емён. Помимо этого, следует признать, что даже с такой вещью, как обработка металлов, славян познакомили хангары — до этого они использовали каменные и костяные изделия. И лишь примерно двести лет назад — дата совпала с началом затяжной гражданской войны в Ханна Гаар — славянские племена освободились от своего подчинённого положения, перейдя в силу отсутствия привычки к самостоятельности к анархически-феодальным войнам, продолжавшимся вплоть до прибытия данванов. В народном сознании славянскими националистами были специально искажены и смешаны во времени исторические события. Схема автономного возникновения раннефеодального государства и заявления о том, что именно у славянских князей-южан находились в вассальной и даннической зависимости хангары — позднейшее исправление, тщательно внесённое в летописи, скорее всего, во времена князя Буривоя, при котором были изгнаны хангары и началась анархия. Новейшие исследования чётко и неопровержимо доказывают, что славяне как народ не способны к самостоятельному развитию и мало-мальски серьёзным открытиям и деятельности. Ещё более смешными и наивными представляются в свете современной науки так называемые «былины», охватывающие якобы имевшую место «многосотлетнюю историю славянской государственности». Былины эти так же складывались в последние сто-сто пятьдесят лет одержимыми националистическими комплексами фальсификаторами и активно внедрялись в сознание народа, чем подменялась реальная история. Ещё более неисторичны и даже опасны те из былин, где поддерживается идея существования неких иных миров и напрямую говорится, что славяне пришли с одного из них. Такая интерпретация действительности — а точнее, её искажение — дань всё тем же неутолённым комплексам и нежелание признать имевшее место многовековое подчинённое положение народа славян. Грандиозная фальсификация — вот что такое «история», поднимаемая на щит недобросовестными исследователями и служащая знаменем бандитствующим националистам-северянам из полудиких горных племён.» Вот так.
Олег, уже давно очумело хлопавший глазами, спросил вслух:
— Что это, Эрик?!
— Да ничего, — со странным удовольствием отозвался рыжий горец. — Это просто значит, что тебя не существует, например. А что ты так удивился? Не знаешь, что такое психологическая война? Не читал на своей Земле ничего похожего? Жило-было грязное быдло, потом пришли умные и добрые дяди и это быдло из грязи вытянули, но оно в силу своего хамства, отплатило чёрной неблагодарностью… Ничего нового… Если вот такую книжечку ввести в качестве учебника в школах — уже через двадцать лет от славян на юге и духу не останется! — Йерикка помолчал и продолжал: — Когда наши предки жили на Земле и не назывались ещё именами разных племён, часть из них — те, чьими прямыми потомками стало племя Рыси — жила на большом острове в море… Былины не говорят, как назывался остров, как называлось море, когда точно это было, что заставило наших предков уйти с острова искать новую землю… Но сохранился Плач Уходящих. На древнем языке он складный, а на нашем — так, не очень… Я сам, — Йерикка вдруг смутился, — в общем, я сам сделал перевод. Там сказано об опасности потерять понять… Вот, послушай…
Горести прошлые не сочтёшь,
Однако горести нынешние горше.
На новом месте вы почувствуете их.
Все вместе.
Что вам послал ещё Бог?
Место в Мире Божьем.
Распри прошлые не считайте.
Место, что вам послал Бог,
Обступите тесными рядами.
Защищайте его днём и ночью.
Не место — волю.
Будем опять жить,
Будет поклонение богу,
Будет всё в прошлом —
Забудем, кто есть мы!
Где вы побудете,
Чада будут,
Нивы будут,
Хорошая жизнь —
Забудем, кто есть мы!
Чада есть — узы есть —
Забудем, кто есть!
Что считать, Боже.
Рысиюния чарует очи.
Никуда от неё не денешься,
Не излечишься от неё.
Не однажды будет, услышим мы:
«Вы чьи будете, рысичи,
В кудрях шлемы.
Что для вас почести,
Разговоры о вас?»
Не есть ещё —
Будем Её мы…[39]
— Йерикка вздохнул и словно точку поставил: — Эти слова написаны четыре тысячи лет назад. Предки данванов, может быть, ещё не ушли с Мира. Предки хангаров ещё не построили свои вонючие города. Эти слова — были. Мы — были. Вот — моя вера. А это, — Йерикка тряхнул книжкой, — даже не яд. Рвотное. Тошнит.
— Остров и море… — повторил Олег. — Эрик, а остров назывался не Крит?
— Не знаю, — сожалеюще ответил Йерикка. — В былинах не сказано, я же объяснил…
Они долго молчали, глядя на вечно чистую от облаков и совсем близкую вершину Перуновой Кузни. Потом Йерикка поднялся и сказал, отбросив книжку:
— Пошли.
Олег не удивился — он поднялся тоже и зашагал за Йериккой по расщелине, защищавшей их от ветра, вылизывавшего кругом лёд цвета бутылочного стекла. Йерикка, не поворачиваясь, бросил через плечо:
— Рассвет мы встретим на вершине, Вольг.
Олег зачерпнул колкий, сухой снег и, подержав в ладони, вытер им лицо. Идти становилось всё труднее — не потому, что приходилось лезть по скалам, под ногами лежала тропа… но шагать на крутизну не хватало дыхания. Ветер кидал в лицо снежную крошку и тянул назад за плащ. Видно было, как развеваются выбившиеся из-под повязки волосы идущего впереди Йерикки.
Они вышли из-под прикрытия гряды — и Олег невольно встал, сбычив голову и задохнувшись. Ветер тёк с вершины Кузни — ледяной, ровный и жёсткий, как тысячи стальных прутьев… Отвернуть голову было нельзя — надо видеть, куда ногу ставишь, хряпнешься — костей не соберёшь… и лицо почти сразу начало неметь. Олег судорожно закрыл его нижнюю часть плащом и с изумлением посмотрел в спину Йерикки, который даже не сгибался — шёл себе и шёл, плотно ставя ноги.
— Куда мы идём?! — только теперь, спросил Олег. Он выкрикнул эти слова, и ветер разорвал их в клочья и унёс в долину. Йерикка не остановился, не повернулся, не пошевелил спиной. — Эрик! — в голосе Олега прозвучало раздражение, он споткнулся, с трудом удержался на ногах — махнув рукой, восстановил равновесие. — Эрик! — закричал он ещё раз.
Рыжий горец обернулся. Его лицо было лицом с барельефов заброшенной крепости — волосы плыли в струях ветра, как в воде,
— Что? — он стоял шагов за сорок, но ветер принёс его слова такими, словно Олег находился рядом с ним. — Что тебе нужно?
— Мне?! — не удивился даже — поразился Олег. — Это ТЫ меня куда-то ведёшь!
— Ну так идём, — Йерикка начал поворачиваться, и Олег поспешил за ним, оправдываясь:
— Просто очень холодно.
Йерикка немедленно развернулся вновь со словами:
— Ну так вернёмся.
— Нет, — с трудом ответил Олег, — пойдём, ничего…
— Холод, — спокойно сказал Йерикка, и ветер вновь бросил его слова в лицо Олегу, — просто изнанка тепла. Нет холода. вообще нет.
Дальше они шли и шли в молчании. Олег мучился от ветра и холода… и размышлял над словами Йерикки. На первый взгляд они казались бессмыслицей… или хуже того — чушью вроде той, которую с умным видом изрекают положительные герои американо-самурайских боевиков. Но чем больше Олег повторял эти слова про себя, тем больше казалось ему — Йерикка сказал что-то очень и очень важное. Возможно, даже самое важное в жизни.
Холод — просто изнанка тепла.
Нет холода.
Вообще нет.
Да что же это такое, вот привязались!
Он думал над этим до самой вершины…
…Здесь не было ни снега, ни льда — плоская гранитная площадка цвета запёкшейся крови, диаметром шагов двадцать, вознесённая на высоту четырёх вёрст! Ветер дул настолько ровный и сильный, что странным образом не ощущался. Со всех сторон у самых ног лежали ущелья, пропасти, а дальше в снеговом заряде виднелась Оленья Долина. Вставало беспощадно холодное солнце, его лучи гнали по скалам плотные быстрые тени, дробились и вспыхивали в стеклянных щитах ледников, как сотни прямых окровавленных мечей.
— Эта гора называется Перунова Кузня, — сказал. Йерикка. Он стоял, навалившись на ветер и упёршись мечом — обнажённым и сверкающим, словно солнечный луч — в камень, Плащ, волосы — всё неслось вместе с ветром, и Олегу почудилось, что вершина Кузни тоже летит в прозрачном, безжалостно-равнодушном небе. Летит и вращается, вращается… Не выдержав, Олег зажмурился, но слова Йерикки обожгли ударом хлыста: — Открой глаза!
— Кружатся голова, — с трудом ответил мальчишка. — Высоко!
— Холода не бывает. Высоты — тоже, — послышался голос Йерикки. Он отстегнул плащ, сбросил повязку — ветер унёс их, словно диковинных птиц, а волосы Йерикки, взлетев струями расплавленной бронзы, вспыхнули на солнце. Меч, становясь из солнечно-золотого синим, как вечернее небо, качнулся в его руке. Йерикка взмахнул им и вонзил, в камень на пол-ладони — брызнула крошка. Спокойными, неспешными движениями рыжий горец снял куртку и рубаху, бросил их под ноги. Ветер, как показалось Олегу, засвистел злее, полосуя обнажённое до пояса тело, с которого ещё не сошёл летний загар… но Йерикке было плевать на холод и ветер. Он взялся за рукоять меча… и Олег не успел даже дёрнуться — Йерикка перетёк к нему, а скруглённый, но заточенный, словно бритва, кончик клинка качнулся перед его лицом.
— Ничего и никогда не бывает, — шевельнулись губы Йерикки. — Есть Утро, Воин, Меч и Дорога. Воин несёт Меч Дорогой, а с ним приходит Утро. Тут, где Перун наковывал на свой тупик стальное остриё, чтобы изгнать Змея, на вершине Кузни, воздух чист ото лжи, и я говорю правду. Сними одежду.