— Кто ж их раздавит? — покачал головой Эскуэро и невесело усмехнулся: — Я, ты?
— И я, и ты! Думаешь, таких, как мы с тобой, мало? Там, — махнула рукой в неопределенном направлении, — такие, как мы с тобой, уже схватились с ними. Сама слышала, пьяные летчики орали: «Эти красные фанатики зубами вцепились в Мадрид, костьми ложатся, но не отходят ни на дюйм…»
Эскуэро слушал Лину и все больше проникался к ней уважением. Черт возьми, а он-то думал, будто все женщины похожи друг на друга и горазды только строить глазки да заманивать дураков мужчин в силки. Попадешься — и конец тебе. Пока не вытрясут последние песеты — ты хорош, а потом — под каблук! И не пикни! Нагляделся на них Эскуэро, повидал в свое время… Но Лина…
Солдат-часовой просунул голову в двери, предупредил:
— Пожалуй, довольно вам. А то и сам я в склеп попаду…
Выслушав рассказ Лины, Эмилио Прадос сказал:
— Не сомневаюсь, что на этого человека можно положиться… Вот если бы только удалось…
— Привести Эскуэро к нам? — спросила Лина.
— Да. Но согласится ли он?
— А почему нет? Я скажу, что приглашаю его пообедать.
— А комендант? — заметил Денисио. — Не проследит ли он за баском?
— Эскуэро улизнет от него без особого труда, — ответила Лина.
…Баск явился в конце следующего дня. Лина встретила его во дворе и заранее предупредила:
— Мы с Мигелем не одни, Эскуэро. У нас гости, хорошие наши друзья. Бояться тебе этих людей нечего.
— Они из вашей деревни? — спросил Эскуэро.
— Нет. Они издалека. Но ты не бойся, слышишь?
Эскуэро засмеялся:
— Когда-то я боялся колдунов. В детстве. С тех пор прошло много времени…
Накануне Лина умудрилась принести из столовой кое-что из еды и, хотя это была не ахти какая снедь, сумела по-праздничному накрыть стол. Мигель, ввиду особого случая, достал из подвала бутыль прошлогоднего вина и банку консервированных оливок. Белая скатерть, старинные, с затейливыми узорами, фужеры, подаренные Лине крестной матерью в день свадьбы, до блеска начищенные ножи и вилки — все это создавало торжественный вид, будто здесь должны были принять именитого гостя.
Даже старик Матео подстриг бороду и выглядел намного помолодевшим — он, точно не зная, что замышляет Эмилио Прадос и Денисио, был уверен, что приглашение в дом солдата, работающего на аэродрома у фашистов, связано с немаловажным событием.
Они все — Денисио, Прадос, Мигель, Росита и Матео — уже сидели за накрытым столом, когда Лина ввела Эскуэро. Баск лишь на секунду-другую задержался у двери, но потом решительно шагнул на середину комнаты и, поочередно оглядев незнакомых людей, сказал:
— Здравствуйте.
У него был цепкий взгляд, и, хотя его глаза ни на ком долго не задержались, он как бы ощупал каждого из сидевших за столом, прикидывая, кто есть кто. Однако Денисио заметил, что на него и Прадоса он посмотрел особенно внимательно. Может быть, в эту минуту в нем и шевельнулось какое-то подозрение или, вернее, сомнение.
Денисио, а вслед за ним и Прадос встали из-за стола, подошли к баску и по-дружески крепко пожали ему руку. А Мигель сказал:
— Садись с нами, Эскуэро. Садись и будь как дома.
Тот сел между Прадосом и Денисио, Мигель налил ему вина, Лина поставила перед ним тарелку и положила на нее кусочек поджаренного мяса, сыр и оливки.
Денисио предложил:
— Выпьем за Испанию. И за наш честный, мужественный народ…
Он так и сказал: наш. Он действительно чувствовал себя в кругу этих людей своим человеком, ему теперь часто казалось, будто невидимые нити настолько прочно связали его с ними, что никакая сила эти нити разорвать не в состоянии.
Правда, с каждым днем Денисио все чаще и чаще вспоминал свою Родину, тоска по ней все острее входила в его сердце, порой же он начинал испытывать такое ощущение, точно здесь, в далекой от России Испании, все ему так же близко и дорого, как и там, откуда он приехал: и люди, и земля, и реки, и небо — то пронзительно синее, то сплошь затянутое тучами, сквозь которые неделями не проглядывает солнце.
— Да, и за наш честный, мужественный народ, — повторил Денисио и посмотрел на Эскуэро: — Давай, друг.
Эскуэро кивнул:
— Давайте.
Выпил, закурил сигарету и неожиданно спросил:
— О чем будем говорить? Что будем решать?
Эмилио Прадос улыбнулся:
— Разве обязательно надо что-то решать? А если посидеть просто так, о том о сем поговорить?
Баск сделал еле уловимое движение головой и коротко взглянул на Прадоса. Такое начало ему не нравилось. Просто так к незнакомым людям солдата в гости не приглашают. А незнакомые люди, особенно вот эти двое, которых Лина назвала Денисио, и Прадосом, — их Эскуэро раскусил без особого труда. По их виду. По скупым жестам, как правило, присущим военным. Наконец, по их глазам. В них и настороженность, и желание тут же определить, чем, мол, этот баск дышит, можно ли ему полностью довериться. И еще… Похоже, что эти люди попали в беду… И думают лишь об одном — как из нее выбраться. Для этого Эскуэро им и понадобился… Он вдруг спросил:
— Вы офицеры? Республиканцы?
Ответил Денисио. Ответил прямо и твердо:
— Да. Я и капитан Прадос — летчики республиканской армии.
— Ого! — Эскуэро воскликнул с такой непосредственностью, что даже Росита, в последнее время как-то замкнувшаяся в тягостном предчувствии, рассмеялась. А Эскуэро продолжал:
— Летчики республиканской армии! В первый раз таких вижу. На фашистских летчиков насмотрелся вдоволь, а вот таких… Значит, я правильно подумал — Эскуэро вам понадобился не зря…
Мигель встал из-за стола и сказал Лине, Матео и Росите:
— Мы тут не очень сейчас нужны. Людям надо поговорить.
Денисио снова налил вина, но Эскуэро отодвинул фужер:
— Потом.
— Хорошо, потом, — согласился Денисио. — Нам Лина рассказала о тебе. И мы тебе верим. Если б не верили…
— Мы хотим попросить тебя, Эскуэро, — сказал Эмилио Прадос, — чтобы ты нам помог. Мы еще не знаем, как ты сможешь помочь, но… Мы должны отсюда улететь. На одном из их самолетов. Улететь к своим. Нас, меня и Денисио, сбили в бою фашистские летчики. Уже давно… Ты сможешь нам помочь, Эскуэро?
Баск ответил не сразу. Сидел, положив руки на стол, и думал. Колебался? Боялся? Размышлял, к чему все это приведет?
— Почему ты молчишь, Эскуэро? — спросил Денисио. — Считаешь, что из нашей затеи ничего не получится? То, что мы задумали, неосуществимо? Или ты не хочешь во все это ввязываться?
— Я думаю не об этом, — ответил Эскуэро.
— А о чем же?
— Сейчас никто не может взлететь. Взлететь — значит, сломать себе шею. Так говорят все фашистские летчики. Два дня назад приезжал на аэродром генерал. Ругался. Кричал: «Франко никому не простит трусости!» А когда уехал, летчики смеялись. Дурак, мол, набитый, даже птицы в такую погоду сидят по гнездам.
— Мы взлетим, — твердо сказал Эмилио Прадос. — Но нам надо быть уверенными в исправности самолета. И чтобы он был полностью заправлен горючим. И чтобы рядом с ним не было караульных.
— Самолеты исправны все. И полностью заправлены горючим. Летчики ждут хорошей погоды — больше ничего… А караульные… Бродят вдоль границы летного поля.
Денисио обнял баска за плечи.
— Значит, ты согласен, Эскуэро? Ты поможешь нам пробраться к самолету? Не к тому, на котором работаешь ты, — мы не хотим накликать на тебя беду…
— Я не сказал, что согласен. — Эскуэро снова закурил сигарету и посмотрел на Денисио. — Так не пойдет.
— Не пойдет? — Денисио явно не ожидал такого ответа. И в голосе его, и во взгляде, которым он окинул баска, сквозило не только разочарование, но и вспыхнувшая сразу неприязнь.
Черт возьми, что это за человек сидит рядом с ними! И как они могли вот так, за здорово живешь, открыться перед ним!
Эмилио Прадос, уловив перемену в настроении Денисио, мягко сказал:
— Спокойно, Денисио. Нам не надо сердиться на Эскуэро. Вероятно, он действительно не может нам помочь.
— Я не сказал, что не могу помочь. — Эскуэро нервно передернул плечами и добавил: — Я сказал, что так не пойдет. Пойдет по-другому: вы должны меня взять с собой. Ясно? Я хочу воевать! По-настоящему! Чтоб рядом с вами. Чтоб когда-нибудь вцепиться в глотку Буилье, летчику-капитану и штурману. Вот чего я хочу!
В тот же вечер, оставшись наедине с Роситой, Эмилио Прадос сказал:
— Росита, мы должны на время с тобой расстаться. Вместе с Матео ты вернешься назад, а потом…
— Нет!
Вот и сбылись ее тягостные предчувствия! Недаром все эти дни она жила так, словно с минуты на минуту ожидала неведомую беду. Куда ни пойдет, на что ни взглянет, а видит рядом с собой мрачную тень, которая не оставляет ее ни на шаг и сквозь которую она различает конец дороги. Той самой дороги, какую Росита видела в своих мечтах: идет она по ней рядом с Эмилио и даже думать не хочет, где и как оборвется их путь. Лишь бы идти рядом с ним, лишь бы видеть его, слышать его голос, знать, что ты ему хоть чуточку нужна.
Значит, не нужна? Больше не нужна? А была ли она нужна ему раньше, не обманывала ли она себя с самого начала?
Сколько раз Росита старалась понять, какая сила заставила ее вот так бездумно связать свою судьбу с человеком, которого она по-настоящему никогда и не знала. Кто он для нее, кто она для него? Случайная встреча, чувство, вспыхнувшее под влиянием детских воспоминаний! Не слишком ли этого мало?
Для нее — нет, не мало! Она знает это твердо. Для нее Эмилио — все! Она любит его болезненно, в ее любви больше страданий, чем радости. Душа ее, внезапно раскрывшаяся для любви, полнилась муками не ревности — муками сомнений: рано или поздно Эмилио прозреет, одумается, что Росита, дочка безвестного пастуха, не принесет ему ни счастья, ни утешения. Сейчас он не гонит ее от себя лишь потому, что жалеет ее, и еще, может — быть, потому, что его собственная душа ищет забвения: не так-то, наверное, легко порвать со своим прошлым и, ожесточившись, поднять руку на близких людей.