– Мне даже неловко, – извиняющеся улыбается он. – Но я должен представить еще одну запись.
Мне так и хочется спросить: может, не надо? Может, хватит уже? Мне жалко глупую Сушкину и эту отважную тетку-адвоката. Мне даже шумная грубиянка Ломакина, бесстрашно вставшая за оставшихся в меньшинстве своих, сейчас гораздо симпатичнее, чем Никита Говоров – сильный мужик, который безжалостно гнет свою линию.
Но я тоже должна, поэтому разрешаю воспроизвести еще одну запись.
…Общаются двое – мужчина и женщина. Это фрагмент разговора, не с самого его начала, поэтому понять, кто беседует, удается не сразу. Но голоса узнаваемые, особенно женский. Мы слышали его буквально только что!
– Итак, давайте финализируем наши договоренности, – твердо говорит Лариса Айвай. – Ваша клиника нанимает меня, адвоката Айвай Ларису Викторовну, для подготовки и сопровождения процесса по иску клиники «Эстет Идеаль» к гражданке Сушкиной Элеоноре Константиновне. Я со своей стороны обеспечиваю необходимую свидетельскую базу, документы, экспертизы – все, что понадобится, а вы платите мне гонорар в сумме один миллион рублей.
Адвокатесса говорит так четко, словно знает о том, что разговор записывается, и специально наговаривает текст на диктофон, не имея возможности зафиксировать договоренности на бумаге. Краем глаза я вижу, что реальная Лариса Айвай недоверчиво смотрит на свой мобильный. Кажется, я угадала: она тоже записывала этот разговор, и теперь не понимает, каким образом запись попала к противной стороне.
– Я должен уточнить, – вступает в разговор… Владлен Сергеевич Потапов! – Поскольку официального договора у нас с вами не будет, перечислить вам названную сумму мы не сможем. Часть ее – скажем, сто тысяч, вы получите по договору с Сушкиной, по документам вашим нанимателем будет именно она. Остальные семьсот тысяч – наличными в конверте. Устраивает?
– Семьсот и сто – это восемьсот тысяч, мы договаривались на миллион, – напоминает Айвай.
– С миллиона вы бы заплатили налоги, – парирует Потапов. – Считайте, что я сделаю это за вас.
Пауза.
– Хорошо, – соглашается адвокатесса. – Сто тысяч официально от Сушкиной и семьсот в конверте от вас. С этим решили. Тогда к делу. С первым свидетелем, которого я вам предложила, с Громовой, вы, я так понимаю, уже договорились?
– Абонемент на пять лет – и она наша с потрохами. Будет говорить то, что нужно.
– Отлично, я подготовлю для нее скрипты. А вас прошу придумать мотивацию для второго свидетеля, это еще одна подружка Сушкиной, некто Ломакина. Я предварительно побеседовала с ней и заручилась ее согласием, но вы лучше знаете, что ей можно пообещать.
– Бесплатное обслуживание? Деньги?
– Возможно, какую-то комбинацию того и другого. Тетка непростая, бывший партийный босс, на мякине ее не проведешь, но, если договоримся, будет гнуть нашу линию упорно, как танк.
– Что-о-о?! – Антонина Ломакина в зале суда выбирается из кресла, как разбуженный медведь из берлоги. За ее криком окончания разговора в записи не слышно, но это уже не важно. – Это что за подстава, подруга?! Ты совсем берега потеряла?! Мы так не договаривались!
Я успеваю испугаться, что сейчас в суде случится некрасивая женская драка, но Ломакина всего лишь сует Айвай под нос свой бугристый кулак, после чего смачно плюет на пол и уходит из зала, сердито бурча и топая.
– Антонина Игоревна, секундочку! – Айвай поправляет перекосившиеся очки и убегает вдогонку за свидетельницей.
Поскольку при этом она прихватывает со стола свою сумку, я подозреваю, что больше мы адвоката Айвай не увидим.
Окончания записи уже никто не слушает.
В зале бардак и дурдом. Журналисты сорвались с мест, взяли в плотное кольцо Сушкину и забрасывают ее вопросами. Элеонора Константиновна затравленно озирается, ее глаза полны слез, губы и руки трясутся. Она осталась одна, ее никто не поддерживает, ей никто не поможет, и нет больше никаких рычагов воздействия на суд.
Когда эта печальная истина доходит до несчастной женщины в полном объеме, она начинает рыдать и каяться. Мне жаль ее и лишь остается позвать судебных приставов, которые раскрыв рты, глаза и уши лицезреют все это представление, и напомнить им про служебные обязанности:
– Приставы! Наведите порядок в зале!
Журналисты, первыми смекнувшие, что происходит, вновь демонстрируют пример самоорганизующейся системы: они расступаются перед приставами, разбиваясь на два крыла, в просвет которых Сушкиной хорошо виден представитель истца – интеллигентнейший начальник юротдела «Эстет Идеаль» Андрей Андреевич Макаров. За все время слушаний он почти не выступал, делегируя все полномочия Говорову, но вот – пришел и его звездный час.
– Простите меня! О, простите! – протягивая к нему дрожащие руки, рыдает Элеонора Константиновна. – Я виновата, я возвела напраслину на вашу прекрасную клинику, погорячилась, обиделась, была неправа и признаю это! Я больше не бу-у-у-уду!
Этот горестный детский рев – что-то вроде трубы, возвещающей победу. Всем понятно, что «Эстет Идеаль» дело выиграла и репутацию свою отстояла. Конечно, еще не сказала свое слово я – судья, но…
Я тоже понимаю, что этот неожиданный финал идеален.
Милейший Макаров подходит к заливающейся слезами Сушкиной и вручает ей свой белоснежный носовой платок. Одновременно он громко – так, что слышат все, – сообщает:
– Уважаемый суд, истец, которого я представляю по доверенности, вовсе не преследует цели уничтожить и обобрать уважаемую актрису. Клиника готова простить Элеонору Константиновну при условии, что она прилюдно опровергнет свои ложные заявления, порочащие репутацию «Эстет Идеаль», и извинится.
Элеонора Константиновна с благодарностью принимает платок. Клиника в лице Макарова принимает ее извинения. Журналисты все это снимают, записывают, щелкают фотоаппаратами и строчат в блокнотах. Мне остается только еще раз напомнить сторонам процесса, что мировое соглашение – это решение, принятое добровольно обеими сторонами и впоследствии оно не может быть пересмотрено. Даю им время для написания «мирового». И Макаров проворно готовит соглашение, которое суду, то есть мне, остается только утвердить. Что я с облегчением и делаю! Сказать, что я очень довольна, – это значит ничего не сказать! Ведь при таком исходе дела никто уже не будет выяснять, кто, как, когда и где раздобыл все эти козыри – разоблачительные записи разговоров. Их признали, потому и спешно разбежались.
Было всего-то восемнадцать часов с минутами, когда я вышла на крыльцо нашего здания – в цивильной одежде и в настроении «душа поет». Пела она что-то вроде «Ка-акой чудесный день, ля-ля! Какой чудесный пень, ля-ля! Какой чудесный я-а-а-а-а… И песенка моя!» – как мышонок в старом мультике.
Тяжелый, мутный, нудный процесс закончился мирно и справедливо. Значит, в очередной раз победило Правосудие, и я стояла у руля этого процесса! Сашка образумилась, и мы с ней помирились. Натка скоро поправит морду лица и съедет к себе. Жизнь наладилась!
Вокруг здания суда не роились журналисты. С ними умело разобралась новая пресс-секретарь нашего суда, не забывшая подчеркнуто ярко похвалить своего и моего начальника – Плевакина. Дескать, как и обещал наш великий и могучий гуру – Председатель суда, так процесс прошел и завершился: быстро, четко, грамотно, справедливо. Не стоял в углу под липой фургончик телекомпании. Не толпились в курилке за углом любители пощекотать себе нервы чужими драмами на бесплатном шоу в зале суда.
Только на самой нижней ступеньке спокойно сидел, неотрывно глядя на улицу с проезжающими по ней машинами, как на реку с лодочками, одинокий созерцатель.
Я подошла к нему и опустилась рядом.
– Что скажешь? – спросил он, перебросив из одного угла рта в другой зеленую травинку.
Не иначе, с газона выдернул. Видел бы Плевакин – отругал бы за порчу зеленых насаждений.
– Сказать, что ты молодец, Константин Сергеевич, это ничего не сказать. – Я подпихнула созерцателя локтем. – Признавайся, как ты это сделал?
– Ну, нет! Мы, оперативники, свои методы и возможности не раскрываем! – усмехнулся Таганцев. – Да и к чему эти подробности? Главное, что все сделано во имя закона и ради восстановления справедливости! Так что пользуйтесь на здоровье, и да здравствует юстиция, как говорили в Древнем Риме.
– Вообще-то это фраза звучала по-другому, – напомнила я. – Вначале ее твои древние коллеги римляне говорили: «Да погибнет весь мир!» Лично мне эта цена кажется слишком высокой…
– Это потому что ты не римлянка, – хмыкнул Таганцев.
– И не древняя, – кивнула я. – Так или иначе, тебе большое спасибо.
– Спасибо не отделаешься! Ты мне должна.
– Да? – Я покосилась на довольнехонького опера. – И чем возьмешь?
– Помнишь, ты обещала мне свидание в песочнице?
– Э-э-э…
– Идем!
– Погоди, я хоть домой позвоню…
– Здравствуйте, здравствуйте, судья Кузнецова! – отозвался на мой звонок веселый голос.
– А это кто? – Я растерялась.
Звонила вроде Сашке… Неужто номером ошиблась?
– А это блоггер Кузнецова! Мам, ты чего, не узнала родную дочь? – Сашка перестала важничать и засмеялась. – Мам, представляешь, у нашего ролика уже сто тыщ просмотров! Сто тыщ, мам! И подписчики прям валят… Машера говорит – это успех!
– Поздравляю вас с Машерой.
– Поздравлением не отделаешься! – заявила дочь-блоггерша точно таким тоном, как минуту назад Таганцев. – Ты должна дать нам интервью! Рассказать про дело Сушкиной…
– Саш, про это дело журналисты все сами расскажут…
– Ну, нет, мамулечка, так не пойдет! Думаешь, утвердила мировое соглашение – и на этом все? Нетушки, придется тебе все-таки высказать свое мнение! – Начинающая блоггерша продемонстрировала отличную профессиональную хватку.
– Со своим мнением еще нужно определиться, – вильнула я.
– Так определяйся поскорее, пока тема горячая! Кстати, ты где?
– Да на работе еще, сидим тут с Константином Сергеевичем. – Я умолчала о том, что сидим мы на ступеньках.