Презрительное отношение Троцкого, которое до открытия советских архивов в 1990-х гг. в целом разделяли и историки, оказалось катастрофической ошибкой. Сталин не был ни посредственностью, ни глупцом, ни продуктом какой-то машины. Хотя другие больше него блистали в политических дебатах 1920-х гг., именно Сталин пришел к простому решению относительно дальнейшего пути вперед. Ленин привел партию к победе в Октябрьской революции, но экономическая революция – критически важная в марксистском понимании – была еще впереди. И возглавить ее суждено было Сталину.
Глава 3Сталинизм
Раз уж Советскому Союзу требовалась вторая революция, экономическая, как ее нужно было совершить? Очевидно, не силами толп, стихийно выплеснувшихся на улицы, как в 1917 г. Эта революция должна была быть спланированной (в конце концов, ее цель – воплотить в жизнь идею централизованного экономического планирования) и направляемой из Москвы. Историки часто называют ее «революцией сверху», делая акцент на слове «сверху». Это довольно точно, если не упускать из виду слово «революция». Самой необычной чертой сталинской программы экономических преобразований было то, что она проводилась в жизнь, по сути, революционными методами; чтобы достичь своей цели, Сталин мобилизовал партию и ее сторонников на осуществление насилия против других групп населения.
Идея подать планомерную, проводимую государством программу индустриализации как революционную войну с «классовыми врагами» и «иностранными интервентами» может показаться странной. Но Сталин был прежде всего революционером, т. е. профессионалом насилия и возбуждения классовой вражды. Партия в таких вещах тоже прекрасно разбиралась. С точки зрения экономической рациональности этот метод был крайне затратным, но с учетом воинственного настроя партии и ее становления в обстановке Гражданской войны у подобных средств имелась своя политическая рациональность.
«Великий перелом» 1929–1932 гг. (название периода отсылает к программной статье Сталина) складывался из трех компонентов. Первый – ускоренная индустриализация согласно пятилетнему плану, разработанному государством; второй – коллективизация крестьянских хозяйств; и третий – «культурная революция», термин, который в СССР придумали задолго до 1960-х гг., когда его взяли на вооружение китайские коммунисты. Насилие, сопровождавшее все три компонента, призвано было устрашить беспартийное население и вынудить его подчиниться. Но была у него и другая задача: воодушевить сталинских бойцов – коммунистов, комсомольцев, «сознательных» городских рабочих, разрешив им делать то, чего они на тот момент все еще по-настоящему хотели, а именно бороться с людьми, которых считали своими врагами.
Как часто бывает в моменты внутренних кризисов, в качестве стимула для таких действий власти использовали предполагаемую внешнюю угрозу. Несмотря на то что реальных доказательств непосредственной подготовки капиталистическим Западом (без сомнения, враждебно настроенным) силовой операции против СССР не было, советская пресса месяцами разыгрывала карту военной угрозы. Культурная революция, под которой понималась необходимость покончить с «подчинением» коммунистической страны буржуазной культуре и науке, следовала той же логике, начавшись в 1928 г. с широко освещаемых показательных судебных процессов над инженерами («буржуазными специалистами»), обвиненными в промышленном саботаже и шпионаже в пользу иностранных разведок. После этого на заводах развернулась настоящая охота на ведьм, направленная против «вредителей» из числа инженеров, привилегированному положению которых нередко завидовали рабочие.
Знаменитая скульптура Веры Мухиной «Рабочий и колхозница», впервые представленная как часть павильона СССР на Всемирной выставке 1937 г. в Париже[16]
Смысловым центром экономической повестки сталинской революции была, безусловно, индустриализация, а не коллективизация. Коллективизацию считали второстепенной задачей, которую, учитывая предсказуемое сопротивление крестьянства, разумнее всего было отложить на потом. Но в 1928 г. советская компартия предпочла соображения классовой борьбы доводам рассудка. Не в первый раз крестьяне и правительство СССР вступили в конфликт из-за цен на сельскохозяйственную продукцию. Государство могло бы повысить закупочные цены, но экономисты в один голос твердили, что финансировать индустриализацию можно лишь осуществив «нажим на крестьянство». Сталин, нечасто покидавший столицу, совершил краткую поездку в Сибирь, чтобы лично оценить положение дел. Вернулся он с известием, что «кулаки», стремясь повысить цены, придерживают зерно и не пускают его на рынок и что это представляет собой политический саботаж. За «сокрытие» зерна ввели новые наказания, что только сильнее разожгло сопротивление крестьян. «Сплошная коллективизация», стартовавшая в конце 1929 г., призвана была снять этот конфликт раз и навсегда: единственными производителями зерна должны были стать новые коллективные хозяйства; единственным его покупателем – государство. Проблема кулаков тоже должна была быть решена окончательно: их следовало попросту изгнать из деревень.
Тем временем в городах в рамках кампании по изъятию городской экономики из частных рук под удар попал другой классовый враг. С помощью ГПУ государство пресекало деятельность нэпманов, мелких торговцев и ремесленников (а сами они отправлялись в тюрьму). Это была еще одна поспешная и непродуманная мера, вынудившая власти в спешном порядке, практически без предварительной подготовки выстраивать государственную сеть розничной торговли. Это привело к дефициту, нормированию товаров (благодаря которому население четче осознало военную угрозу) и как следствие – быстрому росту черного рынка.
Коллективизация и культурная революция
Коллективизация предположительно должна была быть добровольной. Но в деревнях почти не наблюдалось какого бы то ни было стихийного стремления коллективизироваться, и неотъемлемым элементом программы стало принуждение в форме параллельного процесса «раскулачивания», заключавшегося в отъеме земель и домов у тех, на кого наклеивали ярлык кулака; самих же кулаков ГПУ депортировало в отдаленные районы Советского Союза. Ставилась задача «ликвидации кулаков как класса», но поскольку на селе уже почти не осталось кулаков в первоначальном понимании этого слова, т. е. тех, кто эксплуатировал труд бедных крестьян (отчасти в результате усилий по пресечению подобной практики, предпринимаемых на протяжении 1920-х гг.), объявить кулаком и наказать можно было любого, кто не нравился соседям. Проводить коллективизацию – т. е., попросту говоря, убеждать крестьян записываться в коллективные хозяйства (сокращенно колхозы) под угрозой объявления кулаками и выселения – в сельскую местность выезжали бригады коммунистов и горожан-добровольцев. Записавшись в колхоз, крестьяне должны были передать своих лошадей на вспашку коллективных земель, которые образовывались слиянием традиционных личных наделов; иногда коллективизаторы забирали и прочий скот.
При всем энтузиазме, который в то время вызывало всяческое планирование, коллективизация стартовала практически без подготовки; ее правила придумывались по ходу дела. Никаких внятных указаний ни коллективизаторам, ни крестьянам не поступало, а о строительстве необходимой инфраструктуры вроде колхозных конюшен и речи не шло. Когда ситуация принимала плохой оборот, Сталин обвинял местные власти в «перегибах». Советская пропаганда изображала коллективизацию как движение от мелких к крупным сельскохозяйственным предприятиям и от отсталого ручного труда к современному механизированному. Но тракторов и комбайнов для обработки полей не хватало, а теми, что были, крестьяне не умели пользоваться. К тому же, несмотря на всю шумиху вокруг новообразованных крупных колхозов с названиями вроде «Гигант», организовать функционирующие единые хозяйства, превышающие размерами существующие деревни, оказалось задачей непосильной, и коммунистам пришлось негласно смириться с колхозами помельче.
Коллективизацию насаждали по всей стране, пусть и с некоторыми региональными особенностями. В Казахстане, где местное скотоводческое население все еще вело кочевой образ жизни, коллективизация обернулась введением принудительной оседлости, вызвавшей массовое сопротивление и бегство через границу в Китай. В Грузии, которая специализировалась не на зерновых, а в основном на фруктах, виноделии и технических культурах, коллективизация приняла более мягкие формы, в том числе благодаря усилиям местных коммунистов вроде Лаврентия Берии. В областях с этнически неоднородным населением преобладающая этническая группа порой пыталась записать в кулаки сравнительно благополучное меньшинство, например немецких крестьян Поволжья. Насильственное переселение кулаков из России и с Украины в Казахстан и другие национальные республики еще больше усиливало там этническую напряженность.
Раскулачиванию, по умеренной оценке, подверглось от 5 до 6 млн крестьян (включая и тех, кто под угрозой экспроприации бежал в города), что соответствовало примерно 4 % всех крестьянских хозяйств. Бо́льшую часть из 2 млн человек, депортированных за пределы родных регионов, переселили на невозделанные земли, а остальных отправили строить новые промышленные предприятия. В европейской части России крупных бунтов не случилось: не имевшая прецедентов угроза внезапным террором стала серьезным сдерживающим фактором для большинства крестьян; однако возмущение и пассивное сопротивление ощущалось повсеместно. Крестьяне были готовы отправлять скот на убой, лишь бы не отдавать его в колхозы, и прятали зерно, отказываясь выполнять нормы заготовок. Ходили слухи, что коллективизация – это пришествие Антихриста и что коллективизаторы собираются остричь женщинам волосы и узаконить групповой брак. Сопротивление принимало необычные формы: зачастую крестьянки (которых арестовывали реже, чем мужчин) следовали за коллективизаторами по деревне, рыдая напоказ и распевая церковные гимны.