Было бы ошибкой считать Леонардо оригинальным во всем. Изучая мускулатуру человека он следовал совету Леона Баттисты Альберти, который в XV веке писал трактаты о живописи и архитектуре. Художник Антонио дель Поллайоло раньше Леонардо стал снимать кожу с трупов. Но, несмотря на более ранних художников-инженеров, разнообразие интересов Леонардо поражает. На его рисунках мы видим чертежи элементов строительных устройств, станков для производства тканей и парчи. Он нарисовал пресс для отжимания масла и жернова, которые заметно облегчили жизнь земледельцев. Его труды показывают взаимосвязи между разными интересами: например, ток воды и полет волос. Живопись и наука связаны самым тесным образом: все, что изображал на своих картинах Леонардо, подчиняется строгим законам анатомии и оптики. Но порой эксперименты пагубно сказывались на его работах: «Тайная вечеря» сохранилась не так хорошо, как могла бы. Эта фреска начала разрушаться уже в 1517 году, «то ли в силу влажности стены, то ли по какой другой причине, мне неизвестной», – писал в дневнике Антонио де Беатис[550].
Леонардо умер в 1519 году. Свои работы и бумаги он оставил ученику, графу Франческо Мельци. Граф получил не все, потому что другой помощник Леонардо, Джан Джакомо Капротти (по прозвищу Салаи – «дьяволенок») забрал десяток работ, в том числе «Мону Лизу» и несколько других, которые ныне хранятся в Лувре. Непонятно, как эти работы оказались в руках Салаи – ведь ему Леонардо оставил имущество, но не картины. Тем не менее это произошло именно так. Историк искусства Джорджо Вазари, который на момент смерти Леонардо был ребенком, описывает романтическую историю умирания художника на руках короля Франциска. Это, конечно, чистый миф – король в тот день был в отъезде[551]. И все же слова Вазари дают нам представление о том, как покровители ценили художника. И мы понимаем, что короли Европы демонстрировали свою власть не только на полях сражений, но и в сфере культуры.
Глава XV. От Павии к Мохачу
После затишья, наступившего после французской победы при Мариньяно, заключения мирных договоров и избрания императора, Итальянские войны в 1521 году возобновились с новой силой. В том же году испанцы захватили Милан и сделали герцогом Франческо Сфорца, второго сына Лодовико и брата Массимилиано. Франческо правил Миланом до самой своей смерти в 1535 году. В ответ французы осадили город, решившись пережить ужасные зимние метели и лишения. В результате погибли почти все солдаты (и без того измученные долгой кампанией), лошади, мулы и быки[552].
Следующим решающим моментом в Итальянских войнах стала битва при Бикокке (близ Милана) 27 апреля 1522 года, когда командующий армией Священной Римской империи, Просперо Колонна (член римской баронской семьи, участник сражений при Чериньоле и Гарильяно), успешно использовал раздоры между швейцарскими наемниками на французской службе. Колонна долго уклонялся от сражения, из-за чего не получившие денег швейцарцы, которые рассчитывали на стремительную битву и последующие трофеи, начали роптать. Швейцарцы отказывались ждать, и у французов не осталось выбора – пришлось сражаться на вражеской территории. Имперская армия вновь умело использовала пикинеров и стрелков, испанские полки и ландскнехтов, окопы и укрепления (все это было сделано в Чериньоле еще двадцать лет назад), артиллерию и аркебузы. У французов погибло около трех тысяч человек[553]. Бикокка стала водоразделом: после этого сражения армии стали избегать прямых сражений, не будучи абсолютно уверенными в своем преимуществе. А это повлияло на прием наемников: было гораздо проще собрать армию для конкретной кампании и кульминационного сражения (с перспективой трофеев), чем нанимать солдат для долгого и неопределенного периода маневров, стычек и вылазок. Главными бенефициарами нового стиля ведения войны стали испанцы, которые в меньшей степени полагались на наемников, предпочитая собственные подразделения[554].
Франциск уже планировал итальянскую экспедицию в 1522–1523 годах. Ему хотелось закрепить свою репутацию защитника итальянской свободы от имперской тирании и угроз швейцарцев[555]. После победы при Бикокке, а затем при Романьяно испанцы в апреле 1524 года атаковали французов, когда те пытались форсировать реку Сезия. Испанцам удалось изгнать французов из Италии, хотя и ненадолго[556]. Самоуверенные имперцы той же осенью попытались вторгнуться в Прованс, но неудачно. Им пришлось отступать в Ломбардию, и французы преследовали их по пятам. Французы отвоевали Милан, где свирепствовала чума. Многие жители покинули город. Имперским армиям пришлось отступить. Они оставили около 6 тысяч человек в Павии, в двадцати пяти милях к югу от Милана. По большей части это были германские ландскнехты, а также несколько сотен испанских кавалеристов и пехотинцев. В Павии не было современных укреплений[557], и осадившие город французы могли рассчитывать на легкую победу.
Источники расходятся в оценках французской армии. Бдительные венецианцы сообщали, что у французов более 25 тысяч пехоты и 2400 копейщиков. Другой наблюдатель из Брешии называл число 27 тысяч[558]. В начале осады среди имперских наемников начались волнения. Люди Джованни «делле Банде Нере» (сына Катерины Риарио Сфорца) перешли на сторону французов[559]. Запертым в городе пришлось пережить тяжелую осаду. «Казалось, – писал неизвестный хронист, – что небо может рухнуть и весь мир погибнет, потому что за воротами Святого Августина они [французы] расположили намного больше артиллерии, в том числе и две огромные пушки». Он же отмечал важность гражданских работ для этих войн. По ночам между обстрелами жители города заделывали бреши в городских стенах – солдаты, священники, монахи, женщины, бедные и богатые работали плечом к плечу. Хронист писал, что ландскнехты, по-видимому, были рыцарями – с такой яростью они сражались[560].
Чтобы пережить осаду, нужны были припасы. У жителей Павии, ландскнехтов и испанцев кончался порох. Но и у французов тоже. Те, кто находился в городе, прилагали все усилия, чтобы выдержать осаду. Они строили временные мельницы на конной тяге взамен разрушенных водяных мельниц за городом, и это давало возможность выпекать хлеб на продажу. У них был двухмесячный запас вина, запас зерна на три месяца, а сыра на шесть. В отсутствие мяса некоторые начали есть ослов и лошадей, хотя богатые граждане питались очень хорошо. Сохранились сведения о банкете на триста гостей 8 декабря. Гостям подавали марципаны, оленину, говядину, свинину, каплунов, телятинку, уток, дроздов (считавшихся деликатесом), а на десерт – вишни[561]. Такой прием, несомненно, должен был поднять дух приглашенных, но это был обман: осажденные знали, что слухи о подобной роскоши дойдут до французов, и те решат, что в городе множество запасов[562]. Больше всего не хватало древесины для отопления и ремонта укрепления. Многие дома разобрали на дерево, «страшная жестокость, невыносимая для глаза»[563]. Но сильные дожди помешали французам отвести реку Тичино. Павия находилась на месте слияния Тичино с рекой По, и Тичино была для города естественной линией обороны. (Подобные планы объясняют интерес военных к проектам Леонардо по изменению русел рек.) Более того, дожди угрожали самому лагерю французов, поскольку По вот-вот могла выйти из берегов[564].
В самом городе ландскнехты были готовы взбунтоваться. Жителям города пришлось выплатить им значительную сумму и переплавить для этой цели церковные украшения и золотые университетские жезлы[565]. Но помощь была уже близка. Испанцы отправили армию, чтобы снять осаду. В рождественскую ночь в город проник гонец, который принес сорок писем от герцога Милана, вице-короля Неаполя, герцога Бурбона и маркиза Пескары. Все они обещали, что осада будет снята, самое позднее, к 12 января. Прекрасный рождественский подарок осажденным, которые уже сравнивали свое положение с положением душ в чистилище, ожидающих освобождения от Иисуса Христа[566].
Это время было тяжелым и для французов, и для испанцев, выжидающих момента для атаки. Когда не шел дождь, грозящий наводнением, солдаты страдали от мороза. Дороги, по которым подвозили припасы, становились почти непроходимыми от грязи[567]. У командиров жизнь была получше: они нашли себе другое жилище, чтобы не подвергаться лишениям лагерной жизни. Ожидая решающего сражения, они развлекались охотой и вкусной едой[568]. В конце года лагерь близ Павии посетила Кьяра Висконти, известная красавица из древнего миланского рода[569]. И это стало отличным поводом для празднеств. Кьяра расположилась в доме маркиза Пескары, Фернандо Франческо д’Авалоса. Пескара и вице-король Неаполя Шарль де Ланнуа устроили в ее честь «великие празднества и пиры». Когда же красавица отбыла, ее сопровождала тысяча вышколенных испанских пехотинцев. Кьяра выглядела как сама богиня Венера, не меньше. Вся армия «вздыхала по ней»