Джура крепко сжал зубы, он был слишком зол, чтобы ответить вслух. Вместо этого он слегка кивнул.
— Хорошо, — сказал Скопик. Потом он повернулся и пошел прочь. Когда они с Хартвигом вышли из зала, Джура Остроготх отнес свою недоеденную еду в бак для отходов и швырнул ее туда вместе с подносом.
У него пропал аппетит.
Он вышел из столовой обратно в холод. Джура двигался сквозь снегопад, сжав кулаки и его била дрожь. Отойдя на несколько метров, и, убедившись, что его никто не видит, он свернул в узкую нишу и уставился на каменную стену. Ярость пылала в его груди.
«Иначе вся Академия скоро будет лицезреть тебя, и как мне кажется, ты этого очень не хочешь, — голос Скопика стоял у него в голове. — Поняли ли мы друг друга?»
Мысли Джуры вернулись обратно на четыре стандартных года, в то время, когда он прибыл в Академию — испуганный и невежественный ребенок с другой стороны галактики. Он провел первые несколько дней скрытно, всех избегая, надеясь осмотреться, прежде чем кто-нибудь успел бы прицепиться к нему, но порядок вещей здесь был иным. На третье утро он был в общежитии, заправляя кровать, когда чья-то рука с размаху сильно ударила его между лопаток, повалив на пол, где он лежал, хватая ртом воздух.
Когда Джура перевернулся и посмотрел вверх, то увидел ученика гигантского роста по имени Маннок Т'санк, который навис над ним. T'санк был сильнее и старше Джуры, и усмешка на его лице выражала почти маниакальное злорадство.
— Ты хорошо выглядишь, лежа на полу, новичок, — Т'санк уставился на него. — Знаешь, за каким занятием ты еще будешь хорошо смотреться? Когда будешь лизать мои сапоги. — Ткнув грязным кожаным сапогом, который он одевал при работе с навозом, когда чистил загоны за нарушения дисциплины, прямо в нос Джуры, отчего Джура почувствовал запах помета таунтаунов. — Давай, новичок. Отполируй их языком, как следует.
Уже тогда Джура знал, что это проверка; то, как он ответит — навсегда определило бы к нему отношение в Академии. Решительно, с видом человека планировавшего свои собственные похороны, он встал и посоветовал Т'санку самому сделать это.
Результат был еще хуже, чем он ожидал. T'санк ударил его по лицу с такой силой, что Джура потерял сознание, а когда очнулся, вся его голова звенела от боли. Он не мог двигаться. В его рту была грязная тряпка, которую запихали так глубоко, что он едва не задохнулся. Взглянув вниз, он увидел, что был раздет и привязан к койке за ноги и запястья рук, а T'санк стоял над ним, улыбаясь улыбкой безумца. Когда Джура попытался вдохнуть, его вырвало, и им овладела паника; он потерял контроль и сорвался в истерический плач, в то время как T'санк надрывался от смеха.
Внезапно, смех прекратился. Его последним воспоминанием о Т'санке был неожиданный тонкий визг, который ученик-садист издал, прямо перед тем, как его вышвырнули за дверь. Когда Джура поднял голову, сквозь залитые слезами глаза, он увидел Скопика. Забрак подошел не сразу, чтобы развязать его. Сначала он направил на него, что-то напоминающее голокамеру, и стал его снимать.
— Улыбочку, — произнес Скопик из-за камеры, прохаживаясь вдоль кровати, продолжая записывать Джуру, пытавшего вернуть себе контроль над телом. — Не дергайся, дай мне получить хороший ракурс.
Когда он остался доволен снятыми кадрами, то отложил камеру, выдернул тряпку изо рта Джуры и развязал его.
— Вставай, — приказал он. — Пошли. Он посмотрел на полуоткрытую дверь, где лежал приходящий в сознание T'санк. — Я хорошо ударил его по голове, но это не будет действовать вечно.
Джура с трудом поднялся на ноги, вытер кровь и сопли из носа, и поспешно начал одеваться.
— Спасибо, — пробормотал он.
Скопик отмахнулся от благодарности рукой, как если бы она была ему противна, затем вынул из камеры голокартридж, сунул в карман, похлопав по нему рукой.
— Для сохранности, — сказал он, и Джура получил очередной урок: ничего из того, что произошло, не было жестом доброты или жалости. Теперь Джура был в его власти, пока находился здесь. Забрак не собирался позволить ему забыть об этом.
— Эй, новичок? — проговорил Скопик на пути к двери. — Добро пожаловать в Академию.
Пылающее пламя гнева вернуло его обратно в настоящее, образ картриджа в кармане забрака рассеялся. Находясь здесь, в тени между строениями, он больше не мог контролировать себя. Он поднял обе руки и направил вспышку энергии темной стороны в расположенную перед ним стену. Молния силы вырвалась из его ладоней и врезалась в каменную плиту, оставив в ней трещину посередине.
Он закрыл глаза и выдохнул, мгновенно успокоившись. Он знал, что должен сохранять гнев, чтобы с его помощью одерживать победы в поединках, но только не сейчас.
Снова открыв глаза, он посмотрел на потрескавшуюся стену. Она была массивной, но поскольку была повреждена, ее ценность коренным образом ухудшилась.
Я и есть эта стена.
Развернувшись, он шагнул к выходу из сумрака; его ум уже пытался решить — как он собирается добыть информацию для Скопика.
Глава 3. Неизменные вестники боли
Никтер проснулся в клетке.
Он не помнил, как он здесь очутился, или сколь долго был внутри. Последнее, что он помнил — это то, как он сидел в медпункте и ждал, пока Арлжак вернётся и осмотрит его рану на затылке. И, когда он очнулся, то был сбит с толку, ему показалось, что он всё еще находился там. Было холодно, и он закричал: — Эй, Арл, у тебя, что крыша поехала.
Но это был не медпункт.
Он попытался сесть и стукнулся достаточно сильно головой о металлические прутья над ним, отчего сердито застонал, но не от боли, а от непонимания — что здесь происходит? Клетка была тесной, заставляя его оставаться все время сгорбившимся, стоя на четвереньках, или, сидя, ссутулившись — низко опустив голову. Верхняя часть его мундира была полностью разорвана, оставляя его голым до пояса. Его спина от основания черепа вплоть до нижней части позвоночника сильно ныла, постоянной и пульсирующей болью, напоминавшей острую зубную.
Как будто в насмешку, помещение за пределами клетки было очень большим и темным. Изнутри, Никтер мог разглядеть его почти всё. Оно было круглым, где-то, пятьдесят метров в поперечнике, освещенное мигающим светом множества мониторов, свечей и факелов. Разнообразным лабораторным оборудованием было заставлено все окружающее пространство. Трубы и провода соединяли стоявшие ряды стендов и столов, на которых были расставлены различные по величине колбы и емкости, горелки, фляги, стаканы. Вдоль стен были окна, но он ничего в них не видел, поскольку за ними было темно. У Никтера возникло смутное ощущение, что это помещение находится очень высоко.
Внезапная догадка озарила его.
Он был на вершине башни.
— Ты проснулся, — раздался голос
Никтер чуть не подпрыгнул и не закричал, услышав звук голоса.
Он стоял рядом с клеткой и глядел на него, Это был одетый во все черное, высокий и широкоплечий человек, едва различимый в сумраке. Никтер уже догадался, кто это был, еще до того, как пламя мерцающих факелов осветило его лицо — вытянутое и настолько худое, что даже глаза казались огромными, а широко известный всем изгиб верхней губы делал его лицо вечно улыбающимся своим тайным мыслям. Только что появившаяся страшная догадка пронеслась в его голове, отчего волосы у него на спине встали дыбом. Глаза, смотревшие на него не предвещали ничего хорошего — насколько холодными они были, настолько они казались наполнены манией величия и безразличия к чужой боли.
— Повелитель Скабрус, — сказал он, или попытался сказать. Его рот пересох, а легкие не могли набрать достаточно воздуха.
— Что я здесь делаю?
Но тот ничего не ответил. Его глаза все еще смотрели сверху вниз…, глядя мимо него, будто с ним в клетке был ещё кто-то.
Он мог чувствовать свой запах — вспотевшая кожа тела выделяла пахнущий испугом пот. Боль в спине превратилась из пульсирующей в резкую и колющую, которая возникла между ребер и переместилась к шее. В какое-то мгновение показалось, что он теряет сознание. Независимо от того, где были нанесены раны, все тело ныло, и нервные рецепторы, эти неизменные вестники боли, носились взад и вперед по всему телу, усердно доставляя плохие новости.
Пощупав свою спину, Никтер почувствовал что-то холодное, гладкое и жесткое, торчащие из его тела, чуть выше основания позвоночника. Он огляделся и увидел, что Скабрус смотрит на что-то, похожее на трубку, вмонтированную прямо в его позвоночник. Липкая окружность вскрытого тела краснела вокруг раны. Он почувствовал, что она влажная и горячая, когда дотронулся до нее. Проведя рукой дальше вверх, он нащупал другую трубку, расположенную выше первой и тянущуюся вплоть до шеи. Таких трубок оказалось, по крайней мере, еще шесть. Они были такими же длинными, как и предыдущие. Он понял, почему в его позвоночнике стоит постоянно пульсирующая и ноющая боль.
— Что…, что это такое? — спросил он, чувствуя, как по-другому зазвучал его голос — пронзительно и раздраженно. — Что вы сделали со мной?
Скабрус продолжал молчать. Он даже больше не смотрел на Никтера. Он находился за клеткой, куда выходили трубки, подсоединенные к водяному насосу с широкой колбой, установленной над ним.
Кряхтя, Никтер развернулся в клетке и уставился на него. Колба была полна темной, красновато-желтой жидкостью. Рядом с насосом стояла маленькая черная пирамидка, покрытая вырезанными строками текста. Юноша понял, дрожа от страха и боли, что это был Голокрон ситов. Он изучал это в Академии, но никогда раньше не видел.
И тут он заметил еще кое-что — десятки их находились в стеклянных сосудах, стоящих в ряд на длинной и широкой полке, рядом с насосом.
Цветы.
Все черные.
Все одинаковые.
Все увядшие.
Никтер скрючился в клетке. Это была какая-то бессмыслица и абсурдность, которая только усиливала чувство страха. Он истекал потом, который сочился из него большими каплями. Желание просить, унижаться, торговаться за свою жизнь, чтобы, по крайней мере, положить конец боли, было почти непреодолимым. Единственное, что остановило его — были известные ему слухи о Скабрусе — Повелитель ситов никого не слушает и не жалеет. Скабрус стоял позади клетки, попеременно смотря то на Голокрон, то на цветы. Наконец он выбрал цветок, открыл стеклянную колбу над насосом и бросил его туда.