Постепенно простой народ стал требовать для себя большей власти, выступая против аристократов и богачей. И нам известно, как ему удалось эту власть захватить. Роль, которую играл народ в боевых действиях, была очень велика, что ставило остальные группы общества в зависимость от их воли. Представим: объявляется война, а большинство солдат, принадлежащих третьей, четвертой и пятой группам отказываются принимать в ней участие. Они заявляют: пока мы не получим большей власти в делах управления государством, воевать мы не будем. С помощью таких угроз они добились учреждения нового государственного органа, члены которого назывались трибунами. Трибун имел право вмешиваться в процесс управления государством на любом его этапе, если нарушались интересы простых людей. После очередного отказа солдат участвовать в войне этот орган получил и законодательные функции.
Иногда эти выходки солдат называют забастовками, однако это не самое подходящее для них слово. Забастовки относятся к сфере трудовых отношений, как если бы римляне объединялись в профсоюзы и устраивали стачки против своих работодателей. В данном случае все было совсем иначе. Здесь бунтовали простые люди. Их шансы на успех вытекали из сферы международных, а не трудовых отношений.
Как и в Афинах, воины – граждане Рима – укрепили свою власть, правда, здесь демократия так и не одержала окончательной победы. Главным органом власти оставался Сенат, который состоял из представителей знатных семейств, а затем в основном из обеспеченных слоев населения. Народные собрания, укрепившие свою власть, накладывали на Сенат определенные ограничения, но не сумели вытеснить его с политической арены или подчинить себе. Римская система управления менялась благодаря созданию новых институтов и перераспределению властных отношений, а не вследствие революций, уничтожавших все, что было ранее. В этом отношении наследницей Рима стала «конституция» Британии, которой до сих пор не существует в виде отдельного документа. Стремление сделать власть контролируемой и рассредоточенной, характерное для римской системы управления, во многом послужило образцом и для устройства США.
Изначально власть в Риме принадлежала царям. Республика была учреждена лишь около 500 г. до н. э., когда местные жители свергли царя-тирана Тарквиния Гордого. Римский историк Ливий оставил нам рассказ об этом восстании. Его сочинение было известно в Западной Европе после падения Рима, однако лишь частично. Уцелела лишь одна копия одного из разделов, о которой не было известно вплоть до XVI в. Поэтому авторы эпохи Возрождения ее не знали. А вот раздел, в котором шла речь об установлении республики, известен был. На него опирался Шекспир при создании своей поэмы «Обесчещенная Лукреция».
Именно из-за надругательства над добродетельной матроной Лукрецией вспыхнула республиканская революция. Преступление совершил не сам Тарквиний, а его сын Секст Тарквиний. Жертвой царевича стала Лукреция, супруга Коллатина. Племянник Коллатина, Брут, возглавил восстание, во время которого был свергнут царь. Тезка Брута четыреста лет спустя станет инициатором заговора, в результате которого будет убит Юлий Цезарь. «Первый» Брут многое претерпел от Тарквиния: нескольких членов его семьи убили по приказу царя. Чтобы остаться в живых, Бруту пришлось притворяться слабоумным, иначе Тарквиний расправился бы и с ним. На латинском «Брут» означает «дурачок», и казалось, что его поведение соответствует имени. Когда Тарквиний конфисковал все его имущество, он безмолвно стерпел и это. Брут выжидал подходящего момента, и он наступил, когда Секст Тарквиний надругался над Лукрецией. Вот как изложена эта история у Ливия. Все началось в Ардии, вдалеке от Рима, где царские сыновья участвовали в боевых действиях. Однажды вечером они выпивали с пришедшим к ним в палатку Коллатином. Речь зашла об их женах, и каждый твердил, что его супруга – лучшая. Коллатин предложил разрешить спор, отправившись в Рим и посмотрев, что делает каждая из них. Жены царевичей, как оказалось, предавались веселью, а Лукреция между тем усердно трудилась за пряжей. Коллатин выиграл спор. Несколько дней спустя Секст, втайне от Коллатина, вновь вернулся в Рим и отправился к Лукреции.
Он[6] был радушно принят не подозревавшими о его замыслах хозяевами; после обеда его проводили в спальню для гостей, но, едва показалось ему, что вокруг достаточно тихо и все спят, он, распаленный страстью, входит с обнаженным мечом к спящей Лукреции и, придавив ее грудь левой рукой, говорит: «Молчи, Лукреция, я Секст Тарквиний, в руке моей меч, умрешь, если крикнешь». В трепете освобождаясь от сна, женщина видит: помощи нет, рядом – грозящая смерть; а Тарквиний начинает объясняться в любви, уговаривать, с мольбами мешает угрозы, со всех сторон ищет доступа в женскую душу. Видя, что Лукреция непреклонна, что ее не поколебать даже страхом смерти, он, чтобы устрашить ее еще сильнее, пригрозил ей позором: к ней-де, мертвой, в постель он подбросит, прирезав, нагого раба – пусть говорят, что она убита в грязном прелюбодеянии. Этой ужасной угрозой он одолел ее непреклонное целомудрие.
Похоть как будто бы одержала верх, и Тарквиний вышел, упоенный победой над женской честью.
Лукреция, сокрушенная горем, посылает вестников в Рим к отцу и в Ардею к мужу, чтобы прибыли с немногими верными друзьями: есть нужда в них, пусть поторопятся, случилось страшное дело. Спурий Лукреций прибывает с Публием Валерием, сыном Волезия, Коллатин – с Луцием Юнием Брутом – он случайно вместе с ним возвращался в Рим, когда был встречен вестником. Лукрецию они застают в спальне, сокрушенную горем. При виде своих на глазах женщины выступают слезы; на вопрос мужа: «Хорошо ли живешь?» – она отвечает: «Как нельзя хуже. Что хорошего остается в женщине с потерею целомудрия? Следы чужого мужчины на ложе твоем, Коллатин; впрочем, тело одно подверглось позору – душа невинна, да будет мне свидетелем смерть. Но поклянитесь друг другу, что не останется прелюбодей без возмездия. Секст Тарквиний – вот кто прошлою ночью вошел гостем, а оказался врагом; вооруженный, насильем похитил он здесь гибельную для меня, но и для него – если вы мужчины – усладу».
Все по порядку клянутся, утешают отчаявшуюся, отводя обвинение от жертвы насилия, обвиняя преступника: грешит мысль – не тело, у кого не было умысла, нету на том и вины.
«Вам, – отвечает она, – рассудить, что причитается ему, а себя я, хоть в грехе не виню, от кары не освобождаю; и пусть никакой распутнице пример Лукреции не сохранит жизни!» Под одеждою у нее был спрятан нож, вонзив его себе в сердце, налегает она на нож и падает мертвой. Громко взывают к ней муж и отец. Пока те предавались скорби, Брут, держа пред собою вытащенный из тела Лукреции окровавленный нож, говорит: «Этою чистейшею прежде, до царского преступления, кровью клянусь – и вас, боги, беру в свидетели, – что отныне огнем, мечом, чем только сумею, буду преследовать Луция Тарквиния с его преступной супругой и всем потомством, что не потерплю ни их, ни кого другого на царстве в Риме».
Брут сдержал свое слово. Таким образом, республика была установлена из-за вопиющего злодеяния царевича; из-за того, что женщина, как порядочная римлянка, ценила свою честь выше жизни; а также потому, что нашелся мужчина, пожелавший отомстить за нее. Однако далеко не все римляне желали свержения Тарквиния, и потому вскоре был составлен заговор с целью вернуть его на трон. Он был раскрыт в тот момент, когда Брут занимал должность одного из двух консулов – должностных лиц, заменивших царя. Он председательствовал на народном собрании, сидя в кресле судьи, когда ему сообщили имена заговорщиков. В списке оказались два его сына. Брут должен был вынести им обвинительный приговор и наказать их, это была его обязанность. И хотя народные толпы восклицали, что не хотят покрывать его семью таким позором, что он может простить своих сыновей, Брут был непреклонен. Он считал, что его детей должны судить по тем же правилам, что и всех остальных. Не дрогнув, он наблюдал за тем, как его детей раздели, высекли, а затем обезглавили, – настолько он был предан Республике.
Римляне, разумеется, прославили Брута. В его поведении они нашли образец преданности республике: человек жертвует своими частными, личными привязанностями во имя общественного блага. Это то, что римляне называли словом virtus – доблесть. Доблесть считалась важнейшей республиканской добродетелью, поскольку она стала нравственным основанием республики, заменив собой преданность римлян царю.
Поведение Брута может показаться вам бесчеловечным. Как мог он спокойно сидеть и наблюдать за казнью собственных детей? Республиканская доблесть порождала чудовищ!
Как это ни странно, незадолго до революции во Франции сложился настоящий культ республиканского Рима, причем не только среди тех, кто хотел реформировать абсолютизм. Придворный художник Людовика XVI Жак-Луи Давид написал два полотна на знаменитые сюжеты из Ливия. На одном из них он изобразил Брута, однако не в тот момент, когда тот сидит в кресле судьи и выносит приговор своим сыновьям, а дома, куда ему приносят их обезглавленные тела. Это позволило художнику противопоставить неподвижного, непреклонного отца, смотрящего прямо перед собой, слабым женщинам – матери и сестрам казненных, – которые оплакивают свою потерю. Второй раз Давид воздал честь республиканской доблести в картине «Клятва Горациев».
Горации – это три сына Горация, которых выставили с римской стороны на поединок против трех воинов из вражеского лагеря. Так иногда поступали воюющие стороны, желавшие разрешить возникший между ними конфликт и в то же время избежать полноценной битвы. Давид на своем полотне изобразил отца, который берет с сыновей клятву верности Риму.
Они прикладывают ладони к лезвиям своих мечей, а затем поднимают их в республиканском приветствии. Впоследствии этот жест позаимствуют у римлян нацисты. Женщины – мать юношей и их сестры – вновь проявляют человеческую слабость: они изображены рыдающими из-за отъезда юношей. Одна из сестер страдает вдвойне, поскольку она помолвлена с одним из противников, против которых будут сражаться ее братья.