В Австралии изменение отношений между колонистами и колонизированными проявилось в стремлении аборигенов к самоопределению. Закон Австралийского Союза о правах на землю 1976 г., казалось бы, удовлетворял их требования, но на самом деле передача земли в собственность аборигенам в конце 1970 — 1980-х годах тормозилась правительствами штатов и сводилась главным образом к предоставлению им районов пустынь и саванн в центре и на севере материка. В вопросе о правах на землю как в теории, так и на словах произошел отрыв от прежних представлений о том, что передача прав означает наделение ими аборигенов. Право на землю на практике стало тем же, чем в XIX в. было создание резерваций, — филантропическим актом суверенного колониста. Подобным же образом примирение, к которому стремились коренные жители, зависело в конечном счете от желания белых австралийцев признать несправедливость, допущенную в прошлом. Один комментатор назвал усилия тех, кто участвовал в процессе примирения, «терапией для белых».
Дело Мабо в 1992 г. разрушило гуманитарную основу этого процесса. Решение судей Верховного суда переместило базу политики в отношении аборигенов из области применения действующего законодательства, в рамках которого парламент узаконил реституцию земель аборигенов, в сферу самих основ австралийской правовой системы. Суд не отменил суверенитет правительства, установленный в 1788 г., но признал наличие в обычном праве прав собственности аборигенов, возникших до прибытия европейцев и продолжавших действовать после того, как они заселили материк. В последовавшем затем решении по делу племени вик было подтверждено, что права на землю могут сосуществовать с другими правами на собственность. С тех пор Австралийский Союз узаконил ограничение сферы судебных решений, но их применение еще предстоит проработать, но внедрение этих новаций носит безотзывный характер. Колонизаторы оказались перед лицом того факта, что они владеют землей совместно с колонизированным населением.
Австралия как формально, так и по существу является продуктом господства Европы, которое началось пятьсот лет назад и закончилось во второй половине ХХ в. Процесс деколонизации в Азии и Африке сопровождался изгнанием или выведением имперских сил и созданием новых государств. Европейцы ушли. В колониях, заселенных европейцами, где раньше уже возникли независимые нации, этого не произошло, но оказалось необходимым изменить отношения между поселенцами и коренным народом. Новая Зеландия и Канада показали, как этого можно добиться мирным путем. Зимбабве — пример того, каковы последствия отказа от этой политики; в Южной Африке результаты остаются неясными. Поскольку на разные подходы к разрешению постколониальной ситуации влияет относительная численность коренного населения, очевидно, что претензии последнего стали гораздо более авторитетными, чем раньше. И их влияние вряд ли уменьшится.
Впервые посетив Австралию в 1987 г., английская писательница Анджела Картер была поражена обществом «бесконечно любопытствующим в отношении себя самого». Ее друзья постоянно размышляли над вопросами национальной идентификации, все время спрашивали друг друга, что значит быть австралийцем. Она подумала, что это и в самом деле результат конца империи. Все писатели, вместе с которыми она участвовала то в одном, то в другом литературном фестивале, «постоянно задавались вопросом о том, какой подтекст является постколониальным». Но эти дискуссии происходили «в контексте общества, в котором точка отсчета больше не была британской», при этом участники обсуждения «все еще пытались разобраться в самих себе». Наблюдения Картер отличались проницательностью, но ее объяснения, вероятно, были слишком британскими по стилю. Империя не просто закончила свое существование, ей грозило забвение. Точки отсчета перестали быть «британскими» задолго до приезда писательницы; проблема заключалась в том, чтобы найти новые.
Для колоний поселенцев оказалось значительно легче сбросить с себя опеку метрополии, чем самим определиться в качестве полностью автономных субъектов. Австралийский национализм возник в XIX в. в результате осознания австралийцами особости места своего происхождения. Этот национализм делал акцент на свободе и возможностях нового мира в отличие от ограниченности и бессилия мира старого. Он стал продуктом деятельности людей, обретших свободу на новом месте, где они могли сбросить тяготившие их оковы. Этот национализм создал Австралийский Союз как страну молодой нации, начавшей свою жизнь на земле неограниченных возможностей.
Однако эта Австралия сохраняла свои корни, оставаясь привязанной к бывшей метрополии деликатными узами торговли и инвестиций, постоянно уповая на могучего защитника и, кроме всего прочего, помня о своем духовном родстве с ним. Между тем, как ни стремились поселенцы освоиться на новой земле, они не могли поделить ее с теми, кто здесь жил изначально, и не захотели делить ее ни с кем-либо еще из этого региона. Подчеркнутый акцент на исключительности своих прав отразился почти в каждом аспекте внешней и внутренней политики страны в первой половине ХХ в., но привел лишь к появлению ощущения неуверенности в собственной безопасности, к возникновению чувства потерянности, одиночества и уязвимости. Эти ощущения и чувства унаследованы современными австралийцами и очевидны сторонним наблюдателям. Неслучайно один индонезийский журналист охарактеризовал австралийцев как «белое племя Азии». Это же наследие с очевидностью проявилось в кризисе с беженцами и в тревоге, поднятой в связи с охраной границ.
Влияние прошлого так велико, что это название — «Белая Австралия» — остается в силе, хотя оно давно утратило точность. Попытки удержать чистоту народа, переселившегося в Австралию, померкли перед лицом ее современного этнического разнообразия. Двадцать процентов австралийцев родились за рубежом, у 40 % граждан страны сегодня хотя бы один из родителей родился за пределами страны. Шестнадцать процентов австралийцев дома говорят не по-английски, а к числу наиболее быстро растущих языковых общин относятся китайско-кантонская, китайско-ханьская, вьетнамская, тагальская, индонезийская, арабская, индийская-хинди и сербская. Здесь этническое многообразие шире, оно более гармонично и больше ценится, чем в других странах региона.
Правда, такая расстановка сил не причинила ущерба доминированию этнического большинства: потомки тех, кто претендовал на исключительное обладание страной, продолжали устанавливать удобные для себя границы плюрализма. Они делают это постепенно и поэтапно, что позволяет им самим перестроиться, и теперь они в какой-то мере отвечают тем характеристикам, которые некогда были чуждыми и враждебными. Возврат аборигенам Айерс-Рок31 и возвращение ему изначального названия Улуру приобрел большое значение для всех австралийцев. Вплетение азиатских народов и азиатской культуры в ткань австралийской жизни неопасно для тех, кого это касается самым непосредственным образом. Проблема такого медленного, часто неохотного перехода заключается в том, что он не позволяет решительно порвать с призраком «Белой Австралии». Возможно, этого сможет окончательно добиться лишь Австралийская Республика, которая в конце концов все-таки будет провозглашена.
Приехав в Австралию молодой женщиной, Кэтрин Спенс32 волновалась за то, что новые колонии слишком легко подлаются внезапным переменам, и боялась, что золотая лихорадка все погубила. Уже став «великой бабушкой Австралии» и оглядывая в 1910 г. прожитое и сделанное за всю свою жизнь, она сказала: «В истории молодого общества не бывает ничего неважного, и, главное, кажется, что нет ничего невозможного».
История, которая описана здесь, — это история быстрых перемен. Оказавшись в новых обстоятельств, колонисты использовали знакомый им опыт, а если делали фальстарт, то очень быстро начинали все заново. Все первые поселения в Новом Южном Уэльсе, Тасмании, Виктории и Квинсленде были оставлены, и люди перешли в другие места, но Сидней, Хобарт, Мельбурн и Брисбен, а также более тщательно спланированные в интересах вновь прибывающих Перт и Аделаида вскоре закрепились в роли постоянных поселений. Они и сегодня остаются центрами своих штатов. Преодолев первые трудности, поселенцы научились обрабатывать землю. Они стали относиться к ней как к зеленым угодьям, где можно применять самую передовую технику и добиться высоких результатов в производстве первичных товаров для мировых рынков. Они научились связывать собственное процветание со схемами общего улучшения и с такой же и даже еще большей изобретательностью адаптировали знакомые им институты к местным условиям. Австралия в XIX в. преодолевала препятствия, встававшие на ее пути, уверенная в том, что она в состоянии контролировать свою судьбу.
Через сто лет эта уверенность растаяла. Автомобилист, путешествующий между наиболее крупными городами страны, увидит по дороге заброшенные дома, остатки сельской промышленности, некогда бывшей основой процветания Австралии, а теперь едва сводящей концы с концами. Сжавшийся временной интервал между инновацией и устареванием нигде не очевиден больше, чем в в районах юга. Побурели зеленые угодья, и молодая страна постарела и устала. Потенциал политических инноваций исчерпан. В начале ХХ в. исследователи приезжали в Австралию, чтобы поучиться у нее успехам; а теперь мы руководствуемся кредитными рейтингами нью-йоркских агентств. Австралийцы не лидеры, они скорее последователи, ведомые, пренебрегающие своими прежними достижениями, потому что многое представляется им незначительным в увядающей памяти людей, которые не учатся больше у своего прошлого.
Каковы же его уроки? Для тех, кто был здесь с самого начала, современная история Австралии представляется глубоко травматичной, и излечение от этого только начинается. Для тех, кто сюда пришел, это рассказ о новых начинаниях. Место изгнания стало землей выбора и прибежищем для новых и новых волн пришельцев, которые постоянно ее перерабатывают. Они ослеплены ее светом, напуганы ее пространствами, угнетены ее безразличием. Она не декларирует своих достоинств. Здесь нет статуи Свободы, чтобы приветствовать вновь прибывших, и никто не оглашает основные принципы поведения.