вают мотоциклы, нацеливая пулеметные стволы в сторону поля. Они что, боятся, что на колонну набросится стая волков? Офицеры тем временем стали кучковаться, щелкая зажигалками и оживленно переговариваясь. Я велел спутнице оставаться в машине, и направился к ним.
Увидев меня, фрицы встали навытяжку. Еще бы, ведь я единственный в этой компании носил полковничьи регалии, пусть и «СД-шные». Я вяло махнул рукой, дескать, вольно господа офицеры, мы не на параде и не на приеме у гауляйтера. Фашисты немного расслабились и задымили цигарками. Я безразличным взором обвел окрестности. И справа и слева от дороги простирались поля, заросшие стерней. Впереди, примерно в полукилометре, виднелся лесок. Небо было ясное с редкими облачками.
Самое главное, что среди офицеров не было фон Штернхоффера — моей главной цели, но это ничего. Насколько я понимаю в загонной охоте, загонщики должны гнать дичь на стрелков, расставленных по нумерованным позициям, которые стрелки покидать не должны без команды старшего егеря. Ну и кто тут у нас егерь? Этот старикан, одетый точно также, как и уехавший с первой частью колонны комендант? Только у него, помимо прочих охотничьих причиндалов был штуцер, остальные даже одеты для охоты не были, а из оружия имели только пистолеты. Хотя кто знает, что там у них в багажниках?
Как бы то ни было, меня это устраивало. Во-первых, потому что я не выглядел среди прочих эсэсманов и армейских белой вороной, а во-вторых, если что, у меня есть шанс выкосить всю эту ораву до того, как кто-нибудь из них пристрелит меня. Впрочем, торопиться не будем. Время у меня есть, надо только понять, как будет проходить эта охота? Пока ни загонщиков, ни дичи что-то не видно. Да и сами охотники ведут себя так, словно не боятся вспугнуть чуткого лесного зверя. Топчутся и ржут, как кони.
— Господа! — вдруг заговорил тот, кого я принимал за егеря. — Я что-то не пойму, кто у нас тут главный? И когда нас расставят по номерам?
— Судя по мундиру, главный у нас штандартенфюрер, — произнес толстый армейский гауптман, посверкивая в мою сторону свиными глазками.
— Господа, здесь я только рядовой стрелок, — развел я руками.
— Простите, господин штандартенфюрер, — произнес «егерь», — но мы не знаем вашего имени!
— Отто фон Штирлиц.
— Разрешите представиться, барон? Генрих Венцель! — отрекомендовался старикан. — Доктор философии и истории права Марбургского университета.
Аненербе, носом чую. Иначе, что делать марбургскому профессору в этой глуши? Я пожал ему руку и светски осведомился:
— Какими ветрами занесло вас, профессор, в эту самую глухую провинцию нашего Великого Рейха?
— Интерес к славянским древностям, — отбарабанил тот. — В здешнем музее обнаружены труды древнерусских чернокнижников, которые томились в монастырских застенках вместе с их авторами. От авторов остались лишь истлевшие кости в ржавых кандалах, а манускрипты уцелели.
Что-то много вас развелось, любителей славянских древностей. Наверняка, прохвессор брешет, как сивый мерин. Может он и дохтур, да только не философии и истории права, а физики или еще какой науки, связанной с созданием атомного оружия. Ну ничего, подвернешься мне, охотничек, под горячую руку и будешь философствовать с чертями в Аду. Вдруг послышался истошный лай собак и присутствующие обернулись на звук. Он шел со стороны поля. Присмотревшись, я увидел человеческие фигурки обреченно бредущие, где-то у горизонта.
— А вот и дичь, господа офицеры! — объявил оберштурмфюрер. — Стрелять только в сторону поля, потому что в лесу, в засаде, вторая группа стрелков во главе с самим господином комендантом. Пожалуйста, не заденьте собачек!
— Позвольте, но ведь это… люди! — пискнул Венцель.
— Нет, герр профессор! — усмехнулся эсэсовец. — Это — кабаны! Русские свиньи, отощавшие на лагерных помоях.
И оберштурмфюрер загоготал. Рука моя сама собой вытащила из кобуры «парабеллум». Пристрелить нацистскую мразь!
— Господа, господа! — замахал ладонями тот. — Прошу вас, не толпитесь. Разойдитесь по своим машинам и ведите огонь прицельно, облокотившись о крышу или капот.
Вовремя он это сказал. Я очнулся и побрел к своему «Опель Адмиралу». Сунулся в приоткрытую дверцу.
— Сейчас начнется пальба, — сказал я фройляйн Зунд. — Никакой дичи здесь нет. Будут убивать заключенных из концлагеря, которых гонят собаками. Спасая свои жизни, заключенные кинутся к лесу, а там их ждет засада.
— Что будем делать, любимый? — спросила она.
— Слушай внимательно! Возьмешь мой пистолет и пару запасных обойм к нему и потихоньку пойдешь к лесу. В тебя никто стрелять не станет. Чтобы здесь ни происходило, не оборачивайся и тем более — не возвращайся!
— А как же ты?
— Я тебя догоню, а если… нет. Ты знаешь, что делать! Эту охоту придумал комендант. Его нужно ликвидировать.
— Я все сделаю, дорогой, но ты обязательно останься в живых, — сказала Марта. — А твой «парабеллум» мне не нужен.
Она раскрыла сумочку и достала… Нет, не «бульдог», а карманный «вальтер».
— Если ты меня не догонишь, я подойду к Штернхофферу вплотную и выстрелю ему между глаз. Что будет дальше, мне без тебя не интересно.
Началась пальба. Я оглянулся. «Охотнички», как и советовал им оберштурмфюрер, стреляли, облокотившись кто о крышу, кто о капот своих малолитражек. Прицельно били, сволочи. Люди на поле, а теперь было отчетливо видно, что это военнопленные, заметались, пытаясь спастись. Некоторые падали на землю, но их тут же поднимали матерые овчарки.
— Давай, милая! — скомандовал я. — Времени в обрез!
Она выскочила из салона, на мгновение прижалась ко мне, впившись губам в мои губы. Это было что угодно, но только не притворство. Я с трудом оторвал ее пальцы, вцепившиеся в отвороты моего полковничьего мундира. Бросив на меня прощальный взгляд, фройляйн Зунд поспешила в сторону леса. Умница. Надела сапожки, а не туфельки на каблуках. Заставив себя не смотреть ей вслед, я кинулся к своему тайнику под днищем автомобиля. Вынул из него три гранаты и сунул их за пазуху, потом вытащил пулемет.
Посмотрел в сторону стрелков. Они увлеченно палили по моим соотечественникам. Все, кроме доктора Венцеля. Тот стоял, опустив свой штуцер прикладом к ногам. Ну что ж, папаша, это тебе зачтется! Я посмотрел на солдат. Те сидели на своих мотоциклах и подбадривали веселыми криками офицеров и аплодировали, если те попадали. В мою сторону никто не смотрел. Я подхватил «MG-42» и патронную коробку, и кинулся через дорогу. Благо по ту ее сторону была сухая канава.
Открыл затвор, заправил ленту. Так, пулемет готов к стрельбе. Теперь нужно решить вопрос с мотоциклистами. Вынув гранаты, я почти ползком двинулся вдоль канавы в их сторону. Гогочут твари, аплодируют. Ну вот вам еще аплодисменты! Одну за другой выдергивая чеки, я швырнул гранаты в мотоциклы. Взрывы раздались уже тогда, когда я, пригибаясь, бросился обратно к пулемету, рискуя быть задетым осколками. Пронесло. Схватив тяжеленную, одиннадцатикилограммовую «циркулярную пилу Гитлера», нажал на спусковой крючок, целясь таким образом, чтобы пули не ушли в поле.
Ошеломленные нападением сзади, фрицы не успели сообразить, кто по ним пуляет. Они валились в буквальном смысле, как подкошенные. Когда я приблизился к этим горе-охотничкам, некоторые еще елозили мордами в кровавой грязи. Пришлось их добить из милосердия. Оберштурмфюрер даже попытался пальнуть в меня из своего «люгера», но мой «парабеллум» пресек его смрадную жизнь. Профессора кислых щей я тоже зацепил из пулемета, но добивать не стал. Пусть пока поживет. Вышел на край поля, закричал, стараясь перекрыть лай собак:
— Товарищи! Давайте сюда! Берите оружие! К лесу нельзя! Там засада!
Многие услышали, а может просто догадались, что орущий и размахивающий руками мужик в изгвазданном эсэсовском мундире только что положил десяток с лишним фрицев, и тут же кинулись к колонне машин. Собаки — за ними. Жаль, не мог я шарахнуть по этим шавкам из «пилы Гитлера», не боясь задеть красноармейцев. Пришлось отстреливать точечно, из «парабеллума». Овчарки визжали, крутились, но не отступали. Тогда военнопленные начали хватать трупы убитых и отмахиваться ими от живых.
Такая атака смутила псов. Они, видать, решили, что сородичи напали на них и принялись грызться между собой. Красноармейцы, воспользовавшись суматохой, преодолели остаток расстояния, отделявшего их от вожделенного оружия. Они хватали пистолеты, винтовки, автоматы, яростно пиная трупы врагов. Раненый Венцель, подняв руки, умолял о пощаде. Пришлось его заслонить собой. Хорошо хоть, что пленные не пальнули сгоряча. А то ведь реакция на все эти немецкие витые погончики да нашивочки у них одна.
— Товарищи, внимание! — обратился я к ним. — Оружие и машины, кроме вон того «Опеля Адмирала», в вашем распоряжении. Забирайте все и дуйте на юго-запад, там партизаны. Шоферы среди вас есть?
— Есть, — послышались голоса.
— Кто старший?
— Я! — выступил вперед истощенный, в ободранной зэковской полосатой робе, но на удивление чисто выбритый военнопленный. — Комбриг Серпилов!
— Здравия желаю, товарищ генерал! — откликнулся я и, не удержавшись, спросил: — Как же вы выжили?
— Не нашлось среди бойцов стукача, — хмыкнул он. — А те, кто нашелся… Сами догадываетесь… Вашей фамилии не спрашиваю, дорогой товарищ, понимаю.
— У меня к вам просьба, товарищ генерал. Возьмите этого немца с собой. Перевяжите. И доставьте к партизанам. Его зовут Генрих Венцель. Выдает себя за немецкого профессора из города Марбурга, но есть подозрение, что он работает на Аненербе и связан с проектом «Звездный огонь». Передайте это все командованию партизанского отряда. Это очень важно!
— Я все запомнил. Передам обязательно.
— Если спросят, от кого такие сведения, скажете — от Красного Вервольфа.
— Хорошо, товарищ! — Серпилов обнял меня и шепнул: — Спасибо, друг… До конца дней своих не забуду!
— До свидания, товарищи! — сказал я. — Бейте фашистскую мразь, сколько сможете. А у меня еще дела.