В следующий понедельник собрал он десятка три своих товарищей. Долго будут жители города помнить его зверства. Перво-наперво банда вломилась в полицейский участок и давай все крушить – ни один полицейский не мог дать отпор. Под конец, чтобы выпустить пар, Маман Генденг сжег участок дотла.
Весь город был в ужасе. Взвился в небо столб дыма, и даже пожарной команде не удалось справиться с огнем. Против обыкновения, никто не бежал смотреть на пожар – все испугались, узнав, что это Маман Генденг с дружками буянят. Люди шепотом передавали друг другу новости, дрожа от страха при мысли, на что еще этот негодяй способен.
И пусть Маману Генденгу перевалило за пятьдесят, вся прежняя сила была при нем. И вот он потерял свою ненаглядную дочь, да еще при таких обстоятельствах: ее зверски убили, а труп бросили в океан. Он клял себя за бездействие – надо было браться за дело сразу, как только девочка призналась, что ее изнасиловал пес в школьном туалете. Почему он не бросился искать этого пса, почему не истребил в городе всех собак, как пытался, хоть и неумело, этот сопляк Кинкин?
– Mijn hond is weggelopen , – сказал он по-голландски. “Мой пес сбежал”. Но что он имел в виду, так никто и не понял.
Когда сожгли полицейский участок, изловил он первую жертву, бродячего пса на помойке, – и свернул ему шею.
– Какой толк в моей силе, раз я даже родную дочь от собаки не смог защитить? – воскликнул он. – Так перебьем же в городе всех собак!
И начали рыскать по городу стаи вооруженных молодчиков – кто с духовым ружьем, кто с мачете и мечами наголо.
– Все равно их перебью, пусть даже это не принесет мне покоя, – вздохнул Маман Генденг.
– А не проще ли нового ребенка заделать? – ляпнул Ромео.
– Будь у меня хоть десять детей, одного ребенка убили, а потому не знать мне мира. – Окинув взглядом мощеный переулок, он с грустью добавил: – Ей всего семнадцать было.
– У Шоданхо тоже дочь умерла, – сказал Ромео.
– Мне от этого не легче.
И началась жестокая расправа над собаками – их выреза́ли, как восемнадцать лет назад коммунистов. Неизвестно, что сделал бы Шоданхо, знай он об этом, ведь собаки были потомками аджаков, его питомцев, – но Шоданхо где-то блуждал в поисках тела дочери. Бандиты потрошили всех встречных собак, разделывали, как на жаркое. Окровавленные собачьи головы развешивали на всех углах, будто для острастки. Истребив бродячих собак, принялись за домашних – сносили заборы и убивали их, беззащитных, прямо в вольерах. Вламывались и в дома – били стекла, приканчивали на месте мосек, мирно спавших на ковриках, и швыряли в жаровни.
Народ возмущался, но Маману Генденгу хоть бы что.
– Если и вправду мою дочь изнасиловал пес, – говорил он, – чем тогда собаки лучше людей? – Он даже приказал своим пособникам жечь дома владельцев собак.
– Будешь и дальше буянить – пошлют на нас целую армию, – предупредил Ромео, и в голосе его звенел страх.
– Эка невидаль, солдаты!
Ромео уставился на него недоверчиво.
– А что, по-твоему, остается, если твою дочь убили? – вопросил Мамай Генденг. – Знаю, эти люди ничего дурного не сделали, но я возмущен.
Что и говорить, он готов был бросаться на всякого, кроме своих помощников, а дочь тут всего лишь предлог. На людей он давно таил злобу за то, что его с друзьями презирают – мол, никчемные бездельники, только и знают, что драться да пьянствовать. Не мог он и простить, что на Ренганис Прекрасную смотрели как на дурочку, пачкали ее похотливыми взглядами. И гнев его был справедлив.
– Считают нас отбросами общества, – подытожил Мамай Генденг. – Так-то оно так, но у многих из нас не было возможности учиться, все двери перед нами закрыли. Вот и сделались мы грабителями, карманниками, а порядочным людям завидовали, ждали случая отомстить. Я завидовал тем, у кого счастливые семьи. И сам о такой мечтал. Мечта-то сбылась, но едва я узнал счастье, его у меня отняли. И вспомнились все мои прежние обиды, будто старые раны открылись.
Чего боялся Ромео, то и случилось. В городе начались беспорядки. Кое-кто из хозяев собак пытался дать отпор, а бандиты лютовали, громили все, что под руку попадалось. Разбивали автомобили, вырывали из земли дорожные знаки, выкорчевывали тенистые деревья вдоль улиц. Вдребезги разносили витрины. Сожгли несколько полицейских участков, были пострадавшие. Великий ужас воцарился в городе, и наконец в Халимунде объявили военное положение, Шоданхо поручили приструнить бандитов, а если не получится – перебить.
– С этими гадами давно пора покончить, как с коммунистами, – сказал Шоданхо жене, вернувшись домой после очередных бесплодных поисков тела Ай.
– Сначала ты выслал Товарища Кливона, а теперь и Мамана Генденга убить задумал? – спросила жена (она так и не рассказала мужу, что изменила ему с Товарищем Кливоном за день до его самоубийства). – Хочешь обеих сестер моих сделать вдовами?
Шоданхо изумленно воззрился на жену.
– Если его оставить в живых, он всех тут перебьет, так чего ты от меня хочешь? – спросил он. – И вот еще о чем подумай: дочь свою он не сумел уберечь, вот она и забеременела, а когда он решил выдать ее насильно замуж, она и сбежала в ночь после родов. А наша дочь, подружка ее задушевная, слегла от горя и умерла. А потом кто-то выкопал ее из могилы. Понимаешь? Главарь этой шайки убил нашу доченьку, нашу Ай – Нурул Айни третью!
– Если на то пошло, почему ты не винишь Еву – мол, соблазнила Адама, сунула ему яблоко, из-за нее-то мы и живем в этом проклятом мире? – съязвила Аламанда.
Шоданхо, как выяснилось, на слова жены махнул рукой. Вдобавок к беспорядкам, что учинила шайка, Шоданхо не мог простить Маману Генденгу ни смерти Ай, ни старой обиды, когда после ночи с Деви Аю тот с угрозами вломился в штаб. Никто не смел грозить Шоданхо в лицо, ни японец, ни голландец, а этот бандюга посмел! И хотя он убедился воочию в неуязвимости Мамана Генденга, но все-таки верил, что есть способ с ним сладить, а то и не один, и готов был на все. Пусть они и друзья, особенно за карточным столом, все равно Шоданхо мечтал когда-нибудь его убить. Сейчас самое время, и что бы ни говорила Аламанда, он затыкал уши.
– Если убьешь его, домой можешь не возвращаться, – пригрозила наконец Аламанда, – и будет все по-честному – все мы станем вдовами.
– У Адинды остался Крисан.
– Так убей и его заодно, если зависть одолела.
Руководил карательной операцией сам Шоданхо.
Собрал всех солдат, вызвал подкрепление из ближайших гарнизонов. Устроил совет, отметил на карте все разрушения, учиненные бандитами, разработал план. Самому Шоданхо воевать было уже не по годам – вообще-то он со дня на день ждал приказа об отставке, – но сил, как и мудрости, ему было не занимать.
– Не станем их хоронить, как коммунистов, – распорядился он. – В этот раз всех убитых будем складывать в мешки.
И примчался грузовик с полным кузовом мешков.
Операцию начали ночью, чтобы не вызвать паники. Солдаты – вооруженные, но в штатском, – а вместе с ними и снайперы пустились по городу на поиски бандитов. Хватали всякого, кто был в татуировках, распивал спиртное, скандалил или убивал собак, каждого расстреливали на месте и, сунув в мешок, бросали в оросительный канал или оставляли у дороги. Тех, кого находили, так и хоронили в мешках – дешевле, чем в саваны заворачивать.
– Недостойны они саванов, не говоря уж о местах на кладбище, – заключил Шоданхо.
К утру бандитов в городе убавилось наполовину – исчезли в мешках, завязанных пластиковым шнуром. Их находили вдоль дорог, в реке, в волнах прибоя, в кустах, в оросительных каналах. Одни тела трепали собаки, над другими вились мухи. До полудня трупы никто не убирал. Народ ликовал: наконец подоспела помощь, прикончили бузотеров, всех до единого! Конечно, никто не забыл расправу над коммунистами и годы засилья призраков. Но если речь о бандитах, пусть лучше станут призраками, чем живыми не дают покоя людям. И трупы оставляли гнить в мешках – черви и стервятники попируют. Но когда стало не продохнуть от смрада гниющих тел, начали понемногу избавляться от трупов, что лежали ближе к жилью, – так и закапывали, в мешках.
Похоронами назвать это было нельзя – так закапывают дерьмо, облегчившись в банановом саду.
Резня продолжалась две ночи, три, четыре, и пять, и шесть, и семь. Операцию провели умело, и с бандитами в Халимунде почти покончили. Но по-прежнему не знал покоя Шоданхо: Мамана Генденга среди мертвых не было.
Всю неделю не возвращался домой Маман Генденг. Майя Деви места себе не находила, особенно когда услышала, что городских бандитов убивают поодиночке вот уже семь ночей, выстрелом в голову или в сердце. Даже не зная, чьих рук это дело, легко догадаться – всем известно, кто носит оружие. И пошла Майя Деви искать Шоданхо.
– Это ты убил моего мужа?
– Еще не убил, – печально вздохнул Шоданхо, – спроси у солдат.
Майя Деви расспросила солдат, почти каждого, и все отвечали точь-в-точь как Шоданхо:
– Еще нет.
Но Майя Деви не верила. Если Шоданхо в свое время сослал Товарища Кливона на остров Буру, то и мужа ее, Мамана Генденга, убить способен. Она надеялась, что ее муж и в самом деле неуязвим, но, видя на улицах горы трупов, продолжала искать – может быть, и Маман Генденг среди них.
И, надев красный платок, чтобы не напекло голову, красавица Майя Деви осматривала мешок за мешком, развязывая веревки, – ее не пугали ни мухи, ни вонь – заглядывала в лица, в каждом ища любимые черты. Мамана Генденга среди них не было, но почти во всех узнала она его верных друзей – наверняка и он тоже погиб. Видно, только бахвалился, что пуля его не берет. Нужно его найти, и если он все-таки погиб – похоронить как полагается.
Подошла она к добровольцам-могильщикам справиться, не хоронили ли ее мужа.
– Судя по запаху, вряд ли.
– А как, по-вашему, должен пахнуть мой муж?
– Раз он главарь, то и смердеть должен хуже всех бандитов вместе взятых.