Райан был избран кандидатом от лейбористов рабочими, которые собрались под раскидистым эвкалиптом, что стоял у входа на железнодорожный вокзал города Баркалдайн в Центральном Квинсленде, где всего лишь год назад бастующие стригальщики и рабочие пункта стрижки овец собирались читать жалобы Уильяма Лейна. Эвкалипт называли «Древом познания», а его запретным плодом был парламентаризм. Это дерево, священное дерево лейбористской мифологии, стоит там до сих пор, хотя на его ветвях мало листвы, а дряхлый ствол теперь укреплен бетоном. Когда Райан вернулся к своим товарищам по работе, недостатка в добровольцах, готовых взять на себя бремя обязанностей парламентария, не было.
Создание этого политического движения на обломках сокрушительного поражения предвещало появление новой силы, которая, в свою очередь, подтолкнула прежние политические группировки либерального и консервативного характера к образованию единой антилейбористской партии. Вся сфера политики теперь структурировалась по классовым признакам, и мобилизация сил на принципах классовой принадлежности влияла на все аспекты общественной жизни. Разногласия, так ярко проявившиеся в событиях Морской забастовки, породили солидарность, которая была почти клановой по своей силе. Рабочие решили, что они должны одержать верх, а капиталисты были твердо уверены, что этого нельзя допустить. Прозорливый Альфред Дикин в 1891 г. точно предсказал, что «значение подъема Лейбористской партии в политике важнее и грандиознее, чем Крестовые походы».
Волна забастовок и локаутов поднялась тогда, когда завершались годы процветания и экономического роста. Цены на шерсть с 1870-х годов снижались (усилия овцеводов по повышению производительности труда составляли основу конфликта в этой отрасли), экспорт сократился в конце 1880-х с почти 30 % отечественного производства до менее чем 15 %. Возрастала зависимость от британских инвестиций как в государственных расходах на общественные работы, так и в частном городском строительстве. И там и там царил чрезмерный оптимизм, кумовство и сомнительные методы ведения бизнеса, поскольку одни и те же лоббисты активно действовали в кабинетах министров и в правлениях компаний, а кредиты на льготных условиях подпитывали бум в торговле землей, который достиг высшей точки в Мельбурне.
К 1890 г. затраты на обслуживание внешнего долга достигли 40 % поступлений от экспорта. Когда на лондонском финансовом рынке в том же году стало известно об объявлении дефолта несколькими южноамериканскими правительствами, банки отказали Австралии в новых займах. Когда чуть позже разорилось несколько компаний, занимавшихся рискованным бизнесом по купле-продаже земли, нехватка капитала превратилась в его бегство. Осенью 1893 г. большинство банков страны временно прекратили операции, ввергнув торговлю и промышленность в хаос. Положение усугублялось тем, что многие из мельбурнских дельцов, разбогатевших на земельных сделках, сумели воспользоваться новыми законами и избежали преследования со стороны кредиторов. Глубокая подозрительность к «власти денег» стала на долгие времена наследием депрессии 1890-х годов.
В 1891–1895 гг. объем экономики сократился на 30 %. В 1893 г. безработица среди квалифицированной рабочей силы составляла 30 %. Среди неквалифицированных рабочих доля уволенных была выше, но статистики по ним не велось, поскольку они не получали систематической поддержки. Вместо этого существовала благотворительная помощь женщинам и детям, а также программы занятости для мужчин, и то и другое — в совершенно недостаточном объеме для удовлетворения их нужд. Некоторые уезжали в Западную Австралию, где открытие новых месторождений золота вызвало приток новых британских инвестиций и привлекло 100 тыс. человек из восточной части континента. Кто-то уходил в буш в поисках работы или же начинал заниматься попрошайничеством. Скитальца, выбравшего, по образному выражению Генри Лоусона, «путь кенгуру-валлаби» и путешествовавшего с характерной скаткой за плечами, называли свагманом11. В те трудные времена различали бродяг-свагманов, готовых работать за пропитание, и бродяг-сандаунеров12, которые приходили к домам лишь в конце дня в расчете на даровой ужин.
Резкое падение количества браков и рождений свидетельствовало о бедности и неуверенности в будущем. Иммиграция прекратилась после 1891 г. — за оставшуюся часть десятилетия чистый прирост населения составил лишь 7 тыс. человек. Лишь в следующем десятилетии доходы Австралии вернулись к уровню, на котором они находились до депрессии. Укоренившееся предубеждение и отвращение к зависимому положению стали еще одним долговременным результатом депрессии.
После депрессии пришла засуха. В 1895–1903 гг. череда засушливых лет иссушила наиболее густонаселенную восточную часть континента. Земля уже была истощена в результате интенсивного выпаса скота и выращивания сельскохозяйственных культур. Поадерживавшая жизнь человека десятки тысяч лет страна менее чем за столетие была завоевана и преображена. Резкие изменения в характере землепользования, переход от присваивающего хозяйства к производящему, внедрение новых видов растений и животных, новых методов, обусловленные международным притоком кредитов, материалов и появлением внешних рынков, вызывали в окружающей среде радикальное упрощение, нарушение равновесия и истощение.
Признаки этого дисбаланса уже проявлялись в разрушении среды обитания вторжением экзотических растений и животных. В 1880-х годах кролики, уничтожившие продуктивность пастбищ в Виктории, Южной Австралии и Новом Южном Уэльсе, распространились на север, в Квинсленд, а в 1890-х они пересекли равнину Налларбор и пришли в Западную Австралию. Когда засуха погубила последний травяной покров, земля превратилась в пыль, засыпавшую дамбы, ограждения и поднимавшуюся высоко в воздух. Сильнейшая пыльная буря в конце 1902 г. заволокла восточные штаты красным облаком, которое заслонило солнце и даже пересекло Тасманово море, окутав Новую Зеландию на 3 тыс. км к востоку. В 1891–1902 гг. поголовье овец сократилось вдвое.
Раздоры, депрессия, засуха… Всадники апокалипсиса промчались по континенту, растоптав иллюзии колониального прогресса. Тем не менее из этих бедствий возникла национальная легенда, наложившая мощный отпечаток на последующие поколения. Она была создана новым поколением писателей и художников, сознательно вводивших общеизвестные приемы в местную идиоматику, для местного пользования. В поисках австралийского своеобразия они, отвернувшись от города со свойственными ему пороками промышленной цивилизации, обратились к идеализированной глубинной части страны. Это уже не были места безмятежного, пасторального уединения. На картинах Тома Робертса и Фреда Маккаббина изображен пейзаж с ослепительным светом. В балладах и рассказах Генри Лоусона все было сурово и просто.
Зеленые тона пасторалей уступали место коричневому цвету невозделанной земли; скваттера и его ферму заменили стригальщики, конные сторожа границ пастбища и другие кочующие работники, которых приезжий англичанин описал в 1893 г. как «один могучий и уникальный тип, созданный в Австралии». Типичный кочевник этих мест отличался ярой независимостью, твердостью, непочтительностью к авторитетам, стремлением к равноправию и товариществом — качествами, за которые, прежде чем они стали приписываться всей нации в целом, приходилось расплачиваться во время войны с профсоюзами буша.
Еженедельник «Бюллетень» (Bulletin) был главным выразителем складывавшегося образа нации. Основанный в 1880 г., журнал страстно и дерзко высмеивал самодовольных капиталистов, аристократов с их моноклями и вечно брюзжащих пуритан. «Бюллетень» всегда защищал республиканские идеи, секуляризм, демократию и главенствующую роль мужчин в обществе. С 1886 г., когда «Бюллетень» открыл свои страницы для читателей, тысячи людей, получивших образование лишь в массовой школе, вступили в огромный литературный мир. Именно здесь Лоусон и Э.Б. Паттерсон соревновались в поэзии. Первый сбежал от ужасов дальних заповедна земель, второй, будучи сыном овцевода, стал в городе адвокатом и превозносил волшебное изобилие города. Впрочем, Паттерсон написал и «Вальсирующую Матильду» (Waltzing Matilda) — балладу о трагической судьбе свагмана, возможно одного из организаторов забастовки стригальщиков, который предпочел утонуть, но не попасть в руки солдат. Здесь же печатался Стил Раам со своими шутливыми сельскими рассказами о фермере-бедолаге Папаше (Dad) и его сыне Дейве (Dave); Барбара Бейнтон, писавшая о враждебной атмосфере буша и жестокости его людей, а также Джон Шоу Нейлсон, который, испытав все тяготы суровой участи сына разорившегося фермера, не потерял чувства прекрасного и воспел хрупкую красоту природы.
Необжитые земли никогда не бывают благосклонны к женщинам и детям. Лаконичная ирония Лоусона поддерживает идеализм и сентиментальность крепкой мужской дружбы, но самые сильные его рассказы написаны о женщинах в отсутствие мужей, отправившихся на борьбу с кошмарами буша. Природа в Австралии имеет свою темную сторону, которая в конце концов каждого сводит с ума, нарушая все законы нормальной логики. В возрасте всего 19 лет Майлз Франклин выступила в произведении «Моя блестящая карьера» (Му Brilliant Carere, 1901) как борец против своей судьбы дочери хозяина молочной фермы: «В этой истории нет сюжета, потому что его не было в моей жизни». Джозеф Ферфи, разорившийся фермер, погонщик волов и, в конце концов, наемный рабочий на литейном заводе своего брата, начал свой роман «Такова жизнь» (Such is Life, 1903), самый сложный из романов того времени о бродячей жизни, с восклицания: «Наконец-то безработный!» Он отправил рукопись редактору «Бюллетеня» в 1897 г., представив ее таким образом: «Характер демократический: тенденциозность устрашающе австралийская». Тем не менее, даже Лоусон, самый одаренный из радикальных националистических писателей, вскоре ушел в банальности «Стригальщиков» (