В XVII веке на Руси вдовы без препятствий повторно выходили замуж, хотя церковными властями это и не приветствовалось. Церковь придерживалась взглядов Иоанна Златоуста в его «Слове». «Рассматривая с разных сторон множество своих мыслей об этом деле, – писал Иоанн Златоуст о браке вдов, – я наконец нашел причину стремления их к повторному замужеству. И лучше сказать, не одну причину, а три.
Одни из вдов, по давности времени забыв о прошлом и заботясь только о настоящем, вступают в брак для освобождения от бедствий вдовства, но находят в нём другие, гораздо тягчайшия бедствия, повторяют прежние ошибки. Другие просто желают снова предаться мирским делам и славе.
Они считают состояние вдовства предосудительным и в гордыне пустой важности опять принимают на себя тягости брака. А есть и такие, которые снова вступают в прежнее состояние единственно по невоздержанию, хотя и стараются прикрыть истинную причину вышесказанными предлогами. Впрочем, и сам я не смею упрекать их за повторный брак, и другим не советую…»
Так судили о вдовах «натуральных», схоронивших своих мужей. Про соломенных вдов столь определённого толкования никем никогда высказано не было.
Наоборот, если не находилось двух достойных свидетелей гибели мужа в дальних краях, то женщина считалась замужней и повторный брак не допускался. По-разному выходили из такого положения.
После оттепели хлынули на Сулгар морозы. Дорога вспучилась литым оловом наледей. Как по металлу били по ним железные полозья саней.
Пьяненькая сваха Акулина ехала в Лунки.
Лошадка будто вовсе и не бабу везла, а копну. Акулину не видать было под телогреей, под дохой, а поверх ещё опашнем обёрнутой. Над всей этой грудой одеяний торчала только маленькая головка-пуговка в цветастом платке.
Акулина напевала:
У нас в огороде не сноп ли?
А сват за столом не без ног ли?…
Как раз этим самым сватом и озабочена была востроглазая.
У нас в огороде не снег ли?
А сват за столом не ослеп ли?…
Отец Катьки для должности свата не годился по старости и немощи – она и дочка-то была «соломенная». Значит, ничего не оставалось для Акулины, как договор заключать с самой самозванкой.
У нас в огороде не ушат ли?
А сват за столом не плешат ли?…
«Ну как на свадьбу-то явится Катькин мужик пропащий», – думала Акулина, моргая заиндевелыми ресницами.
«Эх, – решила дерзновенная сваха. – Было бы слажено, а там хоть чёрт родись! Нагрянет бывший, так о другую руку от невесты посадим. Пускай, двумужняя, потом сама разбирается».
Стволы сосен Лунского бора рдели под солнцем, будто раскалённые. А хвоя серебрилась в измороси.
За соснами вставали ещё одни стволы – зыбкие, дымовые, деревенские…
Сваха Акулина во всём своём путевом одеянии едва протиснулась в избу. Скидала с себя в кучу шкуры и сукна.
Во время чинного прохода от порога до застолья, приветливо воркуя, похохатывая, оставалась взглядом остра и придирчива.
Внимательно разбирала знаки на Катьке.
Примечала уловки.
Не ускользнуло от неё, что на голове у сговорёнки красовался вроде бы и бабий повойник, но и на девичье увясло смахивало – по открытости волос на макушке.
И показные эти две мужаткины косы пышным калачом – не похоже, чтобы были по-вдовьи обрезаны.
«Ох, лукавая!» – думала Акулина с одобрением, когда перед ней, воцарившейся в красном углу, на деревянных блюдах и в глиняных кринках была выставлена хотя и та же повседневная каша, да на молоке. Варево ежедённое – да нынче с солониной.
А пшеничные блины и горшочек сметаны – это уж точно из особого почтения к посланнице.
Теперь в горнице у Катьки солнце из слюдяного окошка стало перебирать, вместе с начищенными золой колтами на её груди, ещё и трубчатые стеклянные бусинки на шее свахи, отсвечивать на её медной луннице, играть на лужёных боках братыни-сестрыни.
Акулина отхлебнула бражки.
Той же влагой хожалой своё чрево окропила и Катька.
Закусив блином, сваха грянула диким трубным голосом:
– Катилося зерно по бархату. Прикатилося ко яхонту. Прибыли мы к вам ох издалека. Послал нас королевич-делец, своему счастью кузнец. Умом ладный, до работы жадный.
И приснился нашему королевичу вещий сон. Будто заглянула к нему в окно жар-птица – красная девица Катерина…
Катька хватала ртом воздух. Плечи её расправлялись, грудь выпячивалась. Терпела, терпела, да вдруг и прыснула смехом.
Лбом об стол постучала.
Распластавшись по столу, отдышалась. Вскинулась и выпалила:
– Не чинись ты, Акулина! Ей богу, знаем мы всех твоих королевичей, ясных соколов!..
Тогда совсем строгой сделалась сваха. Нахмурила беличьи бровки. Засунула руку в кожаный мешочек на поясе и, не разжимая ладони, поднесла к Катьке под нос:
– Кому вынется, тому сбудется!
Распустила пясть – на ладони, как жемчуг в раковине, лежала на красной бархотке золотая змейка с серебряной заколкой.
Смешливость у Катьки как рукой сняло. Самоё себя застыдилась. Будто поймали её на великой непристойности. Будто некая святость открылась перед ней, окаянной. И, совестливая, она всех прав лишилась.
Зная жгучую силу подобных переживаний, бывалая Акулина прикрутила фитиль обряда.
Заворковала миротворно:
– Королевишна наша пригорюнилась. Да и у королевича голова долу клонится. С моей, говорил он, рожей сидеть бы под рогожей. А мудрая женщина ему отвечала: плоха рожа, да душа гожа. С рожи – с наружи, с души – снутри.
– Да и я ведь не с серебра умываюсь, – покаянно, чуть не навзрыд прогугнила Катька.
Акулина ещё подпустила сердечности.
– Красота твоя, говорю, Тимофей Петрович, приглядится, а ум пригодится. Засылай, мол, меня свахой.
Катька взъерепенилась.
– На что мне сваха! Я баба свободная. Впрямую могу. Вдове некого спрашивать!
Холодной водой окатила мудрая Акулина норовистую невесту:
– Не больно-то гордись! Венчана ведь…
Катька нанесла удар в ответ:
– Было, да быльём поросло. А коли эта поперечина неодолима, так…
Всё ещё протянутую к ней руку с дарами жениха она отвела в сторону.
– Смотрите-ка! – едко воскликнула сваха. – Напала на кошку спесь, не хочет с печки слезть. Венчалась, да развенчалась! У нашего купца денег три ларца. Не польстится Бог, так не отринет поп.
Венчание с отступлением от Правила Соборных уложений считалось незаконным. Однако долгое время, вплоть до XVIII века, толкование Правил было отдано на волю приходских священников.
В сложных случаях, как брак соломенной вдовы, священник принимал решение по своему усмотрению.
Записей никаких не велось. Контролировать было невозможно.
Вводили священников в соблазн большими деньгами, обещаниями строительства храмов и приделов.
В случае с венчанием Тимофея и Катерины, скорее всего, тоже было применено давнее и верное средство «подмазывания».
Метрики стали вестись, и сразу в двух экземплярах, только после
1722 года: один направлялся на хранение в архив консистории, второй оставался в церкви.
Акулина решительно, с пристуком, выложила жениховские да-ры перед Катькой.
Как и положено невесте, она не сразу приняла брошь, а только с третьей подвижки.
После чего сваха выбралась из-за стола и ударила кочергой о печь.
«Раззвонила» весть.
А потом возьми да и хрястни этой же кочергой об пол с воплем:
– Брошу я ключи посередь горницы. Теперь я тебе не ключница, не замочница!..
Схватила Акулина подушку с кровати, протанцевала в дальний угол и швырнула подушку обратно.
– Брошу я подушечку через правое плечо. Пади, моя подушечка, на кровать!..
Такой вихрь сваха закрутила в доме сговорёнки, что сразу вышел и девичник, и сватовство.
Скоро бабы уже плясали одна перед другой.
Акулина помелом под ногами Катьки махала, дорогу в новую жизнь расчищала.
А Катька деревянной ложкой над головой стучала по порожней братыне, как по бубну, и припевала:
Стоят саночки-малюваночки.
Только сесть на них и поехати…
В оконце уже только мороз голубел, и настала пора решать Катерине, то ли лучину зажигать, то ли гостью провожать…
В недолгом молчании трезвость взяла верх.
Но игрун ещё пощипывал. На крыльце Катька толкнула-таки сваху в снег, чтобы, завирущая, не подпёрла дверь спиной, не пресекла путь жениху.
Так толкнула, что Акулина пала на колени.
Зная обычай, не обиделась. Загорланила и она что-то про саночки. Ехать готова была отчаянно, в одной душегрее.
Катька насилу оболокла её дохой да опашнем.
В севшем солнце хорошо ещё было видать в Лунском бору.
Сосны клочьями инеевого пуха застили жёлтый закат.
А лиственницы с длинными прямыми ветвями словно тенёта по нему раскинули.
Отрывочно вопила Акулина:
Ой ты, бабочка-богатырочка,
Полно во чужом пиру сидеть.
Пора свой пир заводить.
Катися ты во богатый двор,
Пора, пора тебе самой солоды мочить,
Пьяное зелье варить!..
…
…На морозе глушило, не разносило.
А лошадка к дому резво бежала.
На свадьбу Тимофей подарил Катьке ко всему прочему кошку.
В марте думать пришлось, где ей пару взять.
Вспомнили: в Важском городке у боярина Вячеславова есть кот.
Самому Тимофею от выгонки не отойти – и отправил он в Важский городок за котом молодую жену с Силуяном и кошкой в лукошке.