтской крепости — та же коллегия приговорила его к расстрелу.[176] «Расстрел за забастовки» — об этом сообщает корреспондент «Дней»:[177] в верхне-тагильском округе выездной сессией губсуда приговорены к расстрелу 5 безработных и один рабочий, обвиняемые в руководстве январскими беспорядками и забастовками на заводах. «Приговор приведен в исполнение»… «В новой только что выпущенной и помеченной февралем брошюре Рабочей Группы приведено сообщение — пишут „Дням“[178] из Москвы — о расстреле закавказским Г.П.У. 8 русских и 3 грузинских рабочих бакинских промыслов»…
Мы стоим вновь в ожидании смертных приговоров. В Киеве инсценируется большой политический процесс в связи с раскрытой Г.П.У. контрреволюционной организацией под наименованием «Киевский областной центр действия»…
«Расстрелам нет конца» — сообщает приехавший из России «Новому Времени».[179] Но все делается скрытнее. Из Тамбова посылают расстреливать куда-нибудь в Саратов, а из Саратова еще в иное место, чтобы замести следы. «Исчезают люди, и нигде не узнаешь, куда они девались».
Как соответствует все это, повидимому, действительности!
Были попытки подвести итоги. Нужно ли это делать теперь? Вероятно и в будущем никогда не раскроется вполне та темная завеса, которая скрывает от нас закулисные стороны кровавой полосы русской жизни за последние пять лет. История будет всегда стоять до некоторой степени перед закрытыми дверями в царство статистики «красного террора». Имена и число его жертв мы не узнаем. Рассказывают, что матросы ныне нередко вылавливают, при рыбной ловле, трупы соловецких монахов, связанные друг с другом у кисти рук проволокой…[180]
Один такой теоретический подсчет был сделан Ев. Комниным в «Руле».[181] Приведу его соображения — они интересны для установления этой возможной статистики человеческих казней:
«Зимой 1920 г. в состав РСФСР входило 52 губернии — с 52 чрезвычайными комиссиями, 52 особыми отделами и 52 губревтрибуналами. Кроме того: бесчисленные эртечека (район, транспорт, чрез, ком.), железнодорожн. трибуналы, трибуналы в.о.х.р. (войска внутренней охраны, ныне войска внутренней службы), выездные сессии, посылаемые для массовых расстрелов „на местах“. К этому списку застенков надо отнести особые отделы и трибуналы армии, тогда 16, и дивизии.
Всего можно насчитать до 1000 застенков — а если принять во внимание, что одно время существовали и уездные чека — то и больше.
С тех пор количество губерний РСФСР значительно возросло — завоеваны Сибирь, Крым, Дальний Восток. Увеличилось следовательно в геометрической прогрессии и количество застенков.
По советским сводкам можно было (тогда, в 1920 г. — с тех пор террор отнюдь не сократился, о нем лишь меньше сообщается) установить среднюю цифру в день для каждого застенка: кривая расстрелов подымается от 1 до 50 (последняя цифра — в крупных центрах) и до 100 в только что завоеванных красной армией полосах. Эти взрывы террора находили однако периодически и опять спадали, так что среднюю (скромную) цифру надо установить приблизительно в 5 человек в день, или помножив на 1000 (застенков) — 5000 человек и в год около 1½ миллиона.
А ведь „Голова Медузы“ вот уже скоро шесть лет высится над испепеленной страной».[182]
В некоторых чрезвычайных комиссиях, говорят, заведена была особая должность «завучтел», то есть, заведующий «учетом тел».
Не сказано ли этим все?