Игорь долго сидел над анализом и объявил решение ровно за сутки до предполагаемого сближения.
— Маневр совершать не будем. Через двенадцать часов повторим расчеты, примем окончательное решение. Девушки, вы работаете по расписанию, потом отбой. Артем, дежуришь первым, через три часа сменю.
Поражаюсь этому человеку. Железный просто. Титановый. Уснул и спит себе спокойно, я ходила проверить. Свет приглушила, перегородку закрыла. Не могу не сказать, что спокойствие командира действует на экипаж как снотворное. Через три часа перехватила его у закутка душевой, еще голого по пояс, майка в руках.
— Игорь, — прижалась, поцеловала пониже ключицы. Потрогала серебряный медальон — свой подарок на наш первый новый год. Тоже Игорь.
— Боишься, моя хорошая? — стиснул, поцеловал в макушку.
— На сто грамм больше, чем обычно, — вздохнула я. — В пределах статистической погрешности. Больше себя боюсь. Что это было?
— Возможно, просто счастливое совпадение, Мил. Или проявление чего-то такого, что мы пока не в силах понять. Иди, отдыхай. Постарайся уснуть.
— Ладно, — согласилась я, не двигаясь. Он чуть отодвинулся, растрепал мне косу, поцеловал — совсем не утешительно. Я даже начала прикидывать, поместимся ли мы в кабинке вдвоем и сможем ли мы там пошевелиться, если поместимся, или дверь снесем. Но на этой волнующей ноте Игорь меня отпустил и ушел, а я осталась с чувством легкого разочарования. Зато страх ушел. Пусть трюк банальный, но ведь, главное, проверенный и действенный? Вот и я так думаю.
Сутки прошли спокойно, каменюка пролетела на довольно близком, но совершенно безопасном для нас расстоянии — около сотни километров. Оказалось, зря боялись. Эту каменюку. В нас попала следующая, незамеченная — меньше грецкого ореха, через два дня. Для корпуса совершенно не опасная, а вот антенну дальней связи срезало, как тонкую ветку садовым ножом.
— Есть два решения, — открыл «командный совет» Игорь. — Сидеть без связи до конца экспедиции или выйти в открытый космос и развернуть резервную антенну.
Как вы думаете, как я голосовала?
— Игорь, я против.
— Доводы?
— Без дальней связи нашей жизнедеятельности ничего не угрожает.
— Катя?
— Ни к чему рисковать.
— Понятно. Артем?
— Технологическую схему я распечатал, оборудование подготовлю.
— На мне расконсервация скафандра, шлюз и прожектора.
Спрашивается, зачем спрашивали? Истерику мы с Катей закатывать не стали. Даже внутренне. Подготовка к выходу займет три недели, успеем еще. Катя всяко больше меня переживает — в открытый космос Артем выходит, связь это его специфика. Коллективно посмотрели план работ на это время, перераспределили задания и пошли работать. Я все внутренне пережевывала аргументы и пришла к выводу, что объективно профессионалы правы. Совершают же они выходы в открытый космос на орбите? При том, что станция движется со скоростью более двадцати семи тысяч километров в час, а мы летим со скоростью в шесть раз меньше. Кроме того, на земной орбите болтается множество обломков. Вообще-то «болтается» слово не подходящее, если учесть, что они двигаются со скоростью семь километров в секунду. И температура колеблется от -120 в тени до +140 на Солнце. Или наоборот? А, неважно. Кстати, надо бы Артему сводку погоды посмотреть на ближайший месяц… Так, — 270 по Цельсию, ясно, осадков не ожидается.
Не знаю, как на Земле прошли эти три недели без связи с нами. У нас штатно. Повторюсь, только работы у всех прибавилось, посему сократили время отдыха, и так небольшое. Зато на день выхода все дела отложили. Игорь будет контролировать действия Артема из рубки, а мы наблюдать в мониторы и частично в иллюминаторы. В открытом космосе Солнце никогда не заходит, поэтому в принципе все равно, когда работать, но мы живем по московскому времени. Утром после подъема и завтрака экипировка, шлюзование и сам выход, он продлится шесть часов, не больше, на столько рассчитан запас кислорода.
Одна камера закреплена непосредственно на скафандре, еще шесть на корпусе корабля по трассе перехода и в зоне работ. Артем будет снимать в режиме видео. Мы с Игорем несколько минут помедлили, прежде чем перейти в шлюзовую. Когда подошли, Артем надевал термокостюм с помощью безмятежной Кати. У космонавтов все отработано до автоматизма, мы тоже наловчились. Вход в скафандр, подгонка, шлем, перчатки. Проверка работоспособности систем, внутренней связи. Мы выходим, командир задраивает люк, стравливает воздух. Артем опускает на лицевое стекло фильтр, берет укладку, пристегивается к поручню выходного устройства, и через минуту плавно опускается в бездну. Мы бежим к экранам, чтобы увидеть, как он медленно движется в сторону агрегатного отсека, где должно быть закреплено оборудование, цепляя карабины за наручные поручни. Его держат два страховочных фала длиной полтора и два метра, и он еще и держится левой рукой, потому что малейший толчок от корпуса — и его отнесет в пространство на всю длину страховки. Возвращаться — тратить время, а значит — силы и кислород.
Все операции в космосе расписаны по минутам, и мы с Катей отслеживали тайминг. С монтажом креплений для антенны Артем справился даже чуть раньше, уложился по времени с установкой самой антенны, чуть больше заняла настройка. Вернее, Игорь корректировал настройки, а Артем ориентировал антенну.
— Артем, есть устойчивый сигнал на прием и передачу. Время работ пять тридцать четыре.
— Командир, отбираю пробы и мазки.
Это в рамках научной программы уже. Понятно, что такую возможность упускать нельзя, тем более есть резервных двадцать шесть минут. Мы смотрели, как Артем закрепляет в укладке контейнеры с образцами.
— Осуществляю панорамную съемку. Обзору мешает панель солнечной батареи, опущусь на уровень ниже.
Мы смотрим, как на экране медленно проплывает освещенный Солнцем корпус, и Артем поворачивается спиной к светилу. На бархате бесконечности сверкали диадемы и ожерелья. Я засмотрелась и не сразу поняла смысл короткого доклада Русина.
— В обшивку вплавился осколок или обломок. Острый. Зацепил рукавом. Разгерметизация.
— Артем, давление? Диаметр повреждения?
— Давление 0,4, повреждение на предплечье, не вижу. По ощущениям сантиметра четыре-пять.
Много. Я сдержанно вздохнула.
— Люда, включи таймер на обратный отсчет. Пятнадцать минут. Время озвучивай поминутно.
На рукаве скафандра есть таблица с указанием времени работы в разгерметизированном скафандре. При давлении 0,4 атмосферы это тридцать минут, если дырка небольшая. На этот случай, в скафандре есть источник компенсации давления — аварийный баллон со сжатым кислородом. Этого времени космонавту должно хватить, что бы вернуться на корабль, закрыть люк и накачать воздух. Но если Артем прав, то… Так, Люда, не мели всякую чушь. Займись делом. Настроила отсчет, надела наушники и микрофон. Бледная Катерина сделала то же самое, не глядя. Она, не отрываясь, смотрела на экран, на котором Артем продвигался вдоль поручней в сторону выходного устройства. Двигался довольно быстро, но без суеты.
— Тринадцать минут.
Еще метр. Артем цепляет за верхний поручень сначала один карабин, потом другой. Видно, что левая рука почти не гнется, но он продолжает каким-то чудом держаться ей, пока работает правой.
— Десять минут.
Артем двигается медленнее. Мне кажется, или рукав увеличился в объеме?
— Пять минут.
Артем отстегнул первый карабин, перецепил, потянулся к поручню люка, левая рука соскользнула, фал натянулся и он отлетел от корабля на всю длину страховки.
Я увидела, как Катя зажимает рот рукой, сдерживая крик.
— Артем, подтягивайся. Спокойно. Времени достаточно.
— Три минуты.
Холод тянется по спине. Руки леденеют, но я стараюсь говорить уверенно.
— Две минуты.
В нагрудную камеру я вижу, как приближается яркое пятно входа, слышу тяжелое дыхание Русина. Вот он цепляется рукой за верхний край, вплывает в шлюз сам, втягивает укладку. Срабатывает входное устройство, зажигается датчик «герметично», Артем открывает подачу кислорода.
Срываемся с места, доктор на ходу подхватывает чемодан первой помощи. Стоим у закрытого перехода, сердце колотится. Давление, наконец, выровнялось, Игорь открыл шлюзовую, вошел первым, за ними Катя. Из-за их спин увидела — Артем лежит на спине, за светофильтром лица не разглядеть.
— Живой, — слышу, говорит Игорь. От схлынувшего напряжения ноги становятся ватными, беру себя в руки, помогаю отстегнуть стекло, Катя тянется с кислородной маской. -
Не надо, — шепчет Артем сухими губами. — Воды, Кать.
Из скафандра мы его еле вытащили. Левая рука раздулась, в ней почти прекратилось кровообращение. Смотреть страшно было — жесткая, при малейшем движении и прикосновении Артем непроизвольно морщился — боль, видимо, была сильная.
— Носилки, — распорядилась Катя.
— Не выдумывай, — строго, хоть и тихо, запретил он ей. — Не нога же.
— Хорошо-хорошо, — покладисто согласилась подруга. — Давай потихоньку, Тём.
В этот раз обошлось без последствий. Через три часа опухоль спала, пациент уснул, заплаканный медперсонал тоже.
— Игорь, прости. Я знаю, у нас сухой закон, но… Выпить нет?
— Нет.
— Человек от стресса даже помереть может. Что ж мы такие законопослушные-то? Надо было хоть контрабандой привести.
— Секс подойдет?
— Секс? — раздумчиво протянула я. — А выпить точно нет?
— Точно.
— Ну, если у вас больше ничего нет… Ладно, давайте секс…
В паутине всемирной сети я однажды наткнулась на рассказы о любви, вернее, об отношении к любви на войне, женщин — участниц Великой отечественной войны. Санитарки, снайперы, зенитчицы, радистки. Молоденькие девочки, юность в сапогах. Кто-то писал, что любви не место среди смерти и крови, кто-то — что любовь не выбирает и нужно торопиться жить, любить, потому что завтра может не наступить никогда.
Я ни в коем случае не претендую на то, что бы сравнивать себя с этими великими героинями. Война есть война. Но ведь мы сейчас тоже не в рядовых обстоятельствах. Опасность, изоляция от всего мира, замкнутое пространство. Острая необходимость сохранить дружеские взаимоотношения и комфортное сосуществование в экипаже. В какой-то мере зависимость друг от друга. Я как-то путано объясняю, да?