Теперь уже стоял сплошной гул, сквозь который с трудом пробивались отдельные выкрики:
— На Барселону!
— Наши братья зовут на помощь!
— Выпустим кишки из Саласа и Айгуаде!
— Хватит митинговать — время не ждет!
И уже потянулись было анархисты к своим траншеям и окопам за брошенными там пулеметами, уже кто-то дал команду гнать на передовую лошадей за пушками, когда Матьяш Большой и Матьяш Маленький один за другим взобрались на трибуну и Матьяш Большой вдруг заговорил на непонятном для всех языке, и при виде этого огромного, почти двухметрового роста, человека с длинными усами и чуть искривленными, как у кавалериста, ногами вдруг вся эта никем не управляемая, разбушевавшаяся, разнузданная толпа притихла, с любопытством стала глазеть на него и прислушиваться к его словам, хотя ни одного из них она не понимала. Матьяш Большой все говорил и говорил, изредка показывая рукой на Матьяша Бало или поправляя окровавленную повязку на голове, и глаза его совсем побелели от мучивших его физических страданий. Наконец он умолк и уступил место Матьяшу Маленькому.
— Камарадас! — сказал Матьяш Маленький. — Я очень плохо говорю на вашем родном языке. Я извиняюсь за это… Мой друг Матьяш Большой совсем не может говорить на вашем родном языке. Я извиняюсь за Матьяша Большого… Мы приехали к вам в Испанию из очень далеко, мы приехали в вашу красивую страну, чтобы вместе с вами драться против Франко, Гитлера и Муссолини, потому что мы очень против фашизма… Я слышал, как человек, которого прислал троцкист Нин, сказал: «Товарищ Нин дерется сейчас с оружием в руках против тех, кто собирается продать Испанию Сталину…» Так он очень ложно сказал… Я и мой друг Матьяш Большой никогда не видели камарада Сталина. Мы совсем из другой страны. Вы спросите у самих себя: «Зачем Матьяш Маленький и Матьяш Большой приехали сюда? Тоже затем, чтобы помочь Сталину купить Испанию?»
— Давай короче! — крикнули из толпы.
— Хорошо, я извиняюсь, я буду короче. Мы с моим другом есть коммунисты. Отцы наши тоже были коммунистами. Дед наш Матьяш Сабо не был коммунистом, но его убили помещики. Потому что он был великим патриотом я боролся за свободу. Также, как вы сейчас боретесь за свободу своей страны… И вот я и Матьяш Большой пришли в ваш батальон сказать так: это очень опасно для Испании, если вы бросите фронт и направитесь в Барселону. В Барселоне все или сегодня, или завтра будет хорошо. А если вы бросите фронт, ни сегодня, ни завтра в Испании не будет хорошо… Подумайте, камарадас… Подумайте о тех, кто с Матьяшем Большим и Матьяшем Маленьким пришел к вам на помощь…
— Значит, вы коммунисты? — К трибуне вплотную подошел анархист с такой же перевязанной, как у Матьяша Большого, головой, и на грязной повязке его, у виска, так же проступали пятна запекшейся крови. — А скажи-ка, как там тебя, кто вас сюда прислал с красной агитацией? Тоже коммунисты?
Матьяш Большой из всех слов понял одно: «Коммунисты». Он стал впереди Матьяша Маленького, широко, очень широко и очень по-доброму улыбнулся анархисту с кровавой повязкой на голове и, положив руку на свою грудь, ответил:
— Матьяш Доби и Матьяш Бало — коммунисты. Интернациональная бригада. Генерал Лукач… Хосе Диас… Долорес… Виска Испания! Виска…
Он видел, как анархист приподнимает крышку деревянной кобуры и медленно вытаскивает маузер. Он видел и лицо анархиста. Глаза этого человека смотрели на Матьяша Большого не отрываясь — черные, большие, красивые глаза, в которых ничего нельзя было прочитать: ни гнева, ни ненависти, ничего доброго и ничего злого. Во рту у него была почти до конца докуренная сигарета, она прилипла к нижней губе, и тонкая, как паутинка, струйка дыма текла вверх. Матьяш Большой тоже хорошо ее видел, и ему вдруг страшно захотелось курить, и он подумал, что такого острого желания хотя бы один раз затянуться дымком ему никогда не приходилось испытывать…
А маузер уже был извлечен из деревянной кобуры, и анархист, продолжая неотрывно глядеть на Матьяша Большого, поднимал руку с оружием, и только теперь в его глазах мелькнуло что-то такое, чего раньше нельзя было прочитать. Что-то страшное, жестокое, звериное.
Наверное, Матьяш Большой успел бы прыгнуть с трибуны и хотя на время укрыться за ней, но рядом, немного позади, стоял Матьяш Маленький, его друг; стоял и не видел того, что видел Матьяш Большой — ни волчьего взгляда анархиста, ни маузера в его руке. И Матьяш Большой понимал: если он попытается спасти себя, анархист обязательно выстрелит в Матьяша Маленького и убьет его…
— Виска Испания! — сказал он удивительно ясно и спокойно, понимая, что это будут его последние слова. — Виска…
Кажется, он не слышал, как прозвучал выстрел. И даже не успел почувствовать боли. Уже потухающими глазами, падая с трибуны на землю, он увидел искаженное ужасом лицо Матьяша Маленького, бросившегося к нему.
— Эй, там, — сказал анархист, пряча маузер в кобуру, — прикончите и второго. С меня хватит одного.
…Матьяш Маленький, обхватив руками колени, сидел рядом с убитым, будто неживой. Голова его была опущена на руки, и он не поднимал ее и ни на кого не глядел, долгое время думая только о том, что Матьяшу Большому не надо было идти сюда вместе с ним. Разве эти убийцы, эти бандиты, могут понять, что Матьяш Большой был самым удивительным человеком на свете, такой доброй души больше нигде не встретишь… Чего ж они медлят?
Анархисты плотным кольцом окружили Матьяшей, стояли и молчали. Может быть, если бы Матьяш Маленький поднялся бы, посмотрел на них, произнес хотя бы слово, его тут бы и прикончили, но он, худенький, с острыми плечами, тонкой шеей, скорее похожий на мальчишку, чем на восемнадцатилетнего парня, продолжал сидеть у безжизненного тела и, наверное, тихонько плакал; они видели, как временами Матьяш Маленький вздрагивает, но, как ни странно, никто из них не подумал, что это от страха, а не от горя.
И вдруг сквозь кольцо молчавших людей прорвался тот самый, кто убил Матьяша Большого, и истерически закричал:
— Может, панихиду будете служить по красной сволочи? Там, в Барселоне, такие, как эти, расстреливают сейчас наших братьев, а вы тут слюни распустили! Ну-ка отойдите!
Лихорадочным движением он выхватил из кобуры свой маузер, но его остановили, вырвали оружие. Один из анархистов, пожилой уже человек с воспаленными глазами и седой головой сказал:
— Тебе, Рамой, убить беззащитного человека — что раз плюнуть. Может, и вправду хватит с тебя одного?
И снова — крики, гул голосов:
— Возьмем этого в Барселону — там разберемся!
— Какого дьявола разбираться, Рамон прав!
— Мы кто — сопляки или солдаты революции? Мы клялись быть безжалостными к своим врагам! Требуем голосования! Мы за то, чтобы расстрелять коммунистического агитатора и немедленно двинуться в Барселону!
И вдруг — тревожный голос из задних рядов толпы:
— Фалангисты пошли в наступление! Они прорывают фронт!
Лишь на несколько мгновений анархистов охватила растерянность. И лишь на несколько мгновений воцарилась тишина. А потом откуда-то вынырнул «представитель» Нина, взлетел на трибуну, возле которой лежал убитый Матьяш Большой и рядом с ним сидел Матьяш Маленький, взлетел на трибуну так, словно его туда кто-то подбросил, и крикнул в толпу:
— Мы отступим организованно… Мы прикроем тылы, чтобы не было лишних жертв! Фалангисты далеко не пройдут… Для нас главное сейчас — Барселона! В Барселону, братья! На защиту Каталонии!
И вот тогда поднялся с земли Матьяш Маленький.
Вначале встал на колени, склонился над Матьяшем Доби и поцеловал его в лоб. Потом оглядел толпу анархистов и негромко проговорил:
— Фронт оставлять нельзя… Камарадас, фронт оставлять нельзя! — И уже громче, во весь голос: — Испания должна жить! Фашисты не должны пройти, камарадас!
Глазами отыскав Родригеса, того самого Родригеса, который гневно обрушился на «представителя» Нина, он приблизился к нему и попросил:
— Дай мне свой карабин, камарада! Дай, я пойду туда! — Он кивнул в сторону передовых позиций анархистского батальона. — Я пойду туда, — повторил он.
— Он пойдет туда, чтобы ползать на брюхе перед фашистами, — сказал анархист с забинтованной головой. — А потом вместе с ними…
— Заткнись! — бросил Родригес. — Заткнись, тебе говорю. — И — к Матьяшу Маленькому: — Бери карабин. Но туда ты не пойдешь. Они убьют тебя сразу же, как ты появишься… Пойдем вместе с нами в Барселону. Там во всем разберемся.
Он протянул Матьяшу свой карабин и, порывшись в кожаной сумке, висевшей у него на плече, извлек с десяток патронов.
— Спасибо, камарада, — сказал Матьяш.
И он пошел. Медленно, но ни разу не обернувшись. Анархисты продолжали стоять на месте, молчаливо, глядя вслед удаляющемуся Матьяшу Маленькому. Навстречу ему шли, бежали бросившие свой участок фронта те немногие солдаты батальона, которые оставались в окопах во время митинга. Он все шел и шел вперед, зажав в руке карабин, и когда кто-нибудь из отступавших солдат окликал его и говорил, что там, куда он шел, уже нет никого из батальона и через минуту-другую вон из-за того холма покажутся фашисты, отвечал:
— Нельзя бросать фронт, камарада… Фашисты не должны пройти…
На него смотрели, как на человека, потерявшего рассудок, а он продолжал идти вперед. Он знал, что оставшиеся позади анархисты не спускают с него глаз, он это чувствовал, он видел себя как бы со стороны.
Нет, Матьяш Маленький не хотел умирать. Гибель Матьяша Доби тяжелым грузом легла на его сердце, он знал, что если бы ему довелось жить хоть тысячу лет, этот тяжелый груз он нес бы до конца жизни. Но умирать он не хотел.
Нет, Матьяшу Маленькому хочется жить. И не смерти он ищет, идя ей навстречу. Но… Великий патриот Матьяш Бало знает, что рано или поздно он погибнет. Почему же он не останавливается?
Матьяш Большой тоже хотел жить, но пошел с Матьяшем Маленьким не только потому, что надеялся в трудную минуту защитить его: он верил в добрые начала людей, верил в честность и разум…