— Эх, самая работа будет! — сокрушенно покачал курчавой башкой цыган. — Шучу!
Наконец-то — дело. Надоело бабьи сплетни собирать… Да, листовки разбрасывать… Всем все
передам!
Я сунул ему немецкую марку.
— Благодарствую, господин хороший! — громко сказал Рубин. — Всегда рад чистить
ваши штиблеты!
Посмотрев на часы, я направился к дому Сухомлинского. Вскоре должна вернуться с
работы Марта. Да и мне не мешает посидеть в тишине и все обдумать. Уж больно
заковыристая задачка. Извлечь папку с научными материалами из сейфа местного отделения
Аненербе — сложно, но можно. Вытащить профессора из-за стенка — можно, но сложно. А
вот как изъять из немецких мозгов то, что могло туда из этой заветной папочки попасть? И
тем не менее — именно эту задачу поставило руководство перед бывшей княгиней
Шаховской. Как бы бредово это ни звучало!
В прихожей меня встретила Глаша. Надутые губки выражали неодобрение. Надо
думать, моими любовными похождениями. Приняла у меня пальто и шляпу. Сообщила, что
князь отбыл по делам, обед готов, можно подавать. Я сказал, что подожду фройляйн Зунд,
чем вогнал горничную в еще большее уныние. Чтобы как-то утешить ее, я попросил подать
мне кофе в кабинет. А сам прошел в ванную. Колонка была теплая, так что помыть руки
можно было с комфортом, а вот к приходу Марты не мешало бы нагреть воду как следует.
— Спасибо, милая! — сказал я, когда горничная принесла кофейник на серебряном
подносике, с фарфоровой чашечкой и блюдечком с конфетами.
Именно так любил пить кофе Базиль Горчаков, о чем я узнал, случайно. Старый князь
как-то проговорился, что в «моем семействе» бытовала такая странная привычка. Пришлось
соответствовать. Взяв чашечку, как положено, двумя пальцами и чтобы мизинец непременно
— на отлете, я сказал:
— Да, Глашенька! Скажи Захару, чтобы колонку растопил!
— Мадам вернутся, и соизволят принять ванную? — съязвила горничная.
Мне захотелось по-барски отвесить ей леща пониже спины, но удержало опасение, что
эта шалость будет воспринята как сигнал к сближению.
— Не мадам, а — мадемуазель! — поправил я. — Вернее — фройляйн.
— Я по-немецки не понимаю, — насупилась Глафира. — Они моего тятеньку под
Перемышлем в шестнадцатом убили.
— Соболезную, но не скажи это при наших немецких гостях. Некоторые из них неплохо
понимают по-нашему.
Сердито стуча каблуками, она удалилась. Я остался наедине с кофе и своими мыслями.
Итак, что я узнал от засланной княгини? Галанина взяло не гестапо и даже — не Абвер. Он
взят по заказу Аненербе, благодаря чему, собственно, жив до сих пор. Аненербе, несмотря на
свою специфику, заинтересовано в участии в создании нацистского атомного оружия. Это как
раз понятно. Какое ведомство первым преподнесет обожаемому фюреру вундервафлю, тому
и достанутся все моральные и материальные плюшки.
Дальше. Со смертью Зиверса и примыкавшего к нему графа Сольмс-Лаубаха, Аненербе
в Плескау затихарилось. И это тоже понятно! Боятся попасть под тяжелую лапу Красного
Вервольфа. Теперь сотрудники 'Немецкого общества по изучению древней германской
истории и наследия предков' уже не щеголяют нагрудными знаками в виде меча в петельке, а
либо предпочитают штатское, либо носят полевую форму офицеров вермахта. И тем более —
ни одной вывески или хотя бы — таблички на двери кабинета.
Следовательно, надо, прежде всего, вычислить, где они сейчас тусуются? И кто из
немчуры, наводнившей город, относится к Аненербе. Это, так сказать, план предварительных
мероприятий. Потом, необходимо узнать, кто именно здесь работает по теме атомной бомбы,
сузив, так сказать, круг подозреваемых. Ну и параллельно — выяснить местонахождение
профессора Галанина и изъятой у него папочки. Собрав информацию, можно будет подумать
о планах по вызволению и документов и их владельца из лап фашистов.
Ну и третий этап, к которому я не знаю пока как подступится, это извлечение из голов
этих фантазеров из Аненербе выкраденных ими сведений. Не прибегая к гипнозу и другой
чертовщине, сделать это можно лишь одним способом, а именно — подорвать доверие к
полученным данным. Примерно к этому приему прибег Штирлиц, когда дискредитировал в
глазах нацистской верхушки истинно арийского физика Рунге. Вот как раз этим и нужно
озадачить Шаховскую, ибо во всем остальном она будет мне только помехой.
Двери моих комнат — спальни и кабинета — выходили в коридор, который вел от
прихожей к апартаментам самого князя, так что мне было отчетливо слышно, когда кто-то
приходил. Вот и сейчас, заслышав голоса, я навострил уши. Говорили двое — женщина и
мужчина. Увы, это не Марта вернулась, а — князь. Он говорил с Глашей. Что-то фройляйн
Зунд задерживается? Много работы в «Тодте»? Через несколько минут в прихожей забрякал
колокольчик дверного звонка. Обитатели дома открывали двери своим ключом, значит, это
гость. Я решил открыть сам. И не зря. Правда, за дверью была не Марта, а… Степан.
— Меня Лазарь Иванович прислал, — без обиняков сообщил он. — Сегодня в
девятнадцать ноль ноль у склада в Крестах.
— Понял! Буду!
Степка воровато оглянулся и слинял. Я вернулся в кабинет. Что ж, сегодня устроим
шухер, но не корысти рядом, а токмо ради того, чтобы прикрыть отход из города Лазаря
Ивановича со Степкой. Все равно жизни им здесь не будет, раз уж контрразведка
Радиховского решила крышевать криминал в оккупированном Пскове. Хреново, конечно, что
Серебряков, а следовательно, и его босс, знают, что Базиль Горчаков замешан в грабеже
немецких складов. Ведь эти продажные твари в любой момент могут сдать его — меня, то
есть — в гестапо. Ну да бог не выдаст, свинья не съест! А война план покажет.
В дверь кабинета постучали.
— Да!
— Василий Порфирьевич! — сказала горничная. — Извольте пожаловать к столу!
— Иду!
Через несколько минут мы уже сидели в столовой, позвякивая серебром о фарфор. Не
считая ресторана для немецкого офицерья, у Сухомлинского подавали самые роскошные
блюда в городе, большинство мирного населения которого голодало. А уж узники окрестных
концлагерей попросту умирали от истощения и цинги. Не скажу, что от понимания этого у
меня не лез кусок в горло. Борьба с этой паучьей мразью, которая подмяла под себя мою
родную землю, требует немало сил. Однако не помнить о том, что мои соотечественники
сейчас голодают, я тоже не мог.
Князь по своему обыкновению много болтал за обедом, а я лишь вежливо улыбался и
поддакивал. На улице стемнело. Марта все не появлялась. Пора было собираться. Выйти я
намеревался до наступления комендантского часа. Я давно выправил себе ночной пропуск,
но мне он пригодится, когда буду возвращаться после дела. Откушав, месье Сухомлинский
ушел к себе, а я поблагодарил Глашу и отправился переодеваться. Костюм, щегольские
штиблеты, пальто и шляпа, все это не годилось. Поэтому из княжеских хором, через черный
ход, выскользнул не элегантный эмигрант, а вполне себе урка местного разлива.
Глава 5
До Крестов надо было еще добраться. На такой случай у меня имелся свой извозчик. Пользовался его услугами я редко. Во-первых, дорого брал, зараза, во-вторых, страшно труслив. Понять его можно. Все коменданты Плескау, а на моей памяти их было четверо — двоих расстреляли за срыв поставок, в котором якобы виноваты партизаны и диверсанты, третьего понизили в звании и отправили командовать штурмовой ротой в район Пулковских высот, а четвертый ждал приезда вновь назначенного коменданта, и соответственно — собственной участи — издавали драконовские законы, запрещающие любые коммерческие контакты с местным населением.
Не помогало. Жажда наживы оказывалась сильнее страха перед наказанием. Немецкие солдаты продавали или обменивали не только личное имущество, но и свое продуктовое и вещевое довольствие. Не брезговали даже рублями, про рейхсмарки я уже не говорю.
Поначалу обменный курс был десять рублей за одну рейхсмарку, но потом он поплыл, причем — в сторону удешевления немецкой валюты. Мой извозчик советскими дензнаками тоже не пренебрегал, хотя и предпочитал немчурские. Охотно брал и ювелирные изделия. Видать, набивал кубышку про черный день. Неясно, правда, как он ее собирался сохранить? Здесь зарыть или забрать с собой?
Бочком бочком я пробрался вдоль постепенно затихающей улицы к Soldatenheim — солдатскому дому. Понятно, что к самому зданию, где расквартировывались германские военнослужащие, в основном — из люфтваффе, следующие через Псков транзитом на фронт, я не совался. Остановился напротив, сделав вид, что раскуриваю папироску. Это был парольный сигнал. Через несколько минут ко мне подкатил кюбельваген с поднятым верхом.
Я нырнул в его салон. Водила, ни о чем не спрашивая, рванул вперед. Мы покинули самые людные места и только тогда он притормозил. Я вынул из кармана заготовленную купюру в десять рейхсмарок. Он покосился на нее и пробурчал по-немецки:
— Надо добавить!
— Имей совесть, Ганс! — возмутился я. — Добро бы за «Мерседес», а то — за «лоханку»!
«Лоханкой» кюбельваген называли сами немцы. Мы сторговались, когда я предложил вместо десяти рейхсмарок двадцать оккупационных. Водила взял десятку, жалуясь на то, что скоро прибудет новый комендант, который закрутит гайки, и бензин будет уже не достать.
Пока Ганс бухтел, его тарахтелка приближалась к окраине города. Понятно, что до самих складов мы доехать не могли. Нас тормознули бы на ближайшем блок-посту для проверки документов. Даже не взирая на наличие у обоих ночных пропусков, жандармы могли заинтересоваться куда это на ночь глядя немецкий солдат везет какого-то подозрительного русского? Поэтому я отдал деньги Гансу и выбрался из его автомобильчика примерно за километр от цели.