Группировку Троцкого стали называть «оппозицией большинству ЦК». Это был ловкий маркетинговый ход, подобный тому, какой в 1903 г. провернул Ленин, назвав свое меньшинство в составе РСДРП «большевиками». Зиновьев, Каменев и Сталин образовали правящий триумвират, а в середине 1924 г. Зиновьев при поддержке политбюро запустил кампанию «Лицом к деревне» с целью перенаправить экономические и культурные ресурсы на село и убедить крестьян, что пролетарская власть на их стороне. Бухарин подхватил эту тему, призвав крестьян «обогащаться». Косвенно это был призыв к коммунистам прекратить клеить ярлык кулака-эксплуататора на всякого прогрессивно настроенного, процветающего крестьянина. Предпринимались и попытки реанимировать советы, бывшие некогда бастионами народной демократии, но теперь прозябавшие без дела. На несколько лет в стране отказались от практики допуска к выборам в советы исключительно тех кандидатов, которых выдвинули местные партийные организации; партия и комсомол ослабили контроль, так что граждане смогли выдвигать своих собственных кандидатов и голосовать более или менее за кого хотят.
В общем, в середине 1920-х гг. как в партии, так и в советах стали заметны определенные ростки демократии. Но советский демократический эксперимент вскоре заглох (крестьяне слишком часто выдвигали во власть уважаемых на селе людей, которых партия считала классовыми врагами), да и партийная демократия преуспела не больше. Сохранив, пусть и не без труда, свое положение в мае 1924 г., Сталин как глава партийного секретариата приложил максимум усилий к тому, чтобы наводнить будущие съезды одобренными Москвой делегатами из регионов. Задача облегчалась тем, что за пределами столиц фракции не имели большого влияния в партии. Коммунисты на местах относили конфликты внутри политбюро к вековой российской традиции «бояре дерутся» и считали оппозиционеров привилегированными фрондерами.
Взяв под свой контроль назначение областных партийных секретарей, которые, в свою очередь, часто выступали делегатами от своих областей на партийных съездах, где избирался Центральный комитет и в конечном итоге политбюро, Сталин поставил «круговорот власти» себе на службу. Но секретари областных комитетов партии преследовали и свой интерес: они были не просто клиентами патрона-Сталина, но «маленькими Сталиными», окруженными «семьями» своих собственных политических клиентов, без которых Москва не смогла бы править регионами. Конечно, не обходилось без регулярных скандалов и редких чисток, но в целом власть первого секретаря обкома партии, одновременно отстаивающего интересы своей вотчины в Москве, останется постоянной величиной до самого исчезновения Советского Союза.
К середине 1920-х гг., когда экономика вернулась к некоему подобию нормального функционирования после тягот Гражданской войны, пришло время всерьез задуматься о важнейшей задаче партии – индустриализации. Сомнений в необходимости быстрой индустриализации, призванной создать предпосылки для социализма, не было, но не было и согласия в том, насколько быстрой она должна быть и где взять деньги на строительство тысяч новых заводов, шахт, гидроэлектростанций, линий электропередачи и железных дорог. Некоторые – в том числе иногда и Троцкий – предлагали, отринув ленинский запрет, осторожно привлекать к делу иностранных инвесторов. Однако было неясно, захотят ли какие-нибудь зарубежные капиталисты вкладывать средства в советскую экономику, не говоря уже о том, получится ли убедить в правильности этой стратегии партию в целом. Пятью годами ранее еще было можно надеяться, что вопрос, как управлять экономическим развитием России, сам собой потеряет актуальность вследствие победы революции на Западе, после чего Россия сможет объединить усилия с Германией и другими развитыми экономиками. Теперь же эта надежда испарилась, так что, выдвинув концепцию «социализма в отдельно взятой стране», Сталин лишь подтвердил очевидное – других вариантов не просматривалось.
Но если на иностранные инвестиции рассчитывать не приходится, деньги на индустриализацию нужно искать где-то в экономике страны, а почти все, у кого эти деньги имелись («эксплуататоры»), уже были к тому времени, к сожалению, экспроприированы. «Нажим» на крестьянство – т. е. принуждение крестьян дороже покупать товары, которые они покупают в городах, и дешевле продавать товары, которые они поставляют на рынок, – многим казался прекрасной идеей. Но это вряд ли соответствовало стратегии «Лицом к деревне», за которую ратовал Зиновьев, не говоря уж об опасениях, что избыточное давление на крестьянство спровоцирует бунты.
Примерно спустя год Сталин вынудил Зиновьева и Каменева, двух других членов антитроцкистского триумвирата, уйти в еще одну оппозиционную фракцию, которая, слишком поздно для какого бы то ни было реального политического успеха, объединила усилия с оппозицией Троцкого. По мере того как рисунок этого фракционного танца усложнялся, становилось все труднее понять, с какими предлагаемыми мерами ассоциируется каждая из группировок. В принципе Троцкий был максималистом («левым») и выступал за самый амбициозный план ускоренного экономического развития. Бухарин, в начале 1920-х гг. занимавший по социальным вопросам радикальную позицию, переместился на правое крыло. Сталин выступал то с правых, то с левых позиций, заставляя вспомнить ходившую тогда шутку про человека, заявляющего: «Я никогда не отклонялся от генеральной линии партии» – и одновременно показывающего ладонью извилистую кривую.
Вместе с культом Ленина укреплялся и новый пагубный культ – культ партии и ее единственно верной линии. Выражение «Партия всегда права» превратилось в заклинание, и в скором времени уважаемых «старых большевиков» уже вынуждали приносить жалкие извинения за свои оппозиционные взгляды под свист ерничающих делегатов ежегодных партийных съездов. Не поддалась давлению одна только Крупская, которая в 1925 г. присоединилась к оппозиции Зиновьева: извиняться она отказалась и даже, пользуясь исключительным положением вдовы Ленина, осмеливалась высмеять предположение, будто партия не может ошибаться.
Может показаться удивительным, что в конце 1920-х гг. главный приз в борьбе за лидерство достался именно Сталину, грузину, которых в партии было не более 1 % – в противовес 72 % русских. По-русски он говорил с акцентом, но сам все больше считал себя русским человеком. На руку ему сыграло и то, что два его основных конкурента (Троцкий и Зиновьев) были евреями, а, как признавал и сам Троцкий, еврей во главе страны – это было уже слишком как для основной массы населения, так, вероятно, и для рядовых коммунистов. Если бы чистокровный русский Бухарин проявил больше политических талантов, у него был бы шанс побороться со Сталиным, но к тому моменту, как он решил вступить в игру, было уже слишком поздно. Еврейский вопрос не эксплуатировался Сталиным в открытую, но практически наверняка окрасил партийные дебаты о сталинском «социализме в отдельно взятой стране», когда Троцкого прижали к ногтю как «интернационалиста». Конечно, интернационализм являлся одним из основополагающих принципов ленинской политики партии. Но в тот период это слово уже становилось маркером принадлежности к еврейству.
Большевики не гнушались использовать террор против классовых врагов и вовсю прибегали к нему в годы Гражданской войны, лишь несколько ослабив хватку в период НЭПа. Но они всегда крайне неодобрительно относились к идее позволить революции «пожрать своих детей» (т. е. к террору как оружию против партийных оппонентов), как это случилось в революционной Франции. При Ленине проигравших в политических баталиях не было принято исключать из партии; с общего согласия ЧК и пришедшее ей на смену ГПУ не трогали партийных лидеров. Все изменилось в конце 1927 г., когда ведущих оппозиционеров исключили из партии, а тех, кто отказался порвать с оппозицией, ГПУ отправило в ссылку. Троцкого выслали в Алма-Ату, город в Казахстане на границе с Китаем, хотя по странному недосмотру ему позволили взять с собой все свои книги и бумаги (которые в итоге оказались в Библиотеке Уайденера в Гарварде) и поддерживать оживленную переписку со сторонниками, отправленными в разные концы страны. Двумя годами позже (в феврале 1929 г.), беспрецедентным образом нарушив партийную традицию, его депортировали из Советского Союза – страны, где он родился, – как предателя революции. Через 11 лет подосланный Сталиным наемный убийца прикончит Троцкого в Мексике.
Московская площадь Дзержинского (бывшая Лубянская) с памятником Феликсу Дзержинскому (скульптор Евгений Вучетич), поставленным в 1958 г. Справа виден угол здания органов госбезопасности[15]
Самоуверенный Троцкий всегда презирал Сталина и поздно разглядел в нем реальную политическую угрозу. Сталин не был ни оратором, ни теоретиком (две сферы деятельности, которые высоко ценились в партии и в которых блистал Троцкий). В глазах Троцкого он не был даже интеллектуалом: прежде чем забросить образование и уйти в профессиональные революционеры, Сталин учился в духовной семинарии в Грузии. Не был он и космополитом: его революционными университетами были тюрьма и ссылка, а не длительная эмиграция. В биографии Сталина не было никаких блестящих достижений; в отличие от Троцкого, он не возглавлял Петербургский совет в 1905 г. и не создал с нуля Красную армию в годы Гражданской войны. Разнос, который устроил ему Ленин в своем «Завещании», серьезно навредил ему политически. Сталин был «серым пятном» (как писал в своих воспоминаниях Николай Суханов); обычным «порождением аппарата», как позже заявлял Троцкий; «грубым человеком», как он назвал сам себя, извиняясь за то, что хамил Крупской во время болезни Ленина. Троцкий едва снисходил до вежливости даже с самим Сталиным и уж точно не с его сторонниками, в число которых с середины 1920-х гг. входили несколько членов политбюро – прежде всего Молотов, бывший красный кавалерист Клим Ворошилов, а также Лазарь Каганович, кандидат в члены политбюро и первый секретарь ЦК компартии Украины.