И тут увидел он порт с рядом рыбацких лачуг. И сразу же повернул к берегу, на ходу простившись с парой акул, своими спутницами, к которым успел привязаться. Он дрожал от усталости и досады, почти не надеясь увидеть когда-нибудь несравненную принцессу Ренганис. Причалив к берегу, заметил он рыбака, тянувшего невод. И, сжав кулаки, обратился к нему:
– Это Халимунда?
– Да, Халимунда.
Рыбаку повезло: если бы Маман Генденг – по словам учителя, лучший на свете воин – обрушил на него весь свой гнев, ему бы несдобровать. Но Маман Генденг после долгих странствий был от радости сам не свой: выходит, Халимунда не выдумка, наконец он здесь, вдыхает ее пропахший рыбой воздух, беседует с ее жителем. В порыве благодарности упал он на колени, а рыбак смутился, не зная, куда глаза девать.
– Здесь у вас так красиво, – прошептал Маман Генденг.
– Да уж, – отозвался рыбак, порываясь уйти, – даже дерьмо здесь и то загляденье.
Маман Генденг задержал его.
– Где я могу увидеться с Ренганис? – спросил он.
– С какой Ренганис? Здесь у нас много женщин с этим именем. Даже улицы и реки зовутся Ренганис.
– С принцессой Ренганис, разумеется.
– Ее уже сотни лет как на свете нет.
– Что вы сказали?
– Говорю, ее уже сотни лет как на свете нет.
Вот те раз! Неправда – твердил себе Маман Генденг. Безутешный, дал он волю гневу – угрожал бедняге рыбаку, называл его лжецом. Сбежались другие рыбаки с деревянными веслами наперевес, но Маман Генденг все весла переломал, а бесчувственных рыбаков раскидал на мокром песке. Подошли трое бандитов – преманов[40] и стали гнать его прочь – дескать, это их территория. Но Маман Генденг не ушел, а с яростью налетел на них и, одолев всех троих одним ударом, бросил, полумертвых, поверх рыбаков.
Так началось безумное утро, когда прибыл в Халимунду Маман Генденг и все поставил с ног на голову. Первыми жертвами пали пятеро рыбаков и трое преманов, за ними – старик-ветеран, который примчался с винтовкой и давай издали палить по чужаку. Не знал он, что Мамана Генденга пуля не берет. А когда понял, то обратился в бегство, но нагнал его Маман Генденг, выхватил винтовку и выстрелил ему в ногу, и рухнул старик посреди улицы.
– Кто еще на меня?! – крикнул Маман Генденг.
Пусть поплатятся жители города – обманули его, заставили поверить в старую-престарую сказку. Из всех драк, что были в тот день, вышел он победителем, и не осталось на берегу никого, кто вызвал бы его на бой. Но к тому времени он уже порядком устал. Весь бледный, подошел он к ларьку с едой, и выложил хозяин перед ним все, что было. Даже араком его напоили в надежде, что от вина он присмиреет. От еды и усталости Мамана Генденга начало клонить в сон. Еле добрел он до кромки воды и растянулся, привалившись к своей лодке, вытащенной на песок. Все думал о своем путешествии и разочаровании и, уже засыпая, проговорил, громко и отчетливо:
– Если будет у меня дочь, назову ее Ренганис. – И уснул.
Да, принцесса Ренганис умерла много лет назад, но перед этим успела выйти замуж и преспокойно дожила до старости в Халимунде. Когда впервые за долгие годы открыла она окно, теплые рассветные лучи хлынули в комнату, ослепив ее на миг. Вышла на свет прекрасная затворница – и весь мир будто замер. Умолкли птицы, стих ветер, а принцесса в окне застыла, точно портрет в раме. Привыкнув к яркому свету, оглянулась она кругом. Глаза беспокойно бегали, щеки пылали: сейчас она увидит будущего супруга. Но кругом ни души, только пес обернулся на скрип ставен. Принцесса окаменела, но слов на ветер она не бросала и безмолвно поклялась выйти замуж за пса.
Этот брак никто не признал бы законным, вот и сбежала принцесса в туманный лес на южном побережье. Она и дала этому месту имя Халимунда, Земля туманов. Много лет прожили там принцесса с супругом и, конечно, завели детей. Почти все жители Халимунды считали себя потомками принцессы и безымянного пса. Имени его не знала даже сама Ренганис и клички ему тоже не дала. Впервые увидев его в окно, думала она лишь об одном: как бы скорее спуститься к жениху, – а что скажут люди, не все ли равно? “Ведь псу, – заявила она, – безразлично, красива я или нет”.
Слух о Мамане Генденге скоро облетел всю Халимунду. Немного вздремнув, решил он обосноваться здесь, среди потомков принцессы Ренганис. Нравились ему и бойкие рыбачьи поселки, напоминавшие о старых добрых днях, и пивные вдоль побережья, и магазинчики на улице Свободы, и, конечно, заведение мамаши Калонг, лучшее в городе.
Заглянул он туда по совету случайного прохожего. Если здесь жить, решил он, то жить хозяином, и начать лучше с публичного дома. И сама хозяйка, уже о нем наслышанная, поджидала его вместе с девицами и преманами. Мамаша Калонг сама подала ему кружку пива; Маман Генденг выпил залпом, встал посреди зала и спросил, кто в городе первый силач. Преманам-вышибалам это не понравилось, и завязалась во дворе очередная потасовка. Не испугали Мамана Генденга ни мачете, ни серпы, ни трофейные самурайские мечи, и вскоре вся охрана была избита до синяков.
Радостно потирая руки, вернулся он внутрь, ища, кому бы еще наподдать, но вдруг увидел в углу прекрасную женщину с сигаретой.
– Хочу спать с этой женщиной, и мне все равно, проститутка она или нет, – шепнул он мамаше Калонг.
– Это Деви Аю, лучшая здешняя шлюха, – объяснила мамаша Калонг.
– Вроде талисмана? – спросил Маман Генденг.
– Вроде талисмана.
– Я здесь буду жить, – продолжал Маман Генденг, – хочу ее пометить, как тигр метит территорию.
Деви Аю безучастно сидела в углу. Белая кожа, выдававшая ее голландское происхождение, при свете лампы так и лучилась. Глаза синие, волосы собраны во французский узел, ногти выкрашены кроваво-красным лаком, меж пальцев зажата сигарета. Платье цвета слоновой кости, стройная талия перехвачена поясом. Она обернулась на голос Мамана Генденга. Посмотрели они друг на друга, и улыбнулась Деви Аю ослепительной улыбкой, и ни один мускул не дрогнул на ее лице.
– Тогда поторопись, красавчик, пока штаны не обмочил, – сказала она.
В свою комнату, позади питейного зала, объяснила ему Деви Аю, пешком она никогда не ходит: всякий, кто желает ею обладать, заносит ее туда на руках – как невесту. Маману Генденгу это ничего не стоило, и склонился он перед прекрасной проституткой, взял ее на руки – весу в ней оказалось килограммов шестьдесят. Он вынес ее из питейного зала через заднюю дверь, пересек ароматную апельсиновую рощу и устремился к небольшому, тускло освещенному флигелю в ряду прочих построек. И сказал Деви Аю:
– Я приехал сюда жениться на принцессе Ренганис, но опоздал лет на сто. Хочешь занять ее место?
Деви Аю чмокнула его в щеку и ответила:
– Жена ложится в постель добровольно, а проститутка трудится за деньги. Дело в том, что бесплатный секс мне не в радость.
До рассвета любили они друг друга, жарко и страстно, как влюбленные после долгой разлуки. А утром, обнаженные, накинув на плечи одно одеяло на двоих, охлаждались на крыльце. В апельсиновых ветвях гомонили воробьи, перепархивали на край крыши. Солнце взошло из ложбинки меж гор Ma Иянг и Ma Гедика и припекало все сильней.
Халимунда потихоньку просыпалась. Встречая новый день, скинули любовники одеяло, залезли в большую японскую ванну и долго нежились в горячей воде, потом оделись. И Деви Аю, как всегда взяв рикшу-бечака, поехала домой, к дочкам. А Маман Генденг стал готовиться к новому дню.
Мамаша Калонг подала ему завтрак: желтый рис с грибами и перепелиными яйцами, свежими, только что с рынка. Маман Генденг снова спросил, кто здесь первый силач. “Потому что двум шишкам в одном городе тесно”, – объяснил он. Верно, кивнула мамаша Калонг. И ответила: есть тут один, на автовокзале, по прозванию Эди Идиот, – и армию, и полицию в страхе держит, на своем веку убил больше людей, чем любой из легендарных воинов, а все городские бандиты, воры и пираты у него на побегушках. И о Мамане Генденге он наверняка уже знает – преманы из борделя рассказали. В разгар дня, когда Маман Генденг пришел на автовокзал, Эди Идиот восседал в кресле-качалке красного дерева.
– Сдавайся, – сказал ему Маман Генденг, – или будем драться не на жизнь, а на смерть.
Эди Идиот ждал его. Вызов он принял, и вмиг радостная весть облетела весь город. Такого зрелища жители не видывали уже давно, и толпы любопытных стекались к пляжу, где решили драться два головореза. Кто кого убьет, предсказать было невозможно. Военный комендант города прислал роту солдат во главе с тщедушным командиром по прозванию Шоданхо, но больших надежд никто на него не возлагал.
Шоданхо следил за порядком в небольшой части города, сидя у себя в штабе, за дверью с табличкой “Начальник военного округа Халимунда”. Так как жестокая драка завязалась на его территории, он вызвался навести порядок. На самом же деле одна-единственная рота могла поддерживать лишь видимость спокойствия среди публики. В глубине души он надеялся, что эти двое убьют друг друга, потому что не может быть в городе троевластия, власть здесь одна – он, Шоданхо. Но он спокойно ждал вместе со всеми, не в силах предугадать исход битвы.
А ждать конца драки пришлось целую неделю. Семь дней и семь ночей бились они без отдыха, и наконец сказал Шоданхо одному из своих солдат:
– Дело ясное, Эди Идиоту не жить.
– А нам-то что? – скорбно ответил солдат. – В городе не счесть бандитов, грабителей, подпольщиков, революционеров и коммунистов-недобитков. А нам расхлебывать кашу, что они заварили, и не видать этому конца.
Шоданхо кивнул:
– Был Эди Идиот, станет Маман Генденг – какая разница?
Солдат криво усмехнулся и шепнул:
– Лишь бы в дела военные не совался.
Хоть Шоданхо и распоряжался лишь небольшим военным округом, но уважал его весь город. Даже вышестоящие командиры оказывали ему почет: во время японской оккупации он возглавлял мятеж, и о его храбрости ходили легенды. Если бы Сукарно и Хатга