[336]. У Макиавелли был весьма негативный взгляд на положение Италии и Европы в целом. Он замечал, что Фердинанд Арагонский, к примеру, «всегда использовал религию в собственных целях […] преследуя и изгоняя мавров из своего королевства: не может быть примера более жалкого и более необычного, чем он». По мнению Макиавелли, Фердинад прикрывался религией, чтобы оправдать нападение на северное побережье Африки для создания там испанских аванпостов[337]. Тем не менее Макиавелли высоко ценил Фердинанда и его «великие деяния»: историю этого короля он рассказал в главе о том, как должен действовать государь, чтобы заслужить высокую оценку.
Ко времени завершения работы над «Рассуждениями» в 1519 году (работу он начал намного раньше, вскоре после общения с Чезаре Борджиа) взгляды Макиавелли серьезно изменились. «Рассуждения» – книга гораздо более гуманистическая, чем «Государь»: как исследователи Нового Света рассматривали античные труды как призму для восприятия собственных открытий, так и Макиавелли видел в них основу гармоничного управления государством[338]. «Рассуждения» – книга очень республиканская по духу, не принимающая тиранию и монархию. В ней Макиавелли пишет, что два слабых правителя один за другим – это катастрофа для государства. В контексте Флоренции, которая вернулась под управление Медичи, то есть все более автократического режима, текст Макиавелли явно направлен против правящей семьи, хотя критика в адрес Медичи весьма завуалирована[339]. Макиавелли был противником не только феодальной знати, но еще и весьма критически относился к папству. В «Рассуждениях» он писал, что «народы, наиболее близкие к римской Церкви, главе нашей религии, оказываются менее всего религиозными». Он с похвалой отзывался о Джанпаоло Бальони и писал, что, если бы ему в 1506 году удалось убить Юлия II, «он заслужил бы всеобщее восхищение силой его духа и оставил бы после себя вечную память, потому что он первый показал бы прелатам, сколь малого уважения заслуживают те, кто живет и правит, как они»[340]. Не следует думать, что Макиавелли враждебно относился к религии: он был критичен, но считал религию политической необходимостью[341]. С другой стороны, роль Фортуны (в противоположность воле Господа) в его книгах и постоянная критика в адрес пап сделали его объектом церковной цензуры.
Но если Макиавелли и был угрозой для Медичи и папства, вскоре на сцене появилась угроза куда более серьезная – Мартин Лютер.
Глава IX. Рывок к реформации
Впервые Мартин Лютер побывал в Вечном городе в 1511 году. Тогда никто (и уж, конечно, сам Лютер) не догадывался, как будет развиваться его неприязнь к папству. В популярной версии этой истории, во время своего визита Лютер был поражен роскошью папского двора, и эти наблюдения впоследствии пробудили в нем желание реформ. Однако это утверждение не так просто вписывается в ограниченное количество доступных источников.
Мы знаем, что зимой 1510–1511 годов августинец Лютер, которому было около тридцати лет, вместе с другим монахом отправился из германского монастыря в Эрфурте в Рим. Они шли на юг через Альпы по старой паломнической дороге (и к тому же зимой) – неудивительно, что путь занял два месяца. Они должны были принять участие в диспуте о реформе августинского ордена – такие церковные диспуты регулярно привлекали в Рим разнообразных клириков. В Риме они встретились с приором ордена, Эгидио да Витербо – позже Лютер с похвалой отзывался о реформаторском духе этого священнослужителя. Детали визита известны лишь в общих чертах, и то из источников, написанных гораздо позже. Лютер не мог встречаться с папой Юлием, который в это время вел болонскую кампанию, но сделать все, что делает в Риме любой паломник, мог вполне. Он посетил семь главных церквей, включая собор Святого Петра и собор Святого Иоанна в Латерано, а также катакомбы. Он осмотрел Пантеон и Колизей. Он на коленях поднялся по Святой Лестнице – этот акт поклонения совершают и современные паломники[342].
Лишь гораздо позже, после 1525 года, когда Лютер уже был отлучен от церкви, он обрушился с критикой на Рим. Лютера не удивляло, что папа живет в Риме, «ибо итальянцы могут делать многое, что кажется настоящим и истинным, хотя таковым не является: разум их искусен и хитроумен». Он писал об убийстве в Риме двух монахов-августинцев, которые осмелились в своих проповедях критиковать преемника Юлия, папу Льва X. Он приводил слова тех, кто критиковал Церковь изнутри, в том числе и Пьетро Бембо, который позже стал кардиналом.
«Бембо, превосходно образованный человек, который тщательно изучал Рим, говорил: «Рим – грязная, зловонная лужа, полная самых изощренных злодеев мира. […Но] Папе и его свите ненавистна идея реформации; само это слово вызывает в Риме тревоги больше, чем молнии с небес или Судный день. В другой раз кардинал сказал: «Пусть они едят, и пьют, и делают, что захотят; но если говорить о реформах, то мы считаем эту идею пустой; мы этого не выдержим».
Следует признать, что здесь Лютер говорит не только о собственной реакции, но и о формировании протестантского образа Рима. Более того, истории Лютера о развращенном Риме основаны не только на личном опыте: одна такая история позаимствована из «Декамерона» знаменитого средневекового писателя Боккаччо. Но и личные впечатления Лютера были не самыми лучшими. Он писал: «В Риме показывают голову Иоанна Крестителя, хотя хорошо известно, что сарацины раскрыли его гробницу и сожгли его останки, превратив их в пепел. Такое мошенничество папистов заслуживает самого сурового осуждения»[343]. (Если захотите увидеть голову, которая так возмутила Лютера, то она до сих пор хранится в церкви Сан-Сильвестро-ин-Капите, совсем недалеко от Пантеона.)
Историки спорят, какое влияние поход в Рим оказал на взгляды Лютера: с одной стороны, в его трудах чувствуется явная враждебность по отношению к итальянцам, которая могла возникнуть только во время этого похода; с другой стороны, многое из того, что он говорил гораздо позже, было продиктовано определенными политическими соображениями. В Риме он купил отцу ту самую индульгенцию (отпущение грехов ради сокращения времени, проведенного в чистилище после смерти), на которые впоследствии обрушился с жестокой критикой[344]. Многое из того, что Лютер говорил о Риме, с легкостью мог сказать любой критически настроенный, но верный Церкви человек. У антиклерикальной литературы богатая история. Кроме Боккаччо, Церковь критиковал поэт Данте, не говоря уже о менее известных баллатах. Антиклерикализм – отнюдь не синоним протестантизма. В пьесе 1525 года «Куртизанка» (La Cortigiana) Пьетро Аретино (о нем мы еще будем говорить позже) называл Рим coda mundi, то есть «хвостом мира» (Рим всегда гордо именовался caput mundi, то есть «голова мира»)[345]. Микеланджело, измученный тяжелой работой в Сикстинской капелле, так говорил о дворе Юлия II:
Эразму же, несмотря на негативное отношение к Юлию II, Рим понравился. Он высоко оценил библиотеки и ученых, щедрость кардиналов, не говоря уже о «ярком свете и благородном виде самого знаменитого города мира»[348].
Призывы к реформам раздавались со всех сторон, и, как мы уже видели в истории Савонаролы, многие из них воспринимали вполне серьезно. Александр VI в 1497 году создал комиссию по реформам, которая не только призвала к большей скромности, но и значительно ограничила доходы кардиналов через запрет многих источников и торговли должностями. Один из членов комиссии предложил ограничить доходы кардиналов от иностранных держав за такие услуги, как предложение кандидатов на епископство, – в некоторых случаях эти суммы увеличивали доходы кардиналов на 5 тысяч дукатов в год[349]. Идея реформ и обновления приобрела особую значимость в Церкви после возвращения пап в Рим в середине XV века. Эта идея постоянно возникала и в богословских дебатах, и в самом облике города, где активно велась реставрация церквей. Кампания по строительству нового собора Святого Петра, которая позже так возмутила Лютера, требовала значительных средств, но все признавали, что Церковь обязана почтить гробницу апостола достойной церковной постройкой[350]. Архитектурное величие было вполне обоснованным – ведь в эпоху Ренессанса «великолепие» считалось добродетелью государя. Если позже кто-то и считал подобную роскошь чрезмерной, то в тот период трата денег на такие грандиозные проекты считалась обязанностью правителя. Более того, такой подход был частью сложной социоэкономической структуры, в которой покупатели и продавцы были знакомы друг с другом, и все ожидали, что правители будут поддерживать ремесленников и художников своего региона[351]. Обновление Рима играло важную роль в символизме города: Рим часто называли невестой Христовой, и, когда в 1309–1376 годах папы пребывали в Авиньоне, город превратился в рыдающую вдову (или, в более пошлом варианте, в невесту, брошенную папой ради своей шлюхи)