Конрад провел рукой по лицу, даже плечи словно поникли под грузом воспоминаний.
– Битвы я не видел. К тому времени уже не было сил доползти до окна. Когда противник был разбит, подкрепление даже не сразу вошло в крепость – не верили, что внутри остался кто-то живой. Делили трофеи, складывали мертвых. Затем кто-то нашел в себе силы подать сигнал, вроде как Роберт, да обретет он покой в небытии… На тот момент нас осталось восемь человек. Восемь из тридцати шести. Многих вошедших тошнило от увиденного. Немудрено. Когда почти месяц заперт без еды, а рядом мрут товарищи, с которыми ты бок о бок прошел всю войну и был знаком десяток лет… Это не имеет значения, если хочешь выжить. Ведь нужно же что-то есть?
Эдвин отложил ложку, осознал смысл услышанного. Его замутило.
– Я всегда был худ, а вот Эйгон – другое дело, мужчина в теле, настоящая гора в доспехах. Но в тот день мы оба были с щепку толщиной. Никогда не забуду эти лица. Щеки не просто впалые, это вмятины на изможденных лицах. Выпученные глаза, высушенные рты. И это на живых людях, а как выглядели мертвецы, лучше и не вспоминать. Так выглядела победа Вильгельма – это ее истинное лицо.
Старик дрожащей рукой долил остатки бутылки себе в чарку, выпил, обронил пустую емкость на стол. Она закрутилась вокруг своей оси и замерла, Конрад как будто и не заметил.
– Он добился своего. Тот день вошел в историю как тактический триумф владыки, грандиозный конец войны. А ведь он даже не побывал в крепости ни разу с тех пор, насколько я знаю. Как все к тому пришло, уже никто и не вспомнит, как и имен тех, кто остался в крепости навсегда. Эйгон получил повышение и наградной меч. Я помню день, когда мы прощались, жали руки в последний раз. Ножны были пусты. Но он всегда был скалой, продержался еще пятнадцать лет, прежде чем уйти на покой. Не мог оставить страну после войны. Я другое дело, струсил, взял свое золото и осел здесь. Поклялся, что больше не хочу видеть смерть. Дурак. Смерть настигнет тебя, где бы ты ни был. Кресты на холме тому подтверждение.
Речь Конрада стала сбивчивой, в голосе звенела боль.
– Что тут скажешь. Ко мне иногда доходят новости с больших земель. Мирное время, города процветают, дома греют рунами. Все это насмешка, пыль в глаза. Жаль, что скоро не останется людей, которые знают и помнят. Миром правит человек, который построил мир на чужих жизнях. И готов их забирать вновь и вновь, о таком нельзя забывать. Но один раз он уже оступился. И когда это произойдет вновь, все, что нас окружает, рухнет с оглушительным грохотом, вся Симфарея будет погребена из-за одной ошибки. Хорошо, что этого я уже не увижу.
Повисла тишина. Эдвин уставился в окно. Насколько же реальный Мир отличался от того, что он знал раньше. Занавеска вяло трепыхалась на окне, пылинки гонялись друг за другом в лучах солнца. Когда он повернулся обратно, старик уже спал, уронив голову на руки. Сэт мягко отодвинул стул, поднялся на ноги.
– Убери со стола. Я подготовлю лошадей.
Вор вышел за дверь; Эдвин аккуратно, стараясь не шуметь, сгреб посуду со стола, залил водой из черпака, вернул котелок к очагу. С сомнением покрутил в руках бутылку с последними каплями на дне, но выбрасывать не стал, тихонько поставил на место. Стер крошки, задвинул стулья. Бросил последний взгляд на Конрада – тот мирно сопел, морщины разгладились, на лице царила безмятежность и покой. Казалось, он смотрит на того самого человека, что воевал в этих землях два десятилетия назад. Кто знает, может, ему снились куда более светлые дни? Эдвин вышел на крыльцо, притворил за собой дверь.
Лошади топтались у входа, узда была накинута на забор, Сэта нигде не было. Юноша покрутил головой – четкие следы уходили по узкой тропе за дом. Он затянул узлы на всякий случай, затем обогнул здание, двинулся по заросшей дорожке. Тропа пошла вверх, через пару минут он уткнулся в деревянную ограду. Заборчик доходил ему до колен, трава колосилась чуть ли не выше. Большого размера поляну окружали деревья и кустарник по одной стороне, с другой открывался вид на томящуюся на солнце долину. Между всем этим теснились могилы, плотно и вразнобой, среди них угадывались поросшие тропинки. Старые каменные надгробия перемежались с деревянными крестами, Эдвин мельком насчитал минимум три десятка. Сэт стоял в двадцати шагах от забора; казалось, он смотрит на долину, пытаясь предсказать дальнейший их путь.
Эдвин пошел по его следам, по примятой траве угадывалось, что этой дорогой ходят чаще, чем другими. Он замер за спиной вора. На самом краю над долиной нависал добротный деревянный крест, будто маяк для пустынного океана. Было видно, что за этой могилой исправно ухаживают: трава была вырвана, земля у подножия расчищена. Вор замер напротив, под крестом Эдвин увидел горку свежих цветов, обвязанных стебельком пахучей травы. Та малость, что Сэт успел нарвать по пути. На горизонтальной части креста аккуратными буквами было вырезано:
«А. А. Любима и после смерти. Увидимся на той стороне».
Эдвин замер, слова были излишни. Минуту они провели в молчании, потом вор обронил:
– Нам пора в путь. – После этого, словно чувствуя потребность объясниться, добавил: – Он сказал, что все реже находит силы добраться сюда. Не дело оставлять даму без цветов.
Эдвин помедлил, затем задал вопрос, который волновал его с момента, как он вышел на крыльцо:
– То, что Конрад рассказал… Если все так и было, как жить с таким? Знать, что ты потерял близких, положил жизнь ради… Ради чужой лжи, чужой цели? И об этом даже никто не будет помнить, кроме двух случайных путников.
Сэт пожевал губы, сухой ветер трепал седые волоски в бороде.
– Ты описал любую войну, мальчик. Потому я и начал свою в какой-то момент. Хотя бы знаешь, за кого бьешься. И два случайных путника – поверь, это не так уж мало. Теперь ты несешь в себе этот рассказ и это знание. Где раньше был один, стало трое.
Он бросил последний взгляд на крест, провел ладонью по траве.
– А как жить… Ты увидел, как. Легко потерять себя в своих бедах, но суть можно познать в сравнении. Последние дни я думал лишь об одном: как же мне чертовски не повезло, что надо спешить, нестись вперед в надежде на скорое лечение. Но не все раны можно заживить. У меня хотя бы есть шанс исцелиться. У него уже нет.
К лошадям они шли в молчании.
Глава 17. Райя
Райя заперлась в гостевом доме. Фионе было поручено передать, что госпожа утомилась с дороги и желает отдохнуть до ужина. Сославшись на это, она планировала как следует подумать в одиночестве. Огонь в глазах Иглы, торжественно брошенные в воздух предсказания – все это звучало абсолютно безумно, но при этом давало пищу для ума. Она хотела по чайной ложке выпытать информацию из Пинкуса, а получила сразу ушат дерьма от священнослужителя. Как только шаги церковника затихли где-то за дверью и пыль улеглась, стало ясно, что ее время ограничено. Игла явно дал понять, что ее вопросы отнюдь не богоугодны. Это можно было трактовать куда проще: она здесь не среди друзей. Протекция столицы не имела для церковника никакого значения. Получается, она не ошиблась в своих выводах. Осталось докопаться до сути. Но что делать, если безумие выплеснется за пределы разговоров и взглядов?
Тонкими пальцами она погладила страницы книги перед собой. Очередным поручением Фионы было принести ей этот том. Книгу найти было не сложно, минимум один экземпляр хранился в каждом доме в Симфарее. В противном случае можно было привлечь к себе внимание церкви. Даже умение читать не имело значения, главным было держать святой текст поближе к себе.
Писание. Наполнение всегда было одинаковым, будь это крашенный рунами огромный талмуд в аргентском соборе или же замызганная мелкая книжица в кармане путника. Святой текст включал в себя описание древних времен, как до жертвы Годвина, так и после. Последняя треть содержала церковные рассуждения о смыслах, заложенных в мироздание теми событиями, а также трактовки, которым должны были следовать потомки. В вычурных изданиях могли содержаться иконы и иллюстрации, в совсем дешевых – только постулаты, в таком случае толстый том ужимался до средних размеров молитвенника. Но сейчас ее интересовала именно историческая часть.
Годвин то, Годвин это. Перед ней никогда не стоял вопрос веры, то было так же очевидно, как потребность дышать. Во всяком случае, если ты желаешь построить карьеру в столице, а не пропасть где-то в соборных подвалах. Посему она смиренно прикладывала три пальца ко лбу там, где это требовалось, а все остальное время предпочитала думать о вещах более насущных. В рядах церкви и так было достаточно людей, веры которых хватило бы на небольшой городок. Игла или Стомунд – отличные тому примеры. Сейчас ее пренебрежительное отношение сыграло злую шутку, все исторические события почти стерлись из памяти. А писание она последний раз открывала лет в пятнадцать, на занятиях в монастыре. Но никогда не поздно наверстать.
Райя аккуратно провела пальцем по строчкам, пролистала несколько страниц. Самое начало писания чуть менее кропотливо, но все равно довольно подробно описывало совсем уж древние времена. Рассуждения о сотворении Мира ее мало интересовали, требовалось сосредоточиться на том дне, когда Мир чуть не погиб. Одернув себя, она забегала глазами по первым главам, торопиться не следовало. Если опустить витиеватость языка и чрезмерную восторженность в описании, то до определенного момента все выглядело довольно просто, если данное слово вообще подходит для тех времен.
Многие тысячи лет назад Мир был создан высшими силами… Так, так… Люди заселили Мир, были они непорочны… Не то… Вот здесь интересно. Вместе с высшим велением в Мир пришла и высшая сила. Была она неотделима от Мира, как нельзя отделить нерожденного ребенка от матери или птицу от неба. Бескорыстно и заботливо обволакивала она собой весь Мир. Постепенно живущие в те прекрасные времена… Тут пропустим… Многие сотни лет понадобились на то, чтобы овладеть знаниями и благами, которые были дарованы. Так или иначе наступил период роскоши, благости, доброты. На долгое время Мир погрузился в гармонию… Следующая страница, еще одна.