лом, глаза страшные, матери дeтей вперед; кричат: Матушка, Заступница, спаси, помилуй, всe за тебя ляжем»…
Для того чтобы подвести итоги слeдовало бы сказать еще о массовых высылках крестьян, идущих вслeд за разстрeлами, контрибуцiями, сожженiем и конфискацiей имущества при мeстных возстанiях.
Когда мы говорим об усмиренiях, связанных с крестьянскими возстанiями; когда мы говорим о разстрeлах рабочих в Перми[211] или в Астрахани, ясно, что здeсь уже не может идти рeчь о каком-то специфическом «классовом террорe» против буржуазiи. И дeйствительно, террор распространен был с первых дней своего существованiя на всe классы без исключенiя и, может быть, главным образом на внeклассовую интеллигенцiю.
Так и должно было быть. Задача террора — говорила передовая статья в № 1 «Еженедeльника» В. Ч. К. — уничтоженiе идеологов и руководителей врагов «пролетарiата» (читай: врагов совeтской власти). В приговорах Ч. К. и трибуналов говорилось иногда о снисхожденiи, которое дeлалось обвиняемому «принимая во вниманiе его пролетарское происхожденiе». Но на самом дeлe это было только вывeской, нужной в видах самой разнузданной демагогiи. Конечно, на первых порах эта вывeска обманывала несознательные элементы страны, но скоро, кажется, всe уже поняли реальную цeнность этой демагогiи.
Я думаю, что слeдователи типа «тов. Трунова», описываемаго В. Красновым в его воспоминанiях,[212] были явленiем в общем рeдким и, может быть, только на первых порах, когда интенсивно шла агитацiя против буржуазiи, как таковой. Бесeда этого слeдователя в селe Безопасном, Ставропольской губ. с арестованным сводилась к одной и той же стереотипной фразe: «Покажь руку! Раздeть!» «С узника срывали одежду, толкали к выходу, там подхватывали на штыки и выбрасывали тeло в ямы, сохранившiя названiе „чумного база“ послe чумной эпидемiи на рогатом скотe». Примем во вниманiе, что застeнок, гдe орудовал Трунов был только сельской тюрьмой, правда, в селe большом, — не ясно ли, что прiем слeдователя дeйствительно не болeе чeм ничего не говорящая стереотипная фраза. К той же демагогической фразеологiи слeдует отнести заявленiе нeкоего рабочаго лефортовскаго района в Москвe Мизикина, на которое впослeдствiи ссылалась «Правда». При обсужденiи в Московском Совeтe вопроса о прерогативах Ч. К. и тезиса Лациса о ненужности судебнаго слeдствiя Мизикин заявил: «К чему даже и эти вопросы? (о происхожденiи, образованiи, занятiи и пр.). Я пройду к нему на кухню и загляну в горшок: если есть мясо — враг народа! К стeнкe!» Руководство в жизни этим «пролетарским» принципом означало бы в 1918 г. разстрeл всей привилегированной партiи коммунистов; «нетрудящiйся да не eст»… и мясо в то время, пожалуй, преимущественно находилось в горшке «коммунистических» хозяйств и, быть может, спекулирующей «буржуазiи».
Никто не повeрит Лацису, что террор будто бы совсeм не трогал «заблудшихся рабочих и крестьян», как никто не повeрит Шкловскому, утверждавшему в № 3 «Еженедeльника» Ч. К., что «не было ни одного случая, чтобы это угнетенiе было направлено против рабочаго класса». Когда в Одессe В iюлe 1919 г. начались протесты против массовых разстрeлов,[213] мeстная губ. Ч. К. издала «приказ», гласившiй, что контр-революцiонеры распространяют «лживые провокацiонные слухи о разстрeлe рабочих»; президiум Ч. К. объявлял, что ею не было разстрeлено «ни одного рабочаго, ни одного крестьянина» — и тут же дeлалась оговорка «за исключенiем явных бандитов и погромщиков». Всeм желающим «товарищам-рабочим» предлагалось явиться за полученiем оффицiальных справок о разстрeленных в Ч. К. Затeм шли предупрежденiя: к лицам, уличенным в распространенiи лживых провокацiонных слухов, «будет примeнено самое суровое наказанiе, которое допускается существующими законами осаднаго положенiя». Едва ли кто пошел послe этого за «справками»… Астраханскiя убiйства были исключенiем только в силу своих небывалых еще размeров: напр. 60 представителей рабочих разстрeлено в сентябрe 1920 г. в Казани за требованiе только восьмичасового рабочаго дня (!), пересмотра тарифных ставок, высылки свирeпствовавших мадьяр и проч.[214] Справедливо говорило воззванiе лeвых с.-р., обращенное в апрeлe 1919 года к рабочим, с предложенiем не участвовать в первомайских торжествах: «Коммунистическое правительство за время послe октябрьской революцiи собственноручно разстрeляло не одну тысячу трудовых крестьян, солдат, рабочих и моряков».[215] «Тюрьма для буржуазiи, товарищеское воздeйствiе для рабочих и крестьян» — гласит надпись в одном оффицiальном учрежденiи. Тот поистинe страшный саратовскiй овраг, о котором мы уже говорили, одинаково был страшен, «как для буржуазiи, так и для рабочих и крестьян, для интеллигенцiи и для всeх политических партiй, включая соцiалистов». Также и концентрацiонный лагерь в Харьковe, гдe работал Саенко, и названный спецiально лагерем для «буржуев», был переполнен, — как свидeтельствует один из заключенных в нем, — представителями всeх сословiй и в особенности крестьянами.
Кто опредeлит, сколько пролито крови рабочих и крестьян в дни «краснаго террора»? Никто и, быть может, никогда. В своей картотекe, относящейся только к 1918 г., я пытался опредeлить соцiальный состав разстрeленных… По тeм немногим данным, которыя можно было уловить, у меня получились такiя основныя рубрики, конечно, очень условныя.[216] Интеллигентов — 1286 человeк; заложников (профессiонал.)[217] — 1026; крестьян — 962; обывателей — 468; неизвeстных — 450; преступных элементов (под бандитизм часто, однако, подводились дeла, носящiя политическiй характер) — 438; преступленiя по должности — 187. Слуг — 118; солдат и матросов — 28; буржуазiи — 22; священников — 19.
Как ни произвольны всe подобныя группировки, онe опровергают утвержденiя большевицких вождей и выбивают послeднiй камень из того политическаго фундамента, который они пытаются подвести под террористическую систему (моральнаго оправданiя террору общественная совeсть никогда не найдет). Скажем словами Каутскаго: «это братоубiйство, совершаемое исключительно из желанiя власти». Так должно было быть по неизбeжности. Так было и в перiод французской революцiи, как в свое время я указывал.[218] Это положенiе, для меня неоспоримое, вызывает однако наибольшiя сомнeнiя. Я увeрен, что в будущем мы получим еще много подтверждающих данных. Вот одна лишняя иллюстрацiя. Один из сидeльцев тюрьмы Николаевской Ч. К. пишет в своих показанiях Деникинской комиссiи (21-го авг. 1919 г.): «Особенно тяжело было положенiе рабочих и крестьян, не имeвших возможности откупиться: их разстрeливали во много раз больше, чeм интеллигенцiи». И в дeлопроизводствe этой комиссiи имeется документ, цифрами иллюстрирующей этот тезис. В докладe представителей николаевскаго городского самоуправленiя, участвовавших в комиссiи, имeется попытка подвести итоги зарегистрированным разстрeлам. Комиссiи удалось установить цыфру в 115 разстрeленных; цыфру явно уменьшенную — говорит комиссiя — ибо далеко не всe могилы были обнаружены: двe могилы за полным разложенiем трупов оказались необслeдованными; не обслeдовано и дно рeки. Вмeстe с тeм Ч. К. опубликовывала далеко не всe случаи разстрeлов; нeт свeдeнiй и о разстрeлах дезертиров. Комиссiя могла установить свeдeнiя о соцiальном составe погибших лишь в 73 случаях; она разбила полученный данныя на такiя три группы: 1) самая преслeдуемая группа (купцы, домовладeльцы, военные, священники, полицiя) — 25, из них 17 офицеров, 2) группа трудовой интеллигенцiи (инженеры, врачи, студенты) — 15, 3) группа рабоче-крестьянская — 33.
Если взять мою рубрикацiю 1918 г., то на группу так называемых «буржуев» придется отнести еще меньшiй процент.[219]
В послeдующих этапах террора еще рeзче выступали эти факты. Тюрьмы полны были рабочих, крестьян, интеллигенцiи. Ими пополняли и число разстрeливаемых.
Можно было бы завести за послeднiй год особую рубрику: «красный террор» против соцiалистов.
Только в цeлях демагогических можно было заявлять, что красный террор является отвeтом на бeлый террор, уничтоженiе «классовых врагов, замышляющих казни против рабочаго и крестьянскаго пролетарiата». Может быть, эти призывы, обращенные к красной армiи, сдeлали на первых порах гражданскую войну столь жестокой, столь дeйствительно звeрской. Может быть, эта демагогiя сопряженная с ложью, развращала нeкоторые элементы. Власть обращалась к населенiю с призывом разить врага и доносить о нем. Правда, эти призывы и шпiонажу сопровождались одновременно и соотвeтствующими угрозами: «всякое недонесенiе — гласил приказ[220] предсeдателя чрезвычайнаго Военно-Рев. Трибунала Донецкаго Бассейна Пятакова — будет разсматриваться, как преступленiе, против революцiи направленное, и караться по всей строгости законов военно-революцiоннаго времени». Доношенiе является гражданским долгом и объявляется добродeтелью. «Отнынe мы всe должны стать агентами Чека» — провозглашал Бухарин. «Нужно слeдить за каждым контр-революцiонером на улицах, в домах, в публичных мeстах, на желeзных дорогах, в совeтских учрежденiях, всегда и вездe, ловить их, предавать в руки Чека» — писал «лeвый» коммунист Мясников,[221] убiйца вел. кн. Михаила Александровича, впослeдствiи сам попавшiй в опалу за свою оппозицiонную против Ленина брошюру.[222] «Если каждый из нас станет агентом чеки, если каждый трудящiйся будет доносить революцiи на контр-революцiю, то мы свяжем послeднюю по рукам и ногам, то мы усилим себя, обезпечим свою работу». Так должен поступать каждый честный гражданин, это его «святая обязанность». Другими словами, вся коммунистическая партiя должна сдeлаться политической полицiей, вся Россiя должна превратиться в одну сплошную Чека, гдe не может быть и намека на независимую и свободную мысль. Так, отдeленiе Ч. К. на Александровской ж. д. в Москвe предлагало, напр., объявить всeм рабочим, что