У беспечного Димки Кучерова никаких столовых инструментов, конечно, не было, и Федосей Матвеевич дал ему свой котелок и деревянную ложку.
Но суп, если б он не горячий, как огонь, можно было бы есть даже и не ложкой, а пальцами или щепкой.
На полянке, где обедали, было тихо и скучно. Только слышалось, как вразнобой стучали по краям тарелок железные и деревянные ложки.
И лишь на минуту засветились улыбкой кислые лица ребят. Развеселил всех, сам того не желая, Димка Кучеров.
Димка отковырнул от черпака зубами ломоть «супа», покатал его во рту, будто огненный шар, и сквозь слезы сказал:
— Л-лорды, это же не суп! Это лыжная мазь!
Даже Георгий Лукич не удержался. Усмехнулся, хотел что-то сказать Димке, а потом посмотрел на Луку и снова нахмурился.
После обеда ребята вместе с Георгием Лукичом ушли рубить деревья, а Глеб и Варя остались возле «конторы» и начали от нечего делать резаться в «козла».
Не успели они сыграть и одной партии, как в вагоне вдруг зазвонил телефон.
— Не ходи, — сказал Глеб. — Пускай звонит.
Варя выставила дупель шесть, обрадовалась, что избавилась от этой карты, и сразу же согласилась.
— Если надо, так еще позвонят, — сообщила она, заглядывая через голову Глеба в его карты. — Ты ходи, ты чего не ходишь?
За дуплем шесть Варя выставила «пустышку», а потом почти сразу дупель три. И это тоже было очень хорошо, потому что игра с дупелями — какая же это игра!
Тут телефон снова зазвонил. Еще сильнее, чем прежде.
— Ты не ходи, — сказал Глеб. — Пускай звонит. Если третий раз зазвонит, тогда пойдешь.
Прошло минуты две, и в вагоне снова затрещало. Резко, требовательно, как будто на пожар вызывали. Варя собрала в горсть косточки домино, чтобы Глеб не подсмотрел, что у нее там такое осталось, и не торопясь пошла в «контору».
— Алё! — услышал Глеб. — Вы чего так кричите? Вы так не кричите! У меня и так в ухе пищит. Ну да, я... а его нету... постойте, я сейчас запишу.
Глеб подождал еще немного Варю, а потом и сам пошел в «контору».
Справа в «конторе» стояла кровать Георгия Лукича, слева — Варина, а посредине белый дощатый стол.
Варя сидела за столом с телефонной трубкой возле уха и, чуть высунув красный острый кончик языка, что-то прилежно писала.
— Алё! Вы чего так быстро спешите? Я не могу так быстро писать!
Глеб подошел ближе и стал смотреть, что Варя пишет.
Варя писала неторопливо, с нажимом, как будто бы контрольную работу.
Глеб прочел и ничего не понял. Как шарада или неразгаданный кроссворд: первые буквы есть, а остальных нету.
— Это что ты написала? — спросил Глеб, когда Варя наконец закончила и промокнула бумагу розовой промокашкой.
— Это я сокращенно написала, — сказала Варя. — Если писать все, так я все равно не успею. Я быстро писать не могу, от этого почерк портится.
— Ты же забудешь все!
— Не. Если сразу, так не забуду, а если потом, так забуду. Я один раз записала, а потом забыла. Папа спрашивает: «Что там передавали?» А я говорю: «Передавали, чтобы ты к начальнику ехал. Только быстрее».
— А потом тебе влетело?
— Не. Он сначала начал кричать, а я ему говорю: «Ты зачем кричишь? Ты не кричи! А если ты будешь кричать, так я к маме уйду». Ну, он и успокоился. Он знает, какая я отчаянная.
— И сейчас тоже, как тогда, к начальнику вызывают?
— Не. Сейчас не вызывают. Сейчас про какую-то Зиночку спрашивают. Она куда-то сбежала, а ее ищут.
Вот это так новость! Это же про Зину-Зинулю спрашивают. Это она сбежала. И точно. Так это и было: про Зину-Зинулю.
Спрашивал про Зинулю Алушкин. Это Глеб сразу понял.
В «кроссворде» даже фамилия его была. Только не полностью, не «Алушкин», а сокращенно — «Алушк».
Глеб попросил Варю прочитать «кроссворд», и та прочла:
— «Ушла к вам без разрешения Зиночка Алушкина тчк Если не возвратите зпт будут крупные неприятности»,
Варя ничуть не удивилась, когда Глеб рассказал ей про Зинулю и про Алушкина.
— Я тоже убежала бы, — сказала она. — Только мне бегать нечего. Меня отец слушается. Ты еще расскажи про Зину-Зинулю. Я люблю, когда про отчаянных рассказывают.
Глеб рассказал Варе все, что знал, даже про козла Фильку и про то, что Лука сохнет по Зине-Зинуле.
Но Варя и этому не удивилась.
— По мне тоже один мальчишка сохнул, — сообщила она. — Еще в третьем классе. А потом я треснула его линейкой по лбу, он и перестал.
Варя на минуту задумалась, а потом спросила;
— А Фильке ты махорку давал?
— Нет. А зачем?
— А чтобы не вредничал... Когда козлы бодаются, им всегда махорку дают нюхать.
Они снова начали говорить про Зину-Зинулю.
Раз телеграмма пришла сюда, значит, Зинуля убежала сюда. Убегать ей больше некуда.
Все это, конечно, было так.
Но почему Зинули до сих пор нет? Заблудилась? Конечно, заблудилась!
Глеб первый понял. А когда он понял, то хлопнул себя по лбу и сам себе сказал: «Вот это здорово так здорово!»
Дело в том, что Глебу пришла в голову гениальная мысль: пойти в тайгу, разыскать там заблудившуюся Зину-Зинулю и привести ее сюда.
А что, разве не здорово!
Варе такой план тоже понравился, и она тоже сказала, что это здорово.
— Давай сейчас и пойдем, — сказала она. — Я напишу папе письмо, и пойдем.
Варя вырвала из тетрадки новый листок, склонила голову и, высунув язык, начала скрипеть пером.
А Глеб стоял у нее за спиной и нервничал:
— Ты сокращенно пиши! Ты когда так напишешь!
Варя спрятала на минуту язык и снизу вверх посмотрела на Глеба:
— Не. Сокращенно нельзя. Папа по-сокращенному не понимает.
Но вот наконец она закончила свое сочинение.
Промокнула промокашкой, подышала на круглые лиловые буквы и с выражением прочла:
— «Дорогой папа!
Мы с Глебом ушли к маме. Мы ушли не насовсем. Ты не бойся. Бояться нечего.
До свиданья. Твоя дочь Варя».
Варя положила письмо на самое видное место, придавила его сверху чернильницей, а тот листочек, на котором записывала телеграмму, свернула в трубочку и подожгла спичкой.
— Теперь все в порядке, — сказала она. — Теперь пошли.
Глава седьмая
Лодку, на которой плыли Глеб и Варя, специально сделали для того, чтобы она перевертывалась.
Как чуть что, сразу черпает воду бортом.
Даже кашлянуть как следует и то нельзя. Просто — не дыши.
А Глеб как раз плохо плавал. Разве в Зеленухе научишься? Зеленуху вброд и воробей перейдет!
Варя с первой же минуты начала всем командовать.
Глеб говорит: «Пойдем пешком», а Варя уперлась, и ни в какую: «Поплывем на лодке. Я люблю на лодке плавать».
В лесном поселке Глебом никто не командовал. Только скажешь Кольке Пухову: «А ну, цыц!» — он и молчит.
А тут — на тебе! Делай только то, что ей нравится.
Глеб опустил, например, руку в воду и стал слушать, как вода журчит между пальцами.
А Варе это, видите ли, не по душе.
Замахнулась веслом и кричит:
— Вытащи руку, а то я тебя по горбу огрею!
А еще называется девочкой!..
Лодка шла у самого берега.
На середине с гулом перекатывалась на шиверах быстрая, ключевой чистоты вода.
Варя с трудом выгребала против течения. Синяя в белый горошек кофточка ее прилипла к плечам, на лбу светились мелкие прозрачные капли.
Но Варя не признавалась, что ей уже невмоготу.
Вытерла мимоходом потный лоб, посмотрела на Глеба злыми глазами и сказала:
— Ты, Глеб, смотри, как надо грести. Ты не опускай весло глубоко. Ты поверху греби.
А Глеб смотрит на нее и молчит.
Когда в лодку садились, так весло прямо из рук вырвала, а теперь вот как, теперь вот каким голосом поет...
В конце концов Варя поняла, что хитростью тут ничего не сделаешь.
Подчалила к берегу, чтобы лодку не унесло течением, и сказала:
— Ты чего так сидишь? Ты так не сиди. Бери весло!
Ну вот, так бы и давно. Хвастунья!
Глеб взял весло и начал грести.
Лодка вильнула вправо, вильнула влево, повертелась, а потом вдруг пошла до того ровно и быстро, что Варя даже вздохнула от огорчения и зависти.
В душе Глеба все пело и танцевало.
Первый раз в жизни взял весло — и вот как!
Чего не сделает настоящий мужчина, если захочет...
Лодка плыла все вперед и вперед.
Исчезли, будто никогда их и не было, высокие глинистые берега. Река стала шире, спокойнее. Вдоль плесов, отражаясь в тихой воде, тянулись одна за другой белые застенчивые березки, приосанившись, глядели свысока в зеркальную гладь медноствольные сосны.
Варя сидела на носу лодки задумчивая, грустная. И Глебу тоже неизвестно от чего стало вдруг грустно. Так бы плыл и плыл по этой лесной реке. Плыл и молчал...
Но плыть без конца и молчать опасно. Так и в самом деле уплывешь на самый конец света.
Глеб поглядел вокруг, подумал и погнал лодку к берегу.
Они привязали лодку к толстому черному корню сосны, огляделись по сторонам.
Глеб сразу же узнал эти места. Вон полянка, на которой он переобувал сапоги, вон и береза с тремя белыми тонкими стволами, а вон и едва заметная охотничья тропа, по которой они шли вчера.
Глеб уверенно вел Варю по тайге: там повернет направо, там — налево. Кинет глазом по сторонам и снова идет и идет.
Варя, конечно, поняла, что это за человек, Глеб.
То хвасталась, покрикивала на него, а то вдруг притихла.
Хо-хо, «отчаянная»! Она еще узнает, кто отчаянный, а кто не отчаянный. На словах и Колька Пухов отчаянный!
Все шло как по маслу. Свежая, проложенная этим летом охотничья тропа вела вперед лучше компаса.
Еще немного, еще чуть-чуть, и на тропе этой вдруг покажется в своем белом платье Зина-Зинуля.
«О, как я благодарна вам, мои отважные спасители! Особенно тебе, Глеб. И ты мне, Глеб, разреши, нет, ты мне обязательно разреши конкретно поговорить с твоим братом».
Глеб немножко поломается, а потом скажет: