лся к остальным и попросил: — Пойте уж, а я не сумею, горло…
Богдан шагнул вперёд без раздумий. Конечно, далеко ему было до убитого Гостимира, но у него оказался звонкий светлый альт, и неплохо умел Богдан петь…
— Хвала тебе, Дажьбог Сварожич,
Солнце пресветлое!
И тебе хвала, Перун Сварожич,
Гром Небесный!
И остальные подхватили:
— Хвала племени Сварогову:
И вам, навьи-предки.
И вам, люди-потомки,
И всей Верье славянской —
Хвала ныне и ввеки!
Славны преданья веками стояли!
Славная память славным героям.
Павшим за Верью, за веру славянства —
Славная память и ввеки, как часом!
Труд их и подвиг, вера, преданья
И нашему братству одно окреп и защита!
Станем же смело, как встарь вставали
Предки, нам жизнь сохранившие!
Станем же смело, не устрашившись
Зависти, злобы, ков вражьих!
Бури проходят — одно сияет
Щит Дажьбожий, солнце славянства!..
«А ведь это и правда так, — подумал Олег. И с удивлением понял, что плачет. Но это не были слёзы страха или горя… Это были слёзы странной гневной радости, от которой кровь быстрее бежала по жилам и тяжелели кулаки. — Ну убили они этих ребят. Ну убьют и нас. Войну им всё равно не выиграть. А умирать страшно, когда знаешь, что ничего после тебя не останется…»
А десять голосов взвились и загремели над морским прибоем:
— Братья, знамя наше
Пусть разовьётся над нами —
Жив дух славянский!
На этот раз Гоймир приказал не стрелять в парламентёров. Молодой хобайн-офицер поднялся к позициям горцев один, оставив сопровождавшего с белым флагом внизу, и стоял под дулами автоматов открыто, поигрывая веточкой вереска. Он был светло-русый, настоящий славянин, мало чем отличающийся от самих горцев, но заброшенный на ТУ сторону — непримиримый враг…
Гоймир вышел ему навстречу и, остановившись в нескольких шагах, спросил:
— Что сказать хочешь?
— То же, что хотели сказать те, кого вы убили, — спокойно ответил хобайн. Сдавайтесь, или никто из вас не увидит следующего утра.
— Клянусь Дажьбогом, — Гоймир вскинул руку, — и вереском, который ты держишь в руке, что никто из нас не сложит оружия. И пусть будет, как будет.
— Мы не пожалеем снарядов, — пообещал хобайн. Но лицо Гоймира уже стало скучающим, он повернулся и зашагал вверх по склону, к своим, больше не удостоив врага ни единым взглядом или словом…
…День тянулся, как похоронная мелодия. Ветер улёгся, тучи висели над морем и скалами, как раньше. Изредка постреливали со стороны врага, но даже попасть не старались. Орудия пока молчали.
Олег искал Йерикку, а нашёл Богдана. Сидя со скрещёнными ногами под прикрытием камня, мальчишка что-то старательно малевал взятыми у Одрина маркерами на куске плаща. Рисовальщик из Богдана был так себе, но Олег различил оскаленную морду рыси…
— Что рисуешь? — поинтересовался землянин. Богдан, увлёкшийся своим занятием до полной глухоты, смущённо вскинулся, но тут же доверчиво ответил:
— Стяг наш рисую. А то в бою тоскливо уж очень, разом ничего над собой не взметнуть…
Олег постоял, посмотрел. А потом зашагал по камням дальше — и почти тут же обнаружил Йерикку на берегу звонкого ручейка, проложившего себе путь в гранитном основании скал. Рыжий горец сидел, прислонившись спиной к камням и обхватив колени руками. Он разулся, поставив куты рядом, тут же стоял пулемёт.
— Привет, — сказал Олег, присаживаясь на уже привычным жестом подстеленную полу плаща. Достал наган, начал крутить на пальце, как ковбой в вестерне. Йерикка сидел совершенно неподвижно, глядя перед собой остановившимися глазами. И Олег вдруг заметил, что он слушает сиди-плеер. — Что там стоит? — поинтересовался мальчишка, с размаху бросая револьвер в кобуру.
— У Ревка взял, — Иерикка протянул наушники Олегу.
Ни музыка, ни слова Олегу знакомы не были. Молодой голос пел пол гитару и отделённый стук барабана — отчаянно и печально:
— Это не игра, вспомни, как вчера
Этим мальчикам был неведом страх?
Автомат в руке, след от пули на виске —
И последняя улыбка на губах…
Я не говорю, что бога нет,
Но кто же знает, для чего,
Смеясь жестоко, нами он играет?!
Я уверен в том, что бог — шутник;
Когда меня он примет — я увижу,
Как смеётся он над нами —
Он всё видит!
Боже, дай ответ, для чего в пятнадцать лет
Ты назначил нам всех иллюзий крах?!
Что ты скажешь нам, когда завтра где-то там
Мы увидимся с тобой на небесах?!.
— Что это? — спросил Олег, снимая наушники. Странно-безжалостный ритм, контрастировавший со словами песни, всё ещё звучал в ушах; Олег чувствовал нечто вроде лёгкого опьянения и в то же время — готовность кинуться в любую, саму проигрышную схватку. — Классная вещь.
— «Уличный полк», — пояснил Йерикка, — музыкальная группа, запрещённая данванами. А диск я тоже взял у Ревка… Знаешь, почему я её слушаю?
— Догадываюсь, — Олег протянул наушники другу. — Ты думаешь, что сегодня ночью мы умрём. Верно?
Йерикка потёр ногу о ногу и улыбнулся углом рта:
— Да нет… Не исключено, что мы ещё поживём.
— Ты что-то придумал? — после короткого молчания спросил Олег, играя камешком, подобранным у ног.
— Придумал, — согласился Йерикка, — хотя не исключено, что это просто более быстрый путь к смерти. Потому я и слушаю эту песню…
— Ну, тоже неплохо, — ответил Олег. Мальчишки посмотрели друг на друга и засмеялись невесёлым смехом, но от души.
По склону защёлкали камешки. Точным прыжком Гоймир преодолел сажень с лишком отвесной скалы и встал, прислонившись к ней плечом.
— Говорил ты, что на ум тебе что-то пришло? — с ходу взял он быка за рога.
— Да, — Йерикка провёл ладонью по щеке.
— Рассказывай, — Гоймир поставил к ноге меч и положил забинтованную ладонь на узорчатое яблоко рукояти. — Хоть я и не вижу, что тут можно придумать-то?
Йерикка внимательно посмотрел на Гоймира, на его суровое, неулыбчивое лицо:
— А ты очень изменился, — медленно сказал рыжий горец. Гоймир повёл плечом:
— Про что ты?
— Раньше ты не смотрел на вещи так серьёзно. Может, потому и опасности не были такими серьёзными, а?
— На мой вид это дело насквозь серьёзное, как ни верти, — возразил Гоймир. — Часом мы и услышим, как Желя наша кричит…
— Она охрипнет, прежде чем до нас докричится, — кощунственно ответил Йерикка.
— Да что тут выдумать можно?! — Гоймир пристукнул мечом о камень. — Нет чести — под обстрелом лечь. По-ночь выйдем из убежищ, окружим врага, да и бросимся с боевым кличем. Одно убьют нас, да и мы с собой много кого прихватим.
— Неплохо, — одобрил Олег, — а главное очень красиво. И глупо до невозможности.
— А то ли сказал кто что? — не глядя в его сторону, осведомился Гоймир.
— Вообще-то — совершенную правду кто-то сказал, — невозмутимо подтвердил Йерикка. — Такие вести следует приберегать на крайний случай.
— То — не край? — изумился искренне Гоймир.
— Ты очень догадлив… — Йерикка устроился удобнее. — Самое для нас опасное — орудия. Может быть — единственно опасное. Если их выведем из строя — а достаточно снять замки — дадим себе ещё сколько-то времени.
Гоймир задумался. Может, он и изменился, но медленней соображать не стал.
— Прокрасться тайком кладёшь?
— Да. Причём не дожидаясь ночи. Сейчас, пока они отдыхают и готовятся!
— Ну и кто пойдёт? — спросил Гоймир. Йерикка промолчал — неподалёку послышался звук кувикла, и — показалось — голос Гостимира; лишь через несколько мгновений стало ясно, что поёт Мирослав…
А как по скалам-то да по горам,
Да ущельями хмурыми, тропами тайными
Уходил на бой молодой боец.
Молодой боец, краса племени.
Дома ждали его девятнадцать дней,
Девятнадцать дней мать с невестою.
А в двадцатый день спозараночку
Возвратилась рать-дружина с победою.
Возвратилась с великой почестью.
Только им-то ждать было некого…
Как ним в дом пришли верные друзья,
Принесли друзья меч обломленный,
Принесли друзья весть погибельную,
Принесли рубаху кровавую…
Ой рыдает мать горше горького,
И невеста, упав, убивается,
Убивается да криком кричит,
Кричит-кличет она друга милого:
«Всем хорош ты был, всем удал да смел.
Среди прочих бойцов — краше красного!
А теперь лежишь во чужой земле,
Ты один лежишь, смертью прибранный!
Как ушёл со двора — любовалась я,
Любовалась я, глаз невмочь отвесть!
Где ж теперь краса твоя писаная?
Не косить тебе сена на лугах,
Сына на руках не носить тебе!
Не присесть за стол в нашей горнице,
Дом не выстроить для своей семьи!
Твой сломился меч пополам в бою —
Так и наша жизнь переломана.
Не войти тебе под родимый кров,