адушно. Казалось, они не замечают ни смущения горских мальчишек, ни воды (грязной, между прочим!), текущей с них на чистый пол, ни запаха масла, пота и кожи. Робкие попытки горцев остаться на большой веранде ни к чему не привели — их вежливо, но настойчиво проводили в горницу. Дом был здоровый и хорошо обставленный. В одной из комнат Олег мельком заметил… компьютер и телевизор!
— Это чьё?! — слегка удивлённо спросил он.
— Моё, — ответил Мишка, младший из сыновей, восемнадцатилетний крепыш. И пояснил: — Я учусь. По фильмам. Нам это запрещают, но я всё равно достаю, когда на юг ездим… — а потом оглянулся на мать и, понизив голос, сказал:
— Вы только плохо не думайте. Мы с отцом и Колькой собирались в лес уходить, да вот родные…
— Ладно, — неловко ответил Олег.
Вернулся главе семейства. И почти сразу в дом потянулись соседи — в основном, женщины. Они не задерживались — оставляли свёртки, банки, кастрюли и уходили абсолютно без любопытства, что очень нравилось уставшим, не расположенным отвечать на вопросы мальчишкам.
Хозяева занялись обедом. Горцы выбрались-таки на веранду и расселись прямо на полу. Дождь, идущий снаружи, отсюда, изнутри, казался спокойным и даже привлекательным, он навевал дремоту, и кое-кто уснул. Впрочем, Йерикка и Одрин выбрались к компьютеру и сейчас о чём-то разговаривали возле него с Мишкой. Гоймир стоял у двери, скрестив руки на груди. Привалившись плечом к косяку, он смотрел на дождь. Гостимир, как по волшебству, раздобыл где-то масло и пропитывал им чехол своих гуслей, напевая:
— Как всё просто удаётся на словах и на бумаге.
Как легко на, гладкой карте стрелку начертить…
А потом идти придётся через горы и овраги,
Так что прежде, человечек, выучись ходить…
Слова казались Олегу знакомыми. Как, впрочем, и многое в этом мире. Олег слушал, привалясь спиной к стене. Ему было не очень хорошо. Нет, беспокоили не бои — они как раз не очень пугали. Война на девяносто процентов состояла из бесконечной дороги и забот о еде, ночлеге, обуви… А временами возникало ощущение — очень неприятное и такое же отчётливое — что они, как муравьи, бегают по некоему макету. А кто-то беспристрастный и непонятный наблюдает за ними сверху. И решает, что с ними делать. Олега беспокоило и пугало, что до сих пор на сцене не появились сами данваны. Они сражались чужими руками, оставаясь недосягаемы. От этого в душу закрадывался страшок.
Олег не любил копаться в себе — как и большинство подростков, он очень редко старался понять причины своих поступков, действий и мыслей. Но, как опять-таки большинство подростков, он доверял своим ощущениям. С возрастом это качество почти все теряют, интуицию заменяет логика. А у этого безотказного оружия есть одна тупая сторона — тот факт, что в мире много нелогичных вещей. Интуиция же подростка почти безошибочна, она сродни чутью гончей. И сейчас Олег беспокоился. Нет, совсем не сильно — беспокойство было похоже на осадок в бокале с вином. Он не портит вкуса, запаха, цвета, букета. Он просто есть. Лежит на дне тоненькие коричневым слоем, почти невидимым и совсем неощутимым.
Но он есть.
Олег вспомнил картину Одрина — одну из тех, которые он видел и которые так ярко напоминали ему некоторые работы Вадима. Летний луг, мальчишки, играющие в войну… А под землёй, в черноте, белыми штрихами нарисованы схватившиеся врукопашную воин и чудовищное существо. Олег не помнил названия картины, но хорошо помнил серьёзно-азартные лица детей, думающих, что именно у них идёт настоящая война…
Олег вздохнул и подумал снова, что Мир всё больше подминает его под себя. На Земле он и представить не мог, что можно убивать людей и не вспоминать о тех, кого убил. Они не приходили во сне, Олег не вспоминал их лиц и не жалел их. Наверное, так воспринимали убитых врагов воины древности — как вереницу безликих теней, не способных смутить покоя, потому что ты уверен в правоте своего дела. Это очень и очень важно. Все психические расстройства, которыми страдает человек, побывавший на войне, вызваны вовсе не её «ужасами», о которых так любят талдычить журналисты и врачи — это просто следствие плохой мотивации тех, кто воюет, не понимая целей войны.
«А ты, выходит, знаешь? — иронически спросил сам себя Олег. — Ну и за что ты воюешь?»
Слов для ответа не нашлось. Олег был умным и развитым парнем, но едва ли мог облечь в чёткие формулы понимание того, что здешняя жизнь стоит защиты. Он посмотрел на ребят вокруг и неожиданно подумал — не ворвись в здешнюю жизнь данваны, не сломай её, не изгадь — и, глядишь, лет через сто тут было бы единственное в своём роде человеческое общество, построенное свободными людьми для свободных людей. Общество, где не нужны тома законов, потому что есть главный Закон, и он в самих людях. Где не нужны полиция, замки на дверях, благотворительные организации, чиновничьи аппараты… Где не бывает больных и одиноких. Общество без кровожадных маньяков-«вождей», лучше всех знающих, что нужно «их народу» — и без слащавых и лживых «народных избранников», этот народ презирающих и разлагающих… Общество без «измов», без голода, без ужасающих нелепостью и размахом войн за никому не нужные цели…
Такое могло быть здесь. Мир, где человеку было бы хорошо на самом деле — может быть, впервые за всю его историю. Разве это не заслуживает защиты?
Мысли были взрослые и печальные — как запах травы на вечернем лугу, прогретом солнцем. И Олег невольно подумал — а не об это ли мечтал и его дед?..
…— Что вы, что вы — это важно.
Чтобы вырос он отважным,
Чтобы мог найти дорогу,
Рассчитать разбег…
— Гостимир умолк и весело заявил: — Й-ой, обед!
Жена Хлопова, появившись на пороге веранды, приветливо улыбалась:
— За стол, за стол!
На эти слова реакция последовала, как на призыв к атаке. Горцы оперативно стянулись в зал, где большой стол был сдвинут ещё с несколькими своими собратьями. Во круг стояли раз разнокалиберные стулья, а на столе — «обед». Иначе как в кавычках это слово и произнести было нельзя. Больше подходило — «пир». Мальчишки начали рассаживаться.
Лесовики не поскупились. Стояла огромная кастрюля со щами, смахивавшая размерами на старинный щит сковорода с яичницей, жареная картошка с мясом и грибами, копчёное сало, лук, чеснок, какие-то салаты, огурцы, свежий хлеб, и ещё, ещё, ещё… Всего этого хватило бы на племенное ополчение после недельной голодовки. Ну и конечно — тут же расположилась волка в гранёных штофах с выдавленными на стекле здравицами в честь пьющих.
— Водки не пить, чеснок не жрать, — быстро прояснил генеральную линию поведения Гоймир, хватая ложку, тем не менее, первым. — А то вони станет на весь лес.
— То зря, — возразил Резан, но спор не перешёл в затяжную фазу — всё оказалось очень вкусным, и примерно минут двадцать, не меньше, над столов стояли лязг и стук, как в рукопашном бою, не тише, только без боевых кличей — рты у всех были заняты.
Олег налегал на дарёную картошку, живо напомнившую дом — мама так же её жарила на неочищенном подсолнечном масле, безо всяких «Олейн», считая, что именно такое масло придаёт картошке особый вкус. Постепенно горцы всё-таки начали отваливаться от стола с осоловевшими глазами. Кое-кто ещё вяло жевал горячие блины с маслом и мёдом, остальные вразнобой благодарили хозяев. Резан уже успел наведаться к телевизору и посмотреть его, а вернувшись, сообщил, что данванские войска, не встречая сопротивления, продвинулись далеко вглубь горской территории, и местное население встречает их с радостью, как долгожданных слуг порядка и закона. Это заявление за столом встретили изумлённым молчанием, кое у кого даже блины во рту позастревали. Наконец Олег, более привычный к вывертам СМИ, объявил:
— Славная германская армия принесла долгожданную свободу томившимся под большевистским гнётом народам Советской России. Ура, сограждане.
— Шутник, — Резан едва ли что-то понял, но потянулся, чтобы щёлкнуть Олега в нос. Тот показал камас:
— Зарежу. Руки прочь.
— Одно наш гость грозит горцу горским камасом же, — сокрушённо заметил Резан. — То и есть наша терпеливость да незлобливость славянская. Мы-то его…
— …на помойке подобрали, почистили — а он нам фигвамы рисует, — договорил Олег и фыркнул.
Горцы стали выбираться на веранду. Гоймир задержался.
— Вот то, — он прикоснулся к притолке и посмотрел на хозяина, — я и понимаю, ты много для нас сделал. Стать, ещё одним поможешь?
— Найти проводника на Тёмное? — тут же спросил Хлопов.
— И добро бы… Да ещё кого ни есть выслать — вытропить наших соседей. А я передам что воеводам. Поможешь ли?
— Почему не помочь, — легко согласился Хлопов. — Завтра с утра — годится?
— Благо тебе, — сдерживая радость, кивнул Гоймир…
…Перешагнув порог веранды, князь-воевода столкнулся с Йериккой. Тот стоял у косяка и что-то посвистывал. По веранде разносились хихиканье, шорох, слышались негромкие возгласы и обещания, в основном связанные с членовредительством — чета делила жизненное пространство.
— Нашёл? — с ходу спросил Йерикка. Гоймир поморщился:
— Й-ой, догада… Нашёл, добрым путём всё.
— Вот когда мы, — Йерикка ногой раскатал свой плащ и, сев на него, начал растирать подъём босых ног, — Когда мы, — повторил он, — вернёмся домой, и дом будет цел, а данваны уйдут на какое-то время, тогда я скажу: «Добрым путём всё.» Да и то — преждевременно.
Гоймир сел рядом на свой плащ. Вздохнул:
— Если так, то мыслю — твёрдым сказать: «Добрым путём всё» можно одно на одре, среди друзей и родни…
— Где уж тут «добрым путём», это чистый ужас — такая смерть, — искренне сказал Йерикка.
По другую сторону поднялась голова Олега. Он свирепо сказал:
— Если не заткнётесь, то ночью я положу вам на морды по носку!