знающей, что в пути сквозь бурю ее не ждет спасительное пристанище, все равно идти вперед в поисках мира и красоты.
«О Эмили! Позволь мне помочь тебе. Позволь мне показать тебе, что такое любовь».
– Не жди меня, Элейн, иди одна. Мне нужно позвонить. Пожалуйста, скажи Роджеру и Эллисон, что я сейчас подойду.
– Хорошо. – Элейн не стала его дразнить: «Это суббота, Роб, забудь о журнале!» – а просто нежно поцеловала в губы и вышла из номера.
Днем, когда Роб вернулся со своей продолжительной прогулки, все было…
Элейн не находила слов, чтобы описать нежность их любовной близости. Роб был так нежен, так внимателен, полон такой любви. Он никогда так не занимался с ней любовью. Как будто он…
«Не думай об этом», – предостерегла себя Элейн. Но было невозможно отогнать от себя эту ужасную мысль. Как будто Роб занимался любовью с кем-то другим.
Когда Элейн пошла к Роджеру и Эллисон, Роб набрал номер, который он запомнил перед отъездом из Лос-Анджелеса. Номер Эмили был в книжке на столе у Фрэн, кроме того, Э. Руссо значилась и в телефонной книге.
Роб просто хотел сказать ей «привет», может, что-нибудь еще, если Эмили окажется дома. Сегодня она должна была вернуться из Франции.
Набрав ее номер в первый раз, он выслушал пятнадцать звонков. Подождал десять минут, набрал снова и на этот раз выслушал тридцать звонков, прежде чем повесил трубку.
Может, и к лучшему. Он действовал импульсивно, и это могло смутить или обеспокоить ее.
«Лучше сосредоточься на том, что ты собираешься ей сказать при встрече, – твердил про себя Роб, направляясь к номеру Роджера. – Лучше как следует отрепетируй эти очень важные слова».
Глава 19
К Валентинову дню съемки «Любви» опережали самый смелый график, на который рассчитывали Стив и Питер. Стив почти каждый день проводил на съемочной площадке и наблюдал, не вмешиваясь и не переставая изумляться таланту Питера Дэлтона.
Питер был спокоен, серьезен, никогда не выходил из себя, не проявлял ни малейшего нетерпения. Съемочная группа была спокойной и серьезной, артисты были спокойны и серьезны, они все были серьезными, тонкими профессионалами и в согласии работали над созданием фильма десятилетия.
Даже Брюс Хантер не выбивался из общей картины. Он был известен своими романами с актрисами, с которыми снимался, и являл собой золотой стандарт голливудского эгоцентризма. У Брюса были причины вести себя подобным образом – его участие обеспечивало громадные кассовые сборы. Огромный успех Брюса покоился на его внешности греческого бога, потрясающей сексуальности и на том замечательном факте, что вдобавок ко всему он еще мог играть. Брюса Хантера утвердили на роль Сэма, главную мужскую роль в «Любви», потому что на экране они с Уинтер смотрелись просто поразительно.
Как режиссер, Питер давал актерам большую свободу в проработке и трактовке ролей. Он руководил и давал режиссерские указания там, где это было необходимо. Стиль Питера предполагал, что актер серьезно интересовался характером, который воплощал. Актеры и актрисы, с которым обычно работал Питер, а это были лучшие актеры Лондона и Нью-Йорка, такой способностью обладали.
Но не Брюс Хантер. Он не тратил времени на продумывание мотивов поступков своего героя, он просто ждал указаний режиссера. И, как одаренный от природы спортсмен – «Что мне сделать теперь, тренер? Метнуть снаряд как можно дальше? О’кей, нет проблем», – выполнял задачу.
– Произнеси последнюю строчку с чуть большей искренностью, Брюс, – говорил Питер.
– С большей? Хорошо. Вот так?
Брюс произносил великолепные строки Питера так, как велел режиссер, каждая сцена получалась совершенной, и с каждой сценой он все больше приближался к награде киноакадемии.
– Ты должен выглядеть более любящим, Брюс.
– Более любящим? Что это значит, Пит?
– Это значит, – мягко ответил Питер, – что тебе надо посмотреть на нее так, будто ты готов отдать за нее жизнь.
– Господи!
– Сделай так.
– О’кей, будет сделано.
Рабочие отношения Питера с Брюсом были легкими, но без вдохновения. А вот с Уинтер его рабочие отношения были именно такими, какие он предпочитал, – серьезным, вдумчивым, художественным сотрудничеством. Уинтер была очень высокого мнения о роли Джулии и удивительном сценарии Питера. Уинтер хотелось как можно лучше произнести каждую строчку, точно выразить все чувства. Вначале Уинтер была явно не уверена в своих силах, но при спокойной поддержке Питера ее уверенность окрепла и чудесный природный талант стал расцветать.
– Тебе понравилась эта сцена? – спрашивал Питер, подходя к Уинтер во время перерыва и терпеливо дожидаясь честного ответа.
– Не совсем, – правдиво признавалась Уинтер.
– А что тебе не понравилось?
– Не знаю, Питер. Просто чувствую, что-то не так. А что ты скажешь?
Питер и Уинтер спокойно обсуждали сцену – талантливая актриса и талантливый режиссер, – и когда снимали ее в следующий раз, она уже была лучше, а когда в конце концов и Питер, и Уинтер оба были удовлетворены, сцена получалась совершенной.
– Стоп, – произнес Питер как раз перед полуднем в День святого Валентина. – Давайте прервемся на ленч.
Съемочная группа разошлась. Брюс Хантер, как обычно, выглядел немного потерянным. Во время большинства съемок перерывы были временем флирта, даже секса в трейлере актрисы-партнерши, но только не в этот раз. Брюс представлял себе, предполагал, что у него будет роман с красавицей Уинтер Карлайл. Но Уинтер вела себя сдержанно, интересовалась только работой. Постояв в смущении несколько мгновений, Брюс пожал плечами и отправился на ленч вместе со съемочной группой.
Не прошло и двух минут, как Питер объявил перерыв, а на съемочной площадке уже не осталось никого, кроме Уинтер, которая не двинулась с дивана, где сидела во время сцены, и Питера, который сел рядом с ней.
– Ты зеленого цвета.
– Что? – Уинтер медленно повернула голову к Питеру. Быстрые движения вызывали головокружение и тошноту.
– Зеленого цвета, – повторил Питер с ласковой улыбкой. – Даже сквозь фильтры в камере ты смотришься зеленой.
– Простудилась.
Питер кивнул:
– Я отвезу тебя домой.
– Питер, мы же еще не закончили.
– Закончили.
Питер и Уинтер могли бы каждый день приезжать на съемки вместе – Белмид и Холман-авеню были совсем рядом, но это изменило бы их отношения. В эти рассветные и закатные часы Питер и Уинтер могли с легкостью перейти от обсуждения фильма к более личным темам.
Во время таких ранних или поздних разговоров Питер мог расспросить Уинтер о ее лучшей подруге Эллисон.
«Расскажи мне об Эллисон, Уинтер, – мог сказать Питер. Потом он мог спросить: – У Эллисон есть кто-нибудь? Она любит кого-нибудь?»
Уинтер могла бы совершенно спокойно ответить на эти вопросы, но не нашла бы ответа на самый сложный вопрос, касающийся Эллисон Фитцджеральд, который крутился в голове у Питера: «Почему я все время о ней думаю?»
В День святого Валентина Питер и Уинтер не разговаривали по пути из Бербанка в Вествуд. Питер видел, что все силы Уинтер сосредоточены на ее борьбе с тошнотой. Он сочувственно ей улыбался, но разговорами не отвлекал.
Когда они приехали на Холман-авеню, Питер проводил Уинтер до двери ее квартиры на третьем этаже.
– В нескольких кварталах отсюда я заметил симпатичное кафе. Я куплю куриный суп с лапшой, имбирный эль и быстро вернусь.
Уинтер улыбнулась слабой признательной улыбкой.
– Я поем здесь, Питер. Я чувствую себя нормально. Спасибо.
– Точно?
– Да.
– Ну ладно. Мы со Стивом решили, что этот уик-энд продлится три дня. Позвони мне в воскресенье, скажешь, сможешь ли работать в понедельник.
– Я собираюсь работать в понедельник.
– И все же позвони.
– Хорошо.
Питер приехал в Белмид и, рассеянно бросая теннисный мячик игривой Оладье, думал об Эллисон Фитцджеральд.
«Найди ответ на свой вопрос. Навести ее».
– Эллисон?
Эллисон оторвалась от фотографий, которые только что аккуратно разложила на своем столе. Два часа назад она сняла и положила на пол последние каталоги Хенредона, Кларенс-Хауса, Бейкера и Браншвига и Филза, чтобы освободить место для двенадцати длинных красных роз, доставленных от Роджера. Час спустя, когда появилась Эмили с фотографиями, которые она сделала во Франции, Эллисон поспешно убрала все остальное со своего обычно заваленного стола.
– Питер, – едва проговорила Эллисон. Что он тут делает? – Привет. Сегодня не снимаете?
«Постарайся говорить полными предложениями, – сказала себе Эллисон. – Питер талантливый писатель, ты не забыла?» Но глядя в эти темно-карие глаза, вообще было трудно что-либо сказать.
– Уинтер больна. Операторы перепробовали все фильтры, но она все равно выглядела бледно-зеленой.
– Ох! – Эллисон встала. Вот почему Питер здесь. Его прислала Уинтер. – Уинтер хочет, чтобы я…
– Нет, она чувствует себя нормально. Это простуда или съела что-то не то, а может, она просто переутомилась. Я только что отвез ее домой и добился обещания, что она поест супу и поспит. – Голосом, звучавшим совсем не так уверенно, как можно было ожидать от такого выдающегося человека, Питер продолжал: – Я решил заехать посмотреть, чем вы занимаетесь.
– Да? – «Хорошо. Но почему?»
– И чем же вы занимаетесь?
– Я разглядывала эти фотографии, пытаясь решить, какие самые лучшие.
Питер встал рядом с Эллисон и посмотрел на фотографии.
– Они все лучшие, – сказал он через минуту. – Все – шедевры.
– Я тоже так думаю.
– Это, должно быть, Э. Руссо, фотограф, чьи работы висят в Белмиде.
– Эмили Руссо. Да. Возможно, вы видели и ее снимки в «Портрете». Начиная с декабрьского номера Эмили делает большинство портретных фотографий. – Эллисон взглянула на Питера, ожидая сопровождаемого улыбкой подтверждения: «Ах да, конечно», но его приятное лицо было мрачно. – Вы не читаете «Портрет»?