по мере того, как европейские державы наращивали гонку вооружений, и Британия была вынуждена держать свои основные военноморские силы ближе к дому. По этой причине Британия хотела, чтобы ее переселенческие доминионы стали более самоокупаемыми. В 1870 г. она вывела из Австралии последние гарнизоны, предоставив колониям формировать свои собственные войска; негативная оценка в британском докладе 1889 г. потенциала этих добровольных вооруженных отрядов стала одним из стимулов к созданию федерации. Военно-морской флот Великобритании оставался гарантом австралийской безопасности, а укрепления, возведенные у входа в основные порты, должны были отражать атакующие силы до прибытия подкреплений. В 1887 г. колонии согласились взять на себя часть расходов на содержание британской эскадры в австралийских водах. Британское адмиралтейство было настолько раздосадовано устаревшими военными кораблями колоний, что не разрешило им ходить под английским военноморским флагом.
Поскольку империя больше не обеспечивала Австралии и Новой Зеландии достаточной безопасности, обеспокоенные переселенцы вынуждены были сами предлагать свои услуги британской армии. Они начали это делать в качестве добровольцев в 1860-х годах, когда наряду с британскими солдатами и новозеландскими пакеха18 приняли участие в войне против коренных маори. Следующий акт военной помощи — британским экспедиционным войскам в Судане в 1885 г. — был незначительным и бесславным. Контингент, направленный в Южную Африку в 1899–1902 гг., был более многочисленным — 16 тыс. австралийских солдат помогали британцам в подавлении восстания голландских переселенцев, но военной славы они при этом не снискали. И снова в 1900 г. колонии направили военный контингент в Китай для оказания помощи международным силам в подавлении мятежа против европейского присутствия в стране. Все четыре заморские войны, следует заметить, начинались как местные восстания против иностранного господства, и во всех четырех австралийцы воевали на стороне империи против национальной независимости.
О последней войне писали меньше всего, но она, возможно, наиболее красноречиво выражала опасения австралийцев. В начале ХХ в. Азия вытеснила Европу в качестве источника военной угрозы в национальном сознании австралийцев. В это время появилось множество романов о вторжениях, в которых страну уже не осаждали французские или российские военные корабли, она была буквально наводнена ордами людей с Востока. Этот страх подпитывался ростом экономической и военной мощи Японии, которая, внедряя западные технологии, одержала победу над Китаем и оккупировала Корею в 1895 г. Англо-японский договор 1902 г., позволивший Британии сократить присутствие своих военно-морских сил в Тихом океане, усилил обеспокоенность Австралии. Она еще более возросла после того, как в 1905 г. японские военно-морские силы разгромили российский флот. После безуспешных усилий, направленных на увеличение британского присутствия в Тихом океане, Альфред Дикин в качестве премьер-министра пригласил так называемый «Великий белый флот»19 США посетить Австралию и начал строить дорогостоящий королевский флот Австралии. К 1914 г. флот был построен наряду с введением системы обязательной военной подготовки.
Но больше, чем все это, страх австралийцев перед иностранным вторжением основывался на присутствии в Австралии уроженцев Азии. Прежде также случались вспышки насилия на расовой почве, особенно против китайцев на золотых приисках. Антагонизм ожил в 1888 г., когда судно из Гонконга с китайскими иммигрантами, агрессивно настроенные толпы не пустили ни в Мельбурн, ни в Сидней. Конфликт затрагивал национальные чувства, поскольку Гонконг был британской колонией и министерство по делам колоний было против ограничения иммиграции на основании открытой расовой дискриминации. Таким образом, для националистов угроза иностранного вторжения служила напоминанием о власти империи; поэтому в том же году «Бюллетень» провозгласил: «Австралия для австралийцев». Профсоюзное движение выступало против китайцев, поскольку они представляли собой дешевую рабочую силу и тем самым угрозу снижения уровня зарплаты. Для таких идеологов, как Уильям Лейн, они были грязными развратниками, соблазнявшими белых женщин. Даже высоконравственный Альфред Дикин считал, что сильнейшим мотивом для австралийской федерации служит «желание, чтобы мы были одним народом и оставались одним народом, без примеси других рас».
Тем не менее расовая исключительность не требовала разрыва с Британией, не основывалась она и на законодательстве Содружества. Расизм коренился как в имперских, так и в национальных настроениях, поскольку сторонники империи взывали к единству белой расы в противостоянии с желтой и черной. Отсюда и утверждение Чарлза Пирсона, что «мы стоим на стороже последней части света, где высшие расы могут существовать и свободно умножаться, поднимаясь к высшей ступени цивилизации». Пирсон, английский интеллигент, который переехал в Австралию по причине здоровья и работал в сфере образования и политики с меланхоличной добросовестностью, выступил с предупреждением об опасности в глобальном обзоре, который он предложил назвать Orbis senescens («Слабеющий мир»), поскольку был убежден, что цивилизация истощает жизненные силы европейских народов.
Лондонский издатель Пирсона посчитал заглавие слишком мрачным; обзор вышел в 1893 г. под названием «Национальная жизнь и характер: прогноз». Обзор поразил будущего президента США Теодора Рузвельта своей актуальностью. Отсюда и утверждение Альфреда Дикина, бывшего ученика Пирсона: визит «Великого белого флота» показал, что «Англия, Америка и Австралия объединятся, чтобы противостоять желтой агрессии». Австралийцы не сами придумали эту грубую ксенофобскую терминологию — ведь это имперский бард предупреждал о «малых племенах, не знающих закона», но склонность не замечать многонационального состава Европы была их капризом, который мог себе позволить только верный долгу доминион.
В 1897 г. министерство по делам колоний убедило австралийских премьер-министров на конференции в Лондоне отказаться от явной дискриминации других рас в пользу якобы недискриминационного экзаменационного диктанта для иммигрантов — приема, применяемого другими британскими доминионами для достижения тех же результатов. Поскольку иностранец может экзаменоваться по одному из европейских языков, то, для того чтобы экзамен не был сдан, иммиграционному чиновнику остается только выбрать незнакомый иммигранту язык. На этой основе в 1901 г. новым парламентом Австралийского Союза был принят Закон об ограничении иммиграции, но к тому времени иммиграция из Азии стала уже незначительной. «Белая Австралия» была не объектом федерации, а необходимым условием образования идеализированной нации, которую должен был воплотить Союз. Дикин разъяснил это во время дебатов по Закону об ограничении иммиграции.
Единство Австралии ничто, если оно не означает единую расу. Единая раса означает не только, что ее члены могут смешиваться, вступать в смешанные браки и объединяться без деградации любой из сторон, но она означает расу, вдохновленную одними идеями, устремленную к одним идеалам, народ, обладающий одинаковым общим складом характера, строем мысли…
Учредительная конференция федеральной Лейбористской партии утвердила «Белую Австралию» в качестве своей главной цели; в 1905 г. она представила в качестве логического обоснования свою приверженность «культивированию австралийского настроя, основанного на поддержании расовой чистоты и развития в Австралии просвещенного и самостоятельного общества».
Идеалы, характер, менталитет, настрой, просвещение, самостоятельность, общество — наполнение этих понятий благим содержанием представляется не менее желательными в начале XXI в., чем в начале XХ-го. Диссонанс возникает, когда они ассоциируются с расовой исключительностью. Нам легче понять их целесообразность, если мы перенесем их с расовых отношений на культуру. Наше уважение к языку, верованиям, обычаям и единству этнических групп носит плюралистический характер и свободно от биологических нюансов генетического детерминизма, но оно все же принимает эти признаки как подтверждение коллективной идентичности, придающей смысл и цели тем, кому они принадлежат.
«Белая Австралия» служила, таким образом, идеалом, но была надуманной. Закон об ограничении иммиграции использовался для того, чтобы не пускать неевропейских переселенцев, он позволял остаться значительному числу китайцев, японцев, индийцев и афганцев, которые уже жили здесь. Законодательство Австралийского Союза, принятое в 1901 г., предусматривало репатриацию островитян Тихого океана, занятых в сахарной промышленности Квинсленда, но тем, кто жил там давно, в результате протестов было разрешено остаться. Новым иммигрантам с Явы и из Тимора позволялось работать в индустрии жемчуга. Торговцы, студенты и члены семей неевропейского происхождения продолжали прибывать в австралийские порты. Поскольку расовая однородность являлась иллюзией, обещание равенства тоже было ложью. Дискриминационные законы отказывали неевропейцам в натурализации, лишали их доступа к социальным пособиям, предусматривали запрет на профессии, а в некоторых штатах запрещали землевладение.
Последствия этой политики были особенно заметны в северной части Австралии. Население территории к северу от тропика Козерога на рубеже веков насчитывало около 200 тыс. человек. Половину составляли европейцы, хотя они были сконцентрированы в портах Квинсленда — Таунсвилле, Маккае и Кэрнсе, — а также в шахтерском городе Чартерс-Тауэрс; в других местах прироста населения не наблюдалось. Около 80 тыс. человек составляли коренные жители, населявшие большей частью обширные внутренние районы, и еще 20 тыс. — выходцы из Азии и с островов Тихого океана. Европейцы были всего лишь небольшим расовым меньшинством в бурно развивавшихся многорасовых обществах Брума, Дарвина и острова Терсди у мыса Йорк. Китайские и японские лавочники и меланезийские рабочие составляли значительную часть жителей портовых городов Северного Квинсленда, где они меньше подвергались дискриминации, чем в районах, расположенных южнее.