Говард мог воспользоваться двумя слабыми сторонами республиканской идеи. Первая состояла в самой популярности республиканцев. Движение Тёрнбулла использовало известных писателей и деятелей искусства, привлекало видных телевизионных ведущих, бизнесменов и спортсменов. Их энергичную пропаганду можно было подать как пример оторванности элиты от резальных забот простых австралийцев. Один из ведущих авторов республиканского направления вспоминал, как республиканское движение зародилось за обедом в фешенебельном пригороде Сиднея Вулларе. Один ведущих монархистов утверждал, что этому движению была нужна «уродливая элитарная республика», республика «знаменитостей, бахвальства и социального презрения».
Другую слабую сторону породило решение республиканского движения провести кампанию за минималистскую модель республики — просто заменить монарха президентом и доработать некоторые соответствующие статьи действующей конституции. Более обширные изменения, пересмотр непомерно раздутых полномочий исполнительной ветви власти, по их мнению, могли бы напугать население. Их главным аргументом стало всего лишь апеллирование к национальным предрассудкам — во главе государства в Австралии не должен стоять иностранец. Поскольку австралийский генерал-губернатор уже исполнял функции главы государства, это давало возможность монархистам увести полемику в изощренные дебаты вокруг конституционного закона. Малкольм Тёрнбулл никак не мог устоять против такого вызова и, видимо, не понимал, что в результате его дело теряло привлекательность для народа.
Говард исправил оплошность правительства, созвав Конституционный конвент. Одна половина его делегатов должна была избираться, а другая — назначаться, что было заметным отступлением от избираемого Федерального конвента, который за сто лет до этого работал над созданием Австралийского Союза. В результате выборов в декабре 1997 г. республиканцы получили большинство, хотя некоторые из них были против минималистской модели республики Тёрнбулла. Благодаря назначениям в конвент вошли члены федерального парламента и парламентов штатов, военачальники, архиепископы, профессора и представители молодежи. Говард приветствовал их в Канберре сразу после начала Нового года как «удивительно многообразный коллектив австралийцев», а через две недели препирательств они незначительным большинством голосов приняли предложение республиканского движения об избрании президента двумя третями голосов на совместном заседании палат федерального парламента.
Премьер-министр на этом не остановился. Он объявил, что разработает новую преамбулу к Конституции для рассмотрения вместе с новой процедурой выбора главы государства. С помощью поэта-единомышленника он произвел на свет изумительно банальную преамбулу, которая провозглашала принцип товарищества, отказывалась признавать, что земля прежде принадлежала аборигенам и наносила неспровоцированный удар по политкорректности. После последовавших споров он вынес преамбулу и минималистскую модель на референдум 1999 г. И то и другое было отвергнуто.
Таким образом, австралийцы отметили столетнюю годовщину своего Союза сохранением его официального статуса конституционной монархии. Столетие ознаменовалось воссозданием событий, которые привели к рождению национального государства, в том числе возвращения в Вестминстер, где австралийская конституция получила силу закона. Главные торжества прошли в Мельбурне, воскрешая в памяти открытие первого парламента Австралийского Союза будущим королем Георгом V в Здании выставок. Такое воссоздание событий вновь подтвердило непрерывность демократического самоуправления в духе всеобщего участия и при этом позволило избежать озлобленности, сопровождавшей празднование двухсотлетия страны.
Один известный австралиец напомнил стране о несовершенстве фундамента Австралийского Союза. «Основатели нашей нации были в общем и целом хорошими, достойными людьми», — сказал он, но они «просто не придали значения трагедии положения коренного населения Австралии». Отмечая столетнюю годовщину, продолжал он, нации пора бы уже признать несправедливость, допущенною в прошлом, и продолжающие существовать проблемы, связанные с неблагоприятным положением аборигенов, принеся безоговорочные извинения за «подлинное и прочное примирение». Это были слова сэра Уильяма Дина — генерал-губернатора, постоянно вызывавшего раздражение правительства Говарда в течение всего срока его генерал-губернаторских полномочий, истекших в год празднования столетия.
На этот пост его назначил Китинг в 1996 г., переведя его из Верховного суда, где в решении по делу Мабо он говорил о «национальном наследии неописуемого позора». Мягкий, отзывчивый, честный человек, он присутствовал на официальных массовых торжествах и на митингах в малонаселенных внутренних районах страны. Генерал-губернатор уделял особое внимание проблемам бездомных, безработных и отверженных. «Окончательной проверкой того, чего мы стоим как поистине демократическое государство, — заявлял он, — служит то, как мы обращаемся с самыми обездоленными и уязвимыми из наших граждан». Он постоянно возвращался к необходимости взаимного уважения и толерантности всех австралийцев.
Сэр Уильям Дин пользовался всеобщим восхищением, но не у правительства и его сторонников. Противники называли его «святошей» — лицемерным благодетелем. Хотя он старательно избегал прямой критики своих министров, неоднократные призывы генерал-губернатора к полному признанию прошлого и прочному примирению с аборигенами свидетельствовали о том, что пост его был более чем номинальным. После истечения срока полномочий Джон Говард постарался назначать на эту должность менее неудобных людей, которые молча соглашались с его привычкой представлять Австралийский Союз на мероприятиях, где когда-то эта функция принадлежала вице-королю. Прошло то время, когда официальный представитель монарха служил совестью нации, и премьер-министр роялистского толка, обративший вспять волну республиканских настроений, занялся внешними атрибутами президента. Очевидно, национальный потенциал изобретательности не иссяк.
Глава 10. Что дальше?
«На исторические события в целом, как и на горную гряду, наблюдателю лучше всего смотреть, находясь на достаточном от них расстоянии». Так когда-то выразился профессор истории (кафедра, которую я возглавляю, названа его именем) на заключительных страницах своей «Краткой истории Австралии». Эти слова Эрнеста Скотта написаны почти девяносто лет назад, и с тех пор образ историка как наблюдателя событий уже никого не привлекает. Сегодня историк находится как бы внутри событий, увлеченный постоянным созданием и воссозданием прошлого. Когда-то история служила авторитетным руководством в процессе принятия решений. Великие историки-литераторы XIX в. порождали всеобъемлющие описания тех сил, которые формировали цивилизацию. В этих уроках управления государством и моральных наставлениях современники черпали веру в то, что они могут постичь свою дальнейшую судьбу. Но представление об историке как учителе или пророке исчезло. Футурология стала вотчиной экономистов, экологов и специалистов по информатике. Каким бы ни возникло перед нами будущее, оно станет совершенно непохожим на то, что было раньше.
Скотт отнес свою рекомендацию к последним 15 годам, охваченным его повествованием. Для него первые годы существования Австралийского Союза представляли собой «плотный ряд» эфемерных перемен, но, ухода от этих событий в глубь времен, он прослеживал историю Австралии на протяжении лишь пяти веков. Его книга была окончена в тот год, когда его соотечественники вернулись на имперскую службу, чтобы штурмовать склоны Галллиполи. Но само повествование начиналось с «белого пятна на карте», с открытия материка европейцами, и закончилось появлением «нового названия на карте — Анзак». Сейчас история Австралии охватывает уже многие тысячелетия. В этом самым драматичным образом растянувшемся прошлом последние две сотни лет европейского заселения континента можно считать слишком близким периодом, чтобы можно было различить его основные особенности. С большого временного расстояния начавшаяся в 1788 г. колонизация предстает не более чем неустойчивым перерывом в долгой истории Австралии.
Две тысячи лет назад сама Британия подверглась колонизации. После первых путешествий, уточнения карт и налаживания торговли Британия была захвачена римской армией. Сначала римское нашествие не встретило серьезного сопротивления, но, по мере того как границы присутствия пришельцев расширялись, им пришлось подавлять восстания местных племен и отсылать домой завоеванные трофеи. Они строили города, селили на землях бывших солдат, навязывали народу свои законы, язык и обычаи, возводили стены для защиты от нашествий чужаков, эксплуатировали природные ресурсы, создавая отрасли промышленности, нацеленные на экспорт, и поставляли войска для службы в имперской армии.
Когда в регионе появились новые силы, император Константин пришел на помощь острову, но в конечном счете мощь империи угасла, и Британии оставалось рассчитывать только на саму себя. Коренное население переняло многое у колонизаторов, смешав его со своими традициями, и новые волны пришельцев, в свою очередь, немало восприняли из римского наследия. Римская колония как таковая просуществовала более 400 лет, и ее следы все еще видны в исторических местах и названиях местностей, но лишь как один из срезов многослойного прошлого острова. Продержится ли британская колонизация Австралии столь же долго? Повлияют ли на нее языки и образ жизни других народов?
Взаимоотношения поселенцев и коренных народов остаются неопределенными. С самого начала они создали напряжение. Провозглашение суверенитета, захват земли и жестокость противостояния, которую они порождали, беспокоили и некоторых колонистов. Все попытки успокоить их, проводя политику по защите аборигенов, помещая их в резервации, обращая в христианство или даже поощряя ассимиляцию, заканчивались неудачей. Теперь эти взаимоотношения приобрели особенно важное значение, так как условия изменились. Раньше говорили: как только англичане решали, что они нашли ответ на вопрос ирландцев, ирландцы меняли свой вопрос. В конце концов стало ясно, что ситуацию надо перевернуть: теперь это был не ирландский, а английский вопрос.