— Вон же, на двери, — Яшка ткнул пальцем. — Звезда Давида мелом нарисована. Это ведь из местных какая-то гнида постаралась подать фрицам знак, что в доме евреи живут! Надо стереть его немедленно!
Яшка шагнул в сторону дома, но я поймал его за шкирку и поставил перед собой.
— Между прочим, я до сих пор считаю, что ты жульничал в той партии! — громко сказал я. — Думал, я не заметил, как ты карту в рукав нычишь?
— Да что ты… — начал возмущаться Яшка.
— Хайль, Гитлер! — браво зиганул я приближающейся троице фрицев. Яшка торопливо подобрался, оглянулся и тоже вскинул руку в нацистском приветствии. Бл*ха, до сих пор меня коробит каждый раз, когда приходится это делать! Будто я своими руками в этот момент невинных людей расстреливаю или газ в газовые камеры запускаю.
— Зиг хайль, — лениво отозвалась троица и бодрым шагом направилась к тем самым дверям, где была нарисована шестиконечная звезда.
Фрицов трое. С карабинами. Дверь распахнули с ноги и ворвались в дом, даже не сняв с плеч оружие. Полностью уверены в своей безопасности и безнаказанности.
— Сейчас выведут семью, — Яшка судорожно сглотнул, губы его задрожали. — А расстреляют прямо на улице. Чтобы комнаты не пачкать и жилье под офицеров оставить. С-суки… Ненавижу…
Я тревожно огляделся. Улочка пустынна. Воробьи дерутся возле лужи. Кое-где дымок на пепелищах. Местные попрятались по домам, ждут своей участи. Патрули шныряют, но именно в этот момент, в зоне видимости никого нет. Это гуд, можно попробовать…
— Короче, — быстро проговорил я, тряхнув Яшку за плечо. — Стоишь здесь и насвистываешь песенку.
— Какую песенку, ты чего дядь Саш? — глаза Яшки округлились.
— Похер какую, заткнись и не перебивай! Если увидишь патруль или другую холеру, свистеть прекращаешь. Понял?
— А ты куда?
— Разберусь, — кивнул я на домик, откуда уже слышались крики, звон разбитого стекла и грохот. — Я пошел! Свисти!
Яшка на удивление умело стал насвистывать «Сердце, как хорошо на свете жить». Я спешно юркнул во двор, взбежал на крыльцо и распахнул дверь. Оказался в просторной гостиной, она же кухня. Один из фрицев молотил прикладом возрастного мужичка, распластавшегося на полу. Второй за волосы волок к выходу вопящую женщину, а третий сграбастал ребенка лет пяти, держал его одной рукой, а второй рылся в шкафу. Мародерничал сука.
— Хальт! — тот что охаживал мужика вскинул на меня карабин.
Я поднял руки и пробормотал по-немецки:
— Свой, свой! Не стреляйте. Вот и аусвайс имеется, герр офицер. Вот и предписание комендатуры на право нахождения здесь. В порядке документы.
— Какого дьявола тебе здесь надо? — уже чуть расслабившись, спросил немец, но ствол карабина с меня не сводил.
Мужичок на полу чуть отполз и глянул на меня снизу просящими глазами полными слез.
— Я все объясню, герр офицер, моя фамилия Волков. Алекс Волков, я переводчик и работаю на графа Эрнст-Отто фон Сольмс-Лаубаха, у его светлости сегодня жутко разболелся зуб. Нужно срочно обезболить!
— Ты врешь! Рус швайн! — прошипел фашик и махнул рукой на пленников. — Среди них нет докторов. Это грязные юде.
— Вы не поняли, герр граф приказал принести не лекарство, а настоящее обезболивающее, — я недвусмысленно хлопнул двумя пальцами по горлу. — Лекарства не удалось раздобыть, но местные сказали, что в этом доме торгуют отличным самогоном. Ну, вы понимаете? Самогон? Водка? Шнапс! Русский самогон — это лучшее лекарство от зубной боли. Прошу, герр офицер, помогите мне его найти. Прежде чем вы расстреляете этих юде, пусть они скажут где погреб и где прячут бутыли. Можно я у них сам спрошу?
Тот, что боролся с женщиной с любопытством на меня уставился, который держал ребенка, отшвырнул его на пол, а фриц, державший, меня на мушке, опустил ствол. Никто не был против поиска выдуманного мной самогона. Видно, что после маршбросков пехота тоже жаждала разжиться немного спиртным.
— Спроси у них, где шнапс! — кивнул мне фриц.
— Спасибо, герр офицер, — голова моя качалась китайским болванчиком. — Я мигом. Я всю душу из них выну, но графа спасу, спасибо!
Я подошел к лежащему мужчине, тот тяжело дышал:
— Где самогон, сука?!
— Я… Я не понимаю… У нас нет его и не было, — он вытер рукавом кровь с лица.
Я повернулся к немцам и хохотнул:
— Эта свинья не хочет говорить.
Фашики непонимающе на меня уставились, хмурили тугие лбы. Ага. Значит по-русски не бельмеса. Проверочка удалась. Что ж…
— Шайсе! — выкрикнул я и впечатал сапог в живот лежащего старика.
Громко так впечатал, ударив каблуком в доски пола, остановив в самый последний момент ногу, но при этом успел чуть упереть носок поддых.
Получилось театрально. Бухнул пол, а старик скрючился, но больше от испуга, чем от боли. Я-то чувствовал, что слегка его задел.
— Говори, сука! — блажил я.
Эти два слова фрицы наверняка знали. Поэтому выкрикнул их с особой яростью. А потом стал вещать инструктаж для евреев, но выкрикивал его как угрозы, брызжа слюной.
Сообщил деду, чтобы «на три», схватил этого за ноги. Держал его как коршун тушкана, а женщине велел хватать ребенка и ложиться на пол.
Евреи смотрели на меня ошарашенными глазами, и было похоже, что сильно испугались моих «угроз».
— Говори, сука! — снова выкрикнул я. — Считаю до трех! Раз, два… Три!
Глава семьи ожил и вцепился в ноги фрица. Тот замахнулся на него прикладом, но я перехватил ствол. Крутнул его по часовой, вывернув из рук. Ближайший ко мне немец скинул с плеча карабин, но дернуть затвор не успел, как приклад моего трофейного вкрошил ему зубы прямо в глотку.
Третий фриц успел-таки направить на меня ствол, но прежде чем он нажал на спуск, я успел дернуть за половик под его ногами. Он грохнулся на спину, но оружие не выпустил. Я подскочил у ударил карабином как клюшкой. Бац! И череп лопнул, брызнув мозгами.
Остался последний противник. Он сумел вырваться от старика и выхватил нож. Понимал, что стрелять я не буду, мигом патрули сбегутся.
В его глазах ярость. Он перехватил холодняк, уперев большой палец в перекрестие рукояти. Сразу по хвату видно, что тычком удар наносить собрался. Ну, давай, ублюдок… Иди к Вервольфу.
Фриц сделал предсказуемый выпад, а я встретил его ударом приклада. Знатно так припечатал в грудь, аж ребра захрустели.
Сдавленный хрип, и немец скрючился на полу. Нож звякнул о пол. Я шагнул к нему, занеся над головой приклад, но добить не успел. Старик подхватил с пола нож и вонзил в горло фашиста по самую рукоять. Тот забулькал и затих…
Минус три. Потерь среди гражданского население нет. Фу-ух…
Глава 10
Немая сцена. Старик выпустил рукоять ножа и стеклянным взглядом рассматривал кровь на своих ладонях. Женщина сжимала в объятиях ребенка.
— Дамочка, вы его задушите, — сказал я. — У вас очень мало времени, вставайте и уходите.
— Но куда же мы пойдем? — пролепетала женщина. — Это наш дом… Вещи… Инструмент… Хрусталь… Наши друзья…
Она была бледной, как полотно, губы ее тоже побелели и предательски затряслись. Бл*ха, только истерики сейчас не хватает! Я по быстрому шагнул к ней и отвесил пару звонких пощечин. Единственный сейчас доступный способ походно-полевой психотерапии.
— Те самые друзья, которые на двери звезду нарисовали, чтобы фрицев на ваш дом навести? — жестко сказал я прямо ей в лицо. — Дамочка, у вас не получится откупиться или отсидеться. Эти трое вас бы расстреляли, а потом ограбили. А возможно сначала изнасиловали бы по очереди. Уходите! Прямо сейчас.
— Надо собрать вещи… — пробормотала женщина. Ну слава яйцам, вроде больше не похоже, что собирается разразиться слезами.
— Сарочка, какие еще вещи? — ожил старик. — Что ты прицепилась к этим вещам? И отпусти, наконец, мальчика.
Женщина разжала свои объятия-тиски, и ребенок повернул ко мне голову и посмотрел внимательным взглядом темных глаз. Черные кудряшки, взгляд умненький. Да уж, без шансов. Эти трое прямо-таки каноничные евреи, в толпе хрен затеряешься. Она поднялась на ноги и деревянным шагом пересекла комнату. Подошла к туалетному столику с огромным овальным зеркалом. Н-да, а дом-то у них и впрямь, довольно богатый. Понимаю в чем-то дамочкины сомнения, как это все оставить. Хрустальная люстра, лепнина на потолке, замысловатая мебель, к которой запросто может подойти определение «антикварная». Чувствуется вкус, стиль и немаленький достаток. Вот и заработали себе «друзей», которые первым же делом сдали их злорадно на растерзание фрицам. Старик тоже поднялся и проковылял к комоду. Выдвинул ящик, принялся выбрасывать из него белье. Извлек пухлый конверт.
— Надо было послушать Степана, — ворчливо проговорил он. — Еще неделю назад ведь предупреждал, что надо уходить немедленно. Говорил, что так и будет, а ты что сказала?
— Папа, ну как же мы могли уйти? — с надрывом воскликнула женщина. — Ведь Семочка еще не вернулся!
— Семочка на Урале в гораздо большей безопасности, чем мы с тобой здесь! — дед уже гораздо шустрее ломанулся к книжному шкафу и проделал с ними те же манипуляции — выкинул несколько книг с полки и достал еще один пухлый конверт.
— Что еще за Степан? — спросил я.
— Батюшка из церкви в квартале отсюда, — ответила женщина. Она тоже занималась делом. Методично перекладывала золотые украшения из шкатулки в сумочку. — Он с самого начала войны ходил по домам и убеждал, что надо уезжать.
«Хм, надо же… — подумал я. — Тот самый Степан пытался спасти евреев? Значит я в нем ошибся, мне он не показался хорошим человеком».
— Но никто ему не верил, — губы деда горько скривились. — Молодой щегол еще, бороденка едва проклюнулась…
— Молодой? — переспросил я.
— Мы же ничего не знали! — простонала женщина. Села на пуфик принялась надевать лаковые туфли на высоких каблуках. — Ни-че-го! Ровно до того момента, как мы проснулись, а по улицам маршируют фашисты! Да вы даже представить себе не можете, каково это! Живешь спокойно, ходишь на работу, а тут — бомбы! А теперь и вовсе… — она всхлипнула. А мне снова захотелось отвесить ей оплеуху. Конечно, где уж мне представить такое! И всем остальным жителям СССР и других прочих стран, которые жили-жили спокойно…