Но проблема заключалась в том, что одно итальянское государство не могло запретить оружие с колесцовым замком. Соглашение должно было быть международным, потому что невозможно заставить людей, живущих рядом с границей, расстаться с оружием, если бандиты из соседнего государства будут разгуливать с оружием в руках. Другими словами, учитывая разделение Апеннинского полуострова на множество государств, избыток оружия был проблемой, решить которую можно было только через дипломатические инициативы. Автор предлагал итальянским правителям договориться о полном отказе от больших аркебуз с колесцовым замком в военных действиях и о найме исключительно пехоты с «более безопасным» фитильным оружием. Автор предлагал решительные меры, а именно смертную казнь для каждого, кто будет изготавливать оружие с колесцовым замком или владеть им.
Обилие оружия – совершенно естественное следствие войны, где оружие распространялось среди граждан для обороны на случай вражеского наступления. Документы из Феррары, Флоренции и Папской области показывают, что оружием владели самые разные слои общества: во время осады Флоренции 1530 года оружие было выдано двум портным, цирюльнику, пекарю, двум сапожникам, красильщику, двум кузнецам, плотнику, хозяину гостиницы, ткачу, шляпнику и мельнику[944]. Не нужно большого воображения, чтобы понять, что происходило с оружием в такой системе: солдаты, получив оружие, уже не собирались с ним расставаться. Одним из таких был Бенвенуто Челлини. В автобиографии он рассказывает, как, проезжая через Сиену, ввязался в ссору с почтмейстером, который конфисковал у его лошади стремена и седло. Когда почтмейстер взялся за алебарду, Челлини поднял свой пистолет (по его словам, только для самообороны), и (опять же по его словам) тот «выстрелил сам по себе». Пуля срикошетила от дверного косяка и пробила почтмейстеру горло[945]. Демобилизованные солдаты, не имея работы, становились преступниками, а местные бароны использовали их, чтобы помешать попыткам верховных правителей установить социальный порядок. Бандитство стало в эти годы серьезной проблемой не только в Италии, но и во всей Европе[946]. В ноябре 1578 года в венецианской газете писали, что четыре члена семьи Перетти из деревни Канда севернее Феррары были убиты бандитами, переодетыми пастухами и вооруженными колесцовыми пистолетами. Совершенно понятно, что общество (и не только в Италии, но во всей Европе) стало требовать решения проблемы свободного хождения оружия[947].
Неизвестный автор, выступавший за контроль над оружием, писал о неадекватности использования оружия для самообороны так, словно жил в XXI веке: «Трудно найти такого, кто, подвергшись нападению с аркебузой, не выстрелит во врага, даже если сам не будет ранен». Бандит, который знает, что у жертвы может быть оружие, нападет так, чтобы не дать его использовать. В заключение автор трактата переходил к проблеме исполнения предложенных мер. Он писал, что папство обладает моральным авторитетом выше любого правителя и, следовательно, именно папа должен начать эту борьбу. Автор был на удивление прав: папы изо всех сил старались представить себя хранителями баланса сил в Италии и за ее пределами. А самое удивительное предложение – контроль за производителями оружия. «Тот, кто хочет убрать дерево, – писал неизвестный автор, – не должен ограничиваться срубанием веток, но должен выкорчевать дерево с корнями». Он предлагал не только смертную казнь за изготовление и починку колесцового оружия, но еще и полный запрет на ввоз такого оружия из-за границы. Довольно жесткая риторика. Удивительно, что автор предлагает самым жестким образом наказывать не тех, кто владеет оружием, а производителей. Он с пониманием относится к тем, кто вооружился, опасаясь нападения. Нет ничего хорошего, когда аркебуза есть у каждого пастуха, но решение – не в наказании этих людей, а в скоординированных международных действиях против производителей оружия.
Критика милитаризма звучала не только от тех, кого беспокоил общественный порядок, но и от интеллектуалов. Поэтесса Кьяра Матраини была среди тех, кто считал науки выше военного искусства. Матраини прожила поразительную жизнь. В детстве она осиротела, в пятнадцать лет вышла замуж и через три года, в 1533 году, родила сына. В 1534 году семья ее участвовала в восстании в Лукке, после чего некоторых выслали, кто-то попал в тюрьму, а кого-то и казнили. В 1542 году она овдовела. Позже она стала хозяйкой салона, который организовала с другим поэтом, Бартоломео Грациани. Грациани был женат, но Матраини не скрывала своих отношений с ним. Персонажи книги Бальдассаре Кастильоне могли считать, что «первая профессия» придворного – военная. У Матраини были более сложные взгляды. Первая ее книга была напечатана в 1555 году, последнем году Сиенской войны. И там был раздел в похвалу военного искусства. Матраини оправдывала использование оружия (по крайней мере, для обороны), а искусство войны называла уступающим только искусству философии (такие взгляды должны были вызвать симпатии ученых читателей). Она отмечала роль «мудрых и опытных капитанов» в сохранении государств, подчеркивала роль ораторского искусства для вдохновления солдат. Мы не можем с уверенностью утверждать, что таковы были ее собственные взгляды – возможно, она писала то, что хотела слышать публика. Примечательно, что в более поздних трудах Матраини не так однозначно высказывается о вооруженных конфликтах. В издании 1597 года этого раздела уже нет, зато есть письмо, в котором говорится о превосходстве учения над войной. Хотя она по-прежнему считала военные знания необходимыми, но говорила так:
«Лучшими и отважными воинами, достойными высшей чести, будут те, кто, следуя лучшим наукам, избавятся от честолюбия, ненависти, жажды трофеев, суетной славы и всех неумеренных пристрастий и желаний; они вооружатся верой, справедливостью, милосердием и всеми добродетелями, и с этим самым сильным оружием они победят своих внутренних и внешних врагов. Но я знаю, что такие люди редки, ибо, если бы все вели себя подобным образом, вокруг царил бы только мир, чудесный покой и счастливейший союз между людьми»[948].
Глава XXV. Индекс и Инквизиция
1559 год вошел в историю не только официальным завершением почти семидесятилетнего международного конфликта на Апеннинском полуострове, но еще и важным шагом католической Церкви по противодействию своим соперникам протестантам. В этом году был составлен Индекс запрещенных книг. Индекс не был чем-то совершенно новым: издания, которые Церковь (и некоторые светские правители) считали религиозно или морально неприемлемыми, запрещали и раньше, в том числе на Латеранском соборе. Существовала цензура до публикации, были списки запрещенных книг, папа сообщал о запретах в буллах 1487, 1501 и 1515 годов[949]. В Тревизо и Венеции делались попытки запрещения непристойных иллюстраций (иллюстрации вымарывали, не уничтожая сами книги). В 10–20-е годы XVI века в Риме, Флоренции и Венеции существовала реальная политическая цензура. В Милане были приняты законы против протестантских книг в 1523 году. В 1538 году первый Индекс запрещенных книг составили миланцы, а вовсе не Церковь[950]. В следующем году то же произошло в Бергамо. Первые предложения по созданию Римского индекса прозвучали в 1542 году, когда была создана римская инквизиция. Помимо цензуры и списка запрещенных книг появился контроль за ввозимыми книгами и книжными магазинами. Но лишь в 1559 году был составлен официальный Индекс – в угоду Като-Камбрезийского мира.
Это произошло в период кратких понтификатов после смерти папы Павла III. Павел умер в 1549 году. Его преемником, папой Юлием III, стал Джованни Мария Чьокки дель Монте, бывший папский легат на Тридентском соборе. Юлий хотел продолжить процесс реформ, но этому мешал продолжающийся конфликт между германскими князьями. Главным римским наследием Юлия стали не религиозные реформы, а роскошная вилла Джулия, элегантный маньеристский особняк за городскими стенами (ныне здесь располагается Этрусский музей), где папа проводил время с приемным племянником Инноченцо, заботившимся о домашней обезьянке. Злые языки утверждали, что Инноченцо был любовником папы, и эти подозрения подтвердились, когда Юлий сделал его кардиналом.
Юлий умер в 1555 году. Его сменил папа Марцелл II, Марчелло Червини дельи Спаннокки. Вскоре после избрания он заболел и умер, проведя на престоле всего двадцать два дня. Новым папой стал Джанпьетро Карафа – Павел IV. Карафа был кардиналом-архиепископом Неаполя и главной римской инквизиции. Он не был фаворитом, но оказался компромиссным кандидатом (не последнюю роль сыграл его преклонный возраст). Между Карафой и Карлом V не было любви: кардинал не простил Габсбургам захвата родного Неаполя и, став папой, позаботился о том, чтобы все союзники императора город покинули. В сентябре Карл пошел на компромисс с протестантами: в Аугсбурге было постановлено, что германские князья могут сами выбирать религию для своих государств. Естественно, что это вызвало еще больший гнев папы. Подобно тому как Лев X в 1517 году раскрыл «заговор кардиналов», Павел IV обвинил испанских агентов в подготовке его убийства. Он даже осмелился выдвинуть обвинения в адрес самого императора. Карла и его сторонников он называл «лютеранами и полуевреями»[951]. Павлу не повезло: Генрих II воевать не спешил, и у папы не осталось другого выбора, кроме компромисса с императорской фракцией. И все же, узнав о смерти Карла, он «отказался вознести молитвы за его душу»[952]