– Потому что, – объясняла она, – здоровое тело дарит самые утонченные наслаждения.
Голландских солдат вскоре сменили японцы. Но даже в это неспокойное время в борделе мамаши Калонг все оставалось по-прежнему. Японских солдат она обслуживала столь же любезно, как и прежних клиентов, даже выискивала для них девиц помоложе да посвежее. Однажды здешние власти вызвали ее на краткий допрос. Ничего страшного, просто высшему офицерскому составу нужны личные проститутки, не те, что обслуживают младших офицеров, и уж тем более не рыбацкие девки. Нужны новенькие, еще нетронутые, холеные – и мамаше Калонг поручили их найти, иначе, по ее же словам, офицеров погубит воздержание.
– Отыскать таких, сэр, – отвечала мамаша Калонг, – ничего не стоит.
– Скажите, где же?
– В лагерях, – коротко ответила мамаша Калонг.
Днем, когда начали прибывать японцы, девушки засуетились. Они искали хоть какую-то лазейку для побега, но на каждом углу дежурила охрана. Обширный двор окружала высокая стена с воротами впереди и калиткой сзади, и все было надежно заперто. Некоторые из девушек пытались залезть на крышу, как будто оттуда можно улететь или забраться по веревке на небо.
– Я уже все перепробовала, – сказала Деви Аю. – Отсюда не сбежать.
– Сделают из нас проституток! – взвизгнула Ола и зашлась в рыданиях.
– Нет, хуже, – заметила Деви Аю. – Еще и бесплатных.
Другая девушка, Хелена, тут же обратилась к вошедшим японским офицерам: вы попираете наши права, нарушаете Женевскую конвенцию. Не только офицеры, даже Деви Аю рассмеялась ей в лицо.
– Какие конвенции, детка? Кругом война! – сказала она.
Хелене было тяжелее всех смириться с неизбежным. По иронии судьбы, до того как грянула война и все пошло кувырком, она мечтала стать монахиней. Она одна взяла с собой молитвенник и сейчас во весь голос стала читать перед японцами псалом, будто надеясь обратить их в бегство, изгнать, как бесов. Но японцы, как ни странно, держались с ней вежливо и в конце каждой молитвы отзывались: “Аминь”. Разумеется, сквозь смех.
– Аминь, – повторила Хелена и без сил рухнула в кресло.
Офицер раздал девушкам какие-то листки. Там было что-то написано по-малайски – оказалось, названия цветов.
– Ваши новые имена, – объяснил он.
Деви Аю просияла, увидев свое имя: Роза.
– Берегитесь, – сказала она, – нет розы без шипов.
Кого-то из девушек назвали Орхидеей, кого-то – Далией. Ола получила имя Аламанда.
Им велели разойтись по комнатам, а японцы выстроились в очередь у стола на веранде. В первую ночь цены заломили бешеные, полагая, что девушки еще нетронутые. Никто не знал, что Деви Аю успела потерять невинность. Вместо того чтобы разойтись по спальням, девушки собрались в комнате Деви Аю, а та все испытывала на прочность матрас и наконец заметила:
– Чую, будет сегодня на нем землетрясение!
Солдаты принялись отлавливать девушек по одной, с легкостью одерживая над ними верх, – хватали, как хилых котят, и сколько те ни бились, все напрасно. В ту ночь Деви Аю слышала из соседних спален крики и шум борьбы. Кое-кому из девушек удавалось вырваться голышом в коридор, но солдаты их настигали и снова швыряли на постель. Деви Аю слышала даже, как Хелена выкрикивала псалмы, пока японец дырявил ее насквозь. А с веранды доносился смех других японцев – их забавляла возня.
Одна Деви Аю не сопротивлялась, даже не пикнула. Достался ей дюжий офицер, жирный, как борец сумо, с самурайским мечом за поясом. Деви Аю легла на кровать и уставилась в потолок, а на него и не взглянула, и, уж конечно, не улыбнулась. Она напряженно прислушивалась к звукам за стеной. Лежала она неподвижно, как труп.
Когда японец рявкнул: “Раздевайся!” – она не шелохнулась и даже как будто не дышала.
В гневе японец выхватил меч и, повторив приказ, махнул им в воздухе, ударил Деви Аю плашмя по щеке обнаженным клинком. Но Деви Аю осталась неподвижной и даже не дрогнула, когда ее царапнуло острие меча, оставив на щеке кровавую отметину. Не мигая смотрела она в потолок и будто прислушивалась к отдаленным звукам. Разъяренный японец отшвырнул меч и ударил Деви Аю по щеке раз, другой; от удара остался алый след, Деви Аю чуть дрогнула, но сохранила вызывающее безразличие.
Смирившись с неудачей, здоровяк-офицер сорвал с девушки одежду и швырнул на пол, теперь она лежала перед ним нагая. Он развел ей пошире руки-ноги, распластав ее, словно лягушку. Смерив оценивающим взглядом неподвижное тело, быстро разделся сам, вскочил на кровать и навалился на Деви Аю. Та оставалась безучастной – не меняла позы, не отвечала на объятия, даже отбиваться не пыталась, предвидя исход борьбы. Не закрывала глаз, не улыбалась, лишь продолжала смотреть в потолок.
Ее холодность возымела неожиданное действие: вся процедура не заняла и трех минут. Две минуты двадцать три секунды – Деви Аю сверялась по старинным напольным часам в углу. Японец перекатился на край кровати и вскочил, что-то бурча под нос. Торопливо оделся и молча вышел, хлопнув дверью. Лишь тогда Деви Аю зашевелилась, потянулась и сказала с улыбкой:
– Ну и скучища!
Деви Аю оделась и пошла в ванную. Там уже плескались другие девушки, будто надеясь смыть грязь, позор и грехи этой ночи. Друг с другом они не перемолвились ни словом. Их страдания еще не кончились – ночь была в разгаре, и не всех японцев еще успели обслужить. После душа пришлось расходиться по комнатам, и снова девушки отбивались и плакали – кроме Деви Аю, хранившей прежнее спокойствие.
В ту ночь у каждой перебывало по четверо-пятеро. Деви Аю мучило даже не беспрестанное насилие, обращавшее тело в камень, а крики и плач подруг. “Бедные вы, – думала она. – Нет ничего хуже борьбы с неизбежным”. А потом настал новый день.
Утро выдалось суетливое. Хелена в отчаянии обрезала волосы – обкорнала так, что Деви Аю пришлось подравнивать. На третью ночь Ола чуть не погибла – пыталась в ванной вскрыть себе вены. Деви Аю потащила ее в спальню, бесчувственную, мокрую до нитки, а мамаша Калонг побежала за доктором. Олу спасли, но Деви Аю поняла, что ужас, который пережила ее подруга, был еще невыносимей, чем думала она вначале. Когда Ола слегка оправилась, Деви Аю сказала ей:
– “Олу изнасиловали, и она умерла” – совсем не такой “сувенирчик” хочу я привезти Герде.
Даже спустя несколько дней такой жизни не все девушки свыклись с несчастьем, и Деви Аю по-прежнему тревожили ночные крики. Две девушки все еще прятались в коридорах или на ветвях саподиллы позади дома. Деви Аю посоветовала им брать с нее пример.
– Надо лежать трупом, пока им не наскучит, – наставляла она, но девушкам это показалось еще ужасней. Как можно лежать неподвижно, когда оскверняют твое тело? – Или присмотрите того, кто вам не совсем противен, и старайтесь для него вовсю. Пусть привяжется к вам, и приходит каждый вечер, и остается на ночь. Ублажать одного куда проще, чем спать со всеми подряд.
Это звучало не так ужасно, но для подруг Деви Аю все равно было немыслимо.
– Или сказки им рассказывайте, как Шахерезада, – продолжала она.
Хороших рассказчиц среди девушек не нашлось.
– Или предложите в картишки перекинуться.
Играть в карты никто из них не умел.
– Ну, раз так, тогда поменяйтесь ролями, – сказала, отчаявшись, Деви Аю. – Сами их насилуйте!
Со временем, несмотря ни на что, зажили они вполне сносно, без забот. В первую неделю им стыдно было смотреть друг другу в глаза, и они запирались на ключ и плакали часами, каждая у себя в комнате. Но прошла неделя, и стали они собираться вместе после завтрака – утешали и развлекали друг друга, говорили о чем угодно, кроме ночных ужасов.
Деви Аю много времени проводила с пожилой туземкой, мамашей Калонг, и завязалась между ними странная дружба – лишь благодаря тому, что Деви Аю хранила спокойствие, не пыталась бунтовать и не доставляла хлопот. Мамаша Калонг честно призналась Деви Аю, что держит бордель на пристани. Многих женщин туда угоняют силой, обслуживать младших японских офицеров. Все ее девицы из местных, кроме обитательниц этого дома.
– Радуйтесь, что вам не нужно работать круглые сутки, – говорила мамаша Калонг. – Вдобавок нижние чины – тот еще сброд.
– Что нижние чины, что японский император, все одно, – возражала Деви Аю. – Всем дыру подавай.
Мамаша Калонг привела массажистку, полуслепую старуху-туземку. Каждое утро приходили девушки на массаж, поверив мамаше Калонг, что это способ избежать беременности. Исключение составляла Деви Аю – она любила поваляться в постели до завтрака, а в массаже нуждалась лишь время от времени, когда чувствовала себя совсем разбитой.
– Беременеют от того, что спят с мужчиной, а не от того, что пропускают массаж, – говорила она беспечно.
Деви Аю шла на риск, а спустя месяц жизни в публичном доме первой из девушек забеременела. От ребенка надо избавиться, советовала ей мамаша Калонг.
– О семье подумай, – твердила она.
На что Деви Аю отвечала:
– А я и думаю о семье – этот ребенок и есть моя семья.
И Деви Аю смотрела, как ее живот наливается, выпячивается, растет день ото дня. Были у беременности и хорошие стороны: мамаша Калонг переселила ее в дальнюю комнату, а японцам объявила, что Деви Аю в положении, и запретила к ней прикасаться. Да и не находилось теперь охотников с ней спать, и она посоветовала подругам брать пример.
– Видно, правду говорят: дети – это счастье.
Но никто не желал рисковать, как Деви Аю.
Спустя три месяца никто не отказался от ежеутреннего массажа, и больше ни одна из девушек не забеременела. Им проще было каждую ночь терпеть ужас, чем отправиться назад к родным с животом.
– Что я сказала бы Герде? – спросила Ола.
– Сказала бы: “Герда, я привезла тебе в животе сувенирчик”.
Днем свободного времени было хоть отбавляй. Девушки собирались вместе, поболтать и посплетничать. Одни играли в карты, другие помогали Деви Аю шить одежки для малыша. Они радовались, что одна из них скоро родит, и с трепетом ждали, когда малыш выйдет в жестокий мир.