Я гоняла ложечкой в чашке нежные полупрозрачные лепестки, в отличие от чаинок, не желающие опускаться на дно, и думала о том, что рассказал мне Таганцев.
Итак, мы можем предположить, что за спиной Элеоноры Сушкиной стоит «Идеаль Бьюти». О чем это говорит, помимо того, что мои субъективные ощущения верны – этой клиникой руководят глубоко непорядочные люди?
О том, что в деле о красоте будет много грязи. И не какой-нибудь там полезной для кожи косметической глины, а натуральной свинской грязи, которая заляпает и меня. Ох, прилетит мне, я чувствую…
Тут у меня мелькнула маленькая подлая мыслишка: а ведь я могла бы использовать ситуацию в своих, вернее, в Наткиных интересах!
Как только «бьютики» осознают, что приходившая к ним с нижайшей просьбой о возврате денег непрезентабельная тетка и судья по делу Сушкиной – одно и то же лицо… А они это осознают, и очень скоро – Владлен Сергеевич Потапов производит впечатление товарища ушлого, с отличной чуйкой на разного рода хитровывернутые комбинации… Он конечно же смекнет, что опрометчиво настроил меня против клиники, и попытается откатить ситуацию назад, а как такие люди решают подобные вопросы? Правильно, деньгами.
Мне ведь даже ничего делать не придется. Владлен Сергеевич не дурак, он не станет общаться и встречаться со мной, он просто пригласит Натку и, принеся ей извинения, вручит солидную сумму денег как компенсацию физического и морального ущерба. И в этом не будет ничего противозаконного, ведь «бьютики» действительно виноваты перед Наткой, хотя, конечно, это недоказуемо, ведь есть подписанный договор с подпунктами мелким шрифтом…
То есть, по доброй воле вернув Натке деньги, Потапов и компания проявят благородство и гуманизм. Ну, а то, что при этом Владимир Сергеевич с намеком попросит Натку непременно передать большой привет и наилучшие пожелания сестре, милейшей Елене Владимировне, будет просто похвальной вежливостью. А вовсе не завуалированным подкупом судьи Кузнецовой…
– О чем задумалась, Лена Владимировна? – нарушил мои размышления Таганцев.
Он смотрел так понятливо и серьезно, словно прочитал мои подленькие мысли и даже не осудил их, хотя и не одобрил, конечно. Просто уложил в канву своего жизненного опыта, а там уже много разной дряни собрано, опытный опер чего только не повидал…
Я встряхнулась:
– Ты же разберешься с общими делами той пиарщицы и Сушкиной? Да? – Я не хотела произносить вслух название «Идеаль Бьюти» при Натке – по части моральных устоев она у нас всегда была слабым звеном. – У нас ведь на них ничего, кроме обрывков одного разговора, пока нет…
– Будет, – заверил меня Таганцев. Я кивнула: мы друг друга поняли.
– Не знаю, о чем вы, но предлагаю не киснуть и выпить за прекрасных дам! – Натка, которая не выносит, когда мир вращается не вокруг нее, подняла свою чашку. – Хорошо ведь сидим! Надо бы почаще встречаться.
Мы с Таганцевым снова переглянулись.
Я пожала плечами, Константин Сергеевич развел руками.
Мы оба понимали, что до завершения дела Сушкиной нам встречаться не стоит. Даже по телефону лучше не говорить, вообще никак не общаться. Потому что, как судья, я не имею права собирать доказательную базу и принимать сторону одного из участников дела. А Таганцев, как опер, не должен заниматься самодеятельностью. Но как нормальные люди и приличные активные граждане…
Сколько граней, а?!
Я в этом деле – как фигурка в детской развивающей игрушке, знаете, есть такие пирамидки с отверстиями и подходящими к ним детальками. Правда, в пирамидке кубик можно затолкать только в квадратное отверстие, а шарик – в круглое. В жизни сложнее: я вот, например, такая затейливая фигура – с одной стороны, судья, с другой – сестра, с третьей – сознательная личность со своими принципами… Меня, если очень хочется, много куда впихнуть можно…
– Ну, спасибо за чай, – вставая, сказал Таганцев. – Он, кстати, ничего, пивали мы и похуже, что там вообще намешано-то?
– Ой, много всего, – ответила я, не вдаваясь в подробности.
Да, вот такие мы, сложные личности. У нас что в душе, что в чае – чего только не переплетено…
Глава четвертая
Выходные мы провели в деревне. Обернуться, как планировалось вначале, туда-обратно одним днем не получилось: чердак оказался настоящим Клондайком. Наверное, несколько поколений прежних владельцев дома стаскивали туда ненужный хлам, и чего теперь там только не было!
Старинные елочные игрушки в количестве нескольких больших коробок, содержимого которых хватило бы, чтобы нарядить вековую ель во дворе. Может, ее и наряжали, кто теперь знает…
Всего несколько игрушек разбились и печально хрустели стеклянными скорлупками внутри не защитивших их бумажных комков, большая часть украшений оказалась в прекрасном состоянии. Невесомые снеговики и лебеди из ваты, покрытой сверху корочкой лака, были чистенькими, только чуть пожелтели. Их Натка продала тут же, на месте, буквально не сходя с чердака: отщелкала мобильником, выложила фотки в Интернет и сразу же нашла покупателя. Кладоискателей это так воодушевило, что Татьяна Ивановна никак не могла дозваться всех сначала к обеду, а потом и к ужину.
Натка в закрывающем пол-лица респираторе носилась по чердаку кругами, как наскипидаренная кошка: ей хотелось заглянуть во все захоронки сразу, чтобы поскорее оценить свое богатство. Потом сестрица нашла сундуки с аккуратно сложенной одеждой, и с этого момента мы ее окончательно потеряли. Натка отгородила занавеской угол чердака и шуршала в этой импровизированной примерочной все два дня, неохотно прерываясь только на еду и сон.
Фома Горохов, красуясь перед Сашкой, ворочал и таскал тяжелые и габаритные вещи. И чуть не сверзился с крутой чердачной лестницы, спуская вниз здоровенный пузатый самовар.
Сашка обнаружила в дальнем пыльном углу колченогий туалетный столик с зеркалом и множеством ящичков, которые она потрошила с восторженными визгами. Очень скоро у нее на шее образовалась многоярусная гирлянда винтажных бус и ожерелий, ни с одним из которых дочь не хотела расставаться, так что продажа побрякушек обещала стать проблемой. Я предвидела, что без боя Сашка бусики не отдаст.
Даже мы с племянником Сенькой участвовали в раскопках, выбрав своей специализацией детские игрушки. Сенька нашел целую коллекцию деревянных корабликов, а я – семейство заводных кукол. Те, к которым нашлись ключики, даже работали!
– А этого господина я посмотрю, лапу ему выправлю, ключик подберу, у меня в сарае своя слесарная сокровищница есть, – азартно бормотал Василий Петрович, со всех сторон осматривая механического плюшевого мишку.
Анатомически он гораздо больше походил на настоящего медведя, чем современные игрушки. У него была пропорциональная медвежья фигура и шубка нормального цвета – коричневая. На современных головастых пузанов с сыпучим наполнителем под синтетическим мехом цвета ядерной фуксии или бешеного огурца он походил примерно так же, как сказки Бажова на японское анимэ.
Кстати, Бажов на чердаке тоже был. И Пушкин, и Лермонтов, и Чуковский, и чудесно иллюстрированные «Приключения Гулливера» сорок восьмого года издания. И целый штабель специфической литературы в духе правильной политики партии.
– Книжки тоже пойдут на ура, – сказала Натка, сделав и запостив фото обширного труда некоего Г. Глазермана «Ликвидация эксплуататорских классов и преодоление классовых различий в СССР». Книжка была солидная – в переплете из черной кожи с золотыми буквами и вытисненным под эпическим названием значком серпа-молота. – Жаль, что мы все сразу не увезем, маловат у тебя багажник.
Собственно, только ограниченная вместимость багажника моей «Хонды» и остановила масштабные изыскательские работы. Ну, и еще очевидная для меня необходимость выйти в понедельник кому на работу, а кому в школу. Хотя Сашка с Фомкой охотно прогуляли бы занятия, а у нашей главной энтузиастки и вовсе никаких дел в городе не имелось. Я даже предложила ей остаться и потихоньку продолжить разгребать сокровища при поддержке сына, но сестрица отказалась. Ей не терпелось монетизировать уже добытое.
Говорят, охота и собирательство – древнейшие и потому незабываемые навыки человечества. Субботним майским днем мы открыли сезон охоты за сокровищами, и под обаяние процесса попали абсолютно все. Даже образцово спокойная Татьяна Ивановна, увидев гэдээровскую «ходячую» куклу, которую я за ручки привела с чердака к обеду, всплеснула руками и пролила слезу умиления. Оказывается, в детстве она была знакома с этой соседской куклой, которую звали Машенькой, а ее хозяйку – Анечкой, и обе они были маленькой Танечке лучшими подругами. Поэтому на время обеда кукла Машенька была торжественно усажена на стул, а сразу после компота с пирожками – увлечена в рабочий угол со швейной машинкой.
– Где-то у меня тут были кружавчики, и тесемочка, и пуговки красивые, – приговаривала Татьяна Ивановна, хищно примеряясь портновскими ножницами к абсолютно новой, блестящей и хрустящей льняной салфетке, которой предстояло стать новым платьицем Машеньки.
…Все-таки недооценивают современные модные дома роль белой льняной салфетки в гардеробе прекрасных дам.
Допивая второй стакан компота с третьим пирожком, я наблюдала за портновскими трудами милейшей хозяйки и думала…
Вот Татьяна Ивановна, которой прошлой осенью исполнилось шестьдесят – то есть она по любым меркам уже пенсионерка. Она не ходит по косметологам и хирургам-пластикам, но у нее свежее румяное лицо, блестящие глаза и легкая улыбка, которая обязана своим появлением не скальпелю, приподнявшему уголки губ, а просто хорошему настроению. Она ведь красавица, наша Татьяна Ивановна! Да, у нее морщинки у глаз и сухая кожа на руках, но как ловко эти руки лепят пирожки и шьют кукольное платье, как нежно касаются небритой щеки Василия Петровича и гладят вихрастую макушку Сеньки…
А где-то там, в глубоко параллельной мне сейчас реальности, существует Элеонора Константиновна Сушкина. Ей скоро пятьдесят девять лет, и у нее лицо той куклы, с которой возится сейчас Татьяна Ивановна. Гладкое, розовое, неживое лицо человекоподобной игрушки. Красивое? Пожалуй… Но это красота искусственная.