А вообще фантастика шестидесятых — да и позже, если уж на то пошло, — это, конечно, в первую очередь Стругацкие. Я сейчас не буду углубляться в литературоведение и рассказывать, почему именно произведения Стругацких были так не похожи на все остальное и как они — именно они — задали практически все последующие тенденции. Как бы то ни было, и в книгах Стругацких, и в книгах других авторов фантастика начала позволять себе задаваться какими-то социальными вопросами, вообще какими-то еще вопросами, кроме технических. То есть фантастика развивается, фантастика позволяет себе лишнее, фантастика потихонечку выходит за предписанные рамки, и в силу этой причины, и массы других социальных причин, за считаные годы появляется плеяда блестящих писателей-фантастов, в основном рассказчиков, а не романистов, сейчас объясню почему.
К этому моменту уже понятно, невооружённым глазом видно, что дефицит жанра жутчайший. И чтобы его хоть как-то удовлетворить, множество журналов начинает печатать фантастику. И вот в силу формата — много площадок журнальных при общей инерционности издательств книжных — для молодого автора было неизмеримо проще выйти к читателю с рассказами, чем сразу с романами. Вторая причина — наличие Союза писателей со своими нормами на книжки и наличие планового хозяйства в издательской индустрии, как и в любой другой. В общем, с рассказами напечататься было проще.
Это поколение — Днепров, Биленкин, Варшавский, Гансовский, Ларионова, Альтов, Журавлева, Громова, Михайлов, Шалимов, чуть позже — Булычев, который помимо Алисы, которую знает каждая собака, написал еще массу взрослых и серьезных произведений, совершенно не смешных и не веселых; и еще десятки имен — их было реально множество, особенно по сравнению с предыдущим периодом. У читателей шаблон рвало от того, какой, оказывается, бывает фантастика. Оставаясь формально в границах детской и юношеской литературы, фантастика взялась за темы, к которым ей просто не разрешалось подступиться в предыдущие десятилетия. Появилась социальная фантастика, юмористическая и сатирическая фантастика, много космической фантастики, в качестве темы появились компьютеры — а ведь еще считаные годы назад кибернетика была западной лженаукой. Даже появлялась сказочная фантастика, хотя такую контрабанду все еще не поощряли, тут уже было полшага до ярлыка идеалиста (а это было опасно, поскольку официальной религией был материализм).
И вот тут то, что фантастику считали вотчиной подростков, сработало в плюс. На фантастику меньше смотрели цензоры по принципу: «Ну что с них брать, это же для детишек».
Читатель натурально испытывал шок. Я вот застал прорыв перестроечный, в чем-то похожий. И я помню, какой это был взрыв мозга, когда вдруг из ниоткуда появились первые фэнтези, боевики, хорроры, мистика... Такого не просто «до сих пор не было». Мы не знали, что такое вообще бывает, в принципе.
В общем, в 60-е был несомненный расцвет. На Западе 60-е тоже были временем изменения, но там это был не золотой век, а наоборот, конец золотого века, на смену которому пришла Новая волна. Людям надоел космос и однообразные героические приключения. Появилась психологическая, психоделическая фантастика, лингвистическая, этническая. Эксперименты с формой, скандальные темы, секс, наркотики, рок-н-ролл — это все пришло в фантастику. Дик, Желязны, Дилэйни, Харлан Эллисон, Майкл Муркок… По степени воздействия на читателей мощь была сходная.
Начало фэндома
Именно в этот период в СССР появляются сообщества любителей фантастики — наши прародители.
Здесь всегда возникает очень интересный вопрос. Почему именно фантастика? Это та тайна, которая лежит в основе всего происходящего, потому что мне, например, непонятно, чем детектив генетически хуже фантастики, почему не возникло сообщество поклонников детектива, сеть клубов любителей детектива и так далее. Ведь детектив в Советском Союзе был точно так же, если не сильнее, поражен в правах, детектив мог быть только милицейским или только шпионским, никаким больше он быть не мог. А ведь детектив — это огромное пространство для экспериментов с логикой, для развития ума. Сам жанр, по своему генезису, содержит колоссальные возможности. Но почему-то на детективном направлении ничего похожего, никакой самоорганизации не возникло. И ни на каком другом направлении. Я не знаю, почему, серьезно. Это вот мистическая загадка.
Ладно, возвращаемся к теме. Зачем читателям фантастики было нужно комьюнити? Читатель фантастики, как любой квалифицированный читатель, существует в трех состояниях: он читает, обсуждает прочитанное или сам пишет, становясь уже не читателем, а писателем. Начинается с чего: прочитал, переварил, хочется поделиться. А негде.
Это было, кстати, очень интересное противоречие. В Советском Союзе насаждался культ чтения, насаждалось преклонение перед книгой. Это было на уровне государственной идеологии. Книга — лучший подарок, книга лучше, чем телевизор... Тем более при отсутствии альтернатив. И при этом были огромные, огромные сектора литературы, в которых был дефицит, и никаких попыток его восполнить не было. Очевидная востребованность фантастики не влияла на издательскую политику, фантастики издавалось ничтожно мало. И опять же, при насаждении культа чтения не было заложено никаких способов коммуникации, связанных с чтением, не было форматов общения, никакой инфраструктуры. Было Общество книголюбов — комсомольская структура, изрядно зарегулированная и пассивная, варящаяся в собственном соку и очень мало общающаяся с живым реальным читателем. Были читательские клубы при библиотеках. Все эти структуры имели родовые признаки, которые люди, заставшие советскую школу, помнят до сих пор. Типа обсуждение в стиле: что автор хотел сказать своим произведением, выберите свой ответ из единственного одобренного сверху варианта.
Когда фантастику начали печатать журналы, случился первый прорыв. Читатели начали писать письма в редакцию. В СССР одной из неотъемлемых функций журналов было общение с читателем. Это было прямо исходно заложено в задаче. Отделы писем и рубрики «отвечаем на письма» были везде, механизм был отлажен. Для любителя фантастики редакция журнала стала таким вожделенным собеседником, с которым можно обсудить. Ведь кто-то в редакции этот текст отбирал, общался с автором, редактировал, иногда переводил. Теперь этому человеку можно задать вопрос, поделиться мнением. Это было очень круто, но очень медленно. Журналы выходили раз в месяц. Вы написали и сформулировали мысль (допустимым образом, типа «да и нет не говорить, черное и белое не называть»), отправили в редакцию, и, допустим, письмо напечатали. Ответ на него вы увидите в лучшем случае через месяц, если редакция вообще допускает переписку на своих страницах. Чаще редакция писала индивидуальный ответ, и хорошо, если это не было отпиской. Дискуссий не происходило.
Но это уже был вид читательского клуба, хотя по современным представлениям очень убогий. И примерно к завершению оттепели, когда потихонечку стали прикручивать гайки, начали довольно массово возникать клубы. Клуб — это была вторая форма комьюнити после переписки на страницах журналов. В СССР существовали и неплохо себя чувствовали разные студенческие и заводские клубы. Были туристические, шахматные клубы, клубы самодеятельной песни и так далее. Это была легитимная форма организации снизу. И вот между туризмом и марками начали появляться КЛФ. Как правило, при вузах, иногда при библиотеках, иногда при Всесоюзном обществе книголюбов, иногда при школах, иногда при ДК. Люди приходили, обсуждали прочитанное и менялись книгами.
Чуть позже, в 70-х, появились семинары молодых писателей при Союзе писателей. Руководили ими уже состоявшиеся писатели. В Москве это были Евгений Войскунский и Исай Лукодьянов, позже — Дмитрий Биленкин. В Питере был семинар под руководством Ильи Варшавского, который позже стал семинаром Бориса Стругацкого. Были семинары в Баку, Новосибирске, Донецке, Минске (к перестройке они и породили блестящую четвертую волну, которая могла бы преодолеть проблему гетто и вытащить фантастику в серьезную литературу). Правда, семинары молодых писателей-фантастов при Союзе писателей тоже долго были вещью в себе. Но в какой-то момент они слились с клубами любителей фантастики, и первые конвенты впитали в себя, наверное, обе этих формы самоорганизации. Но я забегаю вперед. Вернемся в семидесятые.
Межклубная коммуникация поначалу была минимальна. Просто потому, что клубы мало знали друг о друге. Не было никакого способа заявить о себе и найти коллег-единомышленников. Для продвижения не было никакого инструментария. Все, что мог сделать клуб для внешнего зрителя, — прочитать лекцию про фантастику в своем вузе или библиотеке, предварительно повесив бумажное объявление на дверях того же вуза. Максимум — можно было написать в издательство и пригласить выступить того или иного писателя-фантаста. Самые наглые посылали рассказы о своих клубах в газеты.
Со временем эту ситуацию дискоммуникации начал менять свердловский (екатеринбургский) журнал «Уральский следопыт», который вообще сделал для становления фэндома больше, чем любое другое печатное издание. На его страницах появилась рубрика КЛФ и стала постоянно печататься переписка читателей, прообраз будущего фантастиковедения, фанткритики и фантэссеистики.
Параллельно происходило еще несколько важных событий.
В 1981 году состоялся первый Конвент любителей фантастики — и, кажется, вообще первое мероприятие такого типа в стране. Состоялся он как раз на базе журнала «Уральский следопыт» и назывался «Аэлита». Тут есть некоторое лукавство, потому что первая «Аэлита» никаким ни конвентом, ни фестивалем не была. Поначалу это была церемония вручения фантастической премии, а не конвент в полном смысле слова.
Премия за фантастику — это было очень круто тогда. Фантастика-то, как уже давно сформулировал Александр Беляев, была золушкой большой литературы, и никаких премий для писателей-фантастов не существовало. При повальном увлечении советских писателей премиями фантасты были этим обойдены. Даже обласканный официозом Алекс