Во второй половине следующего дня, когда английский флот приближался к побережью Фландрии, король Англии собственными глазами увидел мощь огромной армады, собранной Филиппом: четыреста парусов или даже больше («так много, – писал Фруассар, – что их мачты напоминали деревья в лесу»). Девятнадцать судов были просто невиданных для англичан размеров. Показательно, однако, что Эдуард решил атаковать без промедления. Остаток дня он потратил на обеспечение безопасности женщин и расстановку кораблей: один с латниками между двумя с лучниками. И ранним утром следующего дня Эдуард повел свой флот прямо на вход в гавань.
Началась бойня. Французы сражались доблестно, но их кораблям было так тесно в узком заливе, что они практически не могли маневрировать. Эдуард подошел к ним с наветренной стороны. Лучники, стрелявшие с надстроенных над палубами платформ, или «башен», пускали стрелы высоко в небо, чтобы они дождем сыпались на врага, а острые носы английских кораблей легко пробивали корпуса неспособных двигаться французских парусников. Только нанеся уже заметный ущерб, лучники делали перерыв, чтобы позволить латникам пойти на абордаж и сразиться врукопашную. Битва продолжалась девять часов. Когда она завершилась, 230 французских кораблей, включая флагманский, оказались в руках англичан, а остальные были потоплены, погибли два адмирала. Потом говорили, что рыба в бухте так наглоталась французской крови, что, если бы Господь наградил ее даром речи, она заговорила бы по-французски.
Битва при Слёйсе (первая большая победа на море в английской истории) обеспечила Эдуарду контроль над Ла-Маншем и гарантировала довольно удовлетворительный плацдарм для его экспедиционных войск на несколько лет вперед. Однако французская армия, в отличие от военно-морских сил, по-прежнему уходила от сражений. Уставшие от этой войны фламандские союзники теряли терпение, и, когда в начале осени почтенная графиня Эно (теща Эдуарда и сестра Филиппа) приехала из монастыря, куда давно удалилась, с предложением заключить мир, оба монарха охотно согласились. Договор был подписан 23 сентября 1340 г. и соблюдался до середины лета 1341 г.
В последующие пять лет происходило много бесплодных столкновений в Бретани и Гаскони. Однако в 1346 г. до короля Филиппа дошли тревожные вести. Англичане готовили значительную армию – донесения говорили о 10 000 лучников и 4000 латников, а в Портсмуте собирался флот в 700 парусников. Цель похода держалась в строжайшей тайне. Рассказывали, что даже капитаны получили предписания запечатанными, с приказом открыть после выхода из порта. Это означало, что Филиппу придется держать собственные корабли в разных местах, готовыми к любой неожиданности. Фруассар писал, что изначально планировалось направить английский флот в Гасконь, но в последний момент Эдуард изменил весь план и 12 июля высадился в Нормандии[44].
По не совсем ясным причинам английская армия тридцать шесть часов стояла лагерем на берегу, прежде чем двинуться вперед[45], сжигая и разоряя все на своем пути. Не обнесенные стенами городки Барфлёр, Карантан и Кан взяли и разграбили. Та же судьба постигла бы и Руан, что дало бы англичанам полный контроль над нижним течением Сены, если бы французская армия вовремя не подоспела на помощь. Для долгой осады Эдуард не располагал ни временем, ни деньгами, поэтому он развернулся вправо и форсировал реку в Пуасси, городке, где родился Людовик Святой и находился один из самых любимых дворцов Филиппа. Английский король отметил там Успение Богородицы, не жалея лучших вин своего кузена. Затем Эдуард продолжил путь в направлении Пикардии и Фландрии. На Сомме ему сильно повезло: мосты находились ниже по течению, но наступило время отлива, и английской армии удалось перейти реку вброд, прежде чем вода поднялась, преградив путь преследователям. Эта двенадцатичасовая передышка была настоящим благословением: она дала возможность Эдуарду найти подходящую позицию для обороны, а армии отдохнуть перед сражением, которого так долго ждал их король. Место нашлось 26 августа у Креси, в 12 милях [ок. 19 км] к северу от Аббевиля на небольшой речушке Майе. Перед Эдуардом лежала речная долина, позади стоял лес.
Французская конница в 8000 всадников, дополненная 4000 генуэзских арбалетчиков и другими наемниками из Польши и Дании, подтянулась к вечеру субботы 26 августа, и тут же пошел сильный ливень. Пехота отстала, и уже только по этой причине нельзя было и думать о немедленной атаке. Филипп после краткого осмотра позиции приказал отложить сражение на следующий день, но рыцари в авангарде проигнорировали приказ и продолжили наступать вверх по холму, пока английские лучники, уступив соблазну, не обрушили на них первый поток стрел. К этому времени отступать было слишком поздно: в сражение уже втянулась вся армия. Генуэзцы продвигались с арбалетами, тетива которых сильно намокла от дождя, а вечернее солнце било им прямо в глаза. Английские лучники, сохранив свое оружие сухим и не страдая от солнечных лучей, выпускали шесть стрел, пока итальянцы справлялись с одной. Генуэзцы в конце концов не выдержали и побежали обратно, прямо на наступающую французскую конницу. Всадники потоптали их сотнями, пока сами не пали под безжалостным градом стрел. Сзади давили, и французы атаковали снова и снова, но (по крайней мере, в центре и на левом фланге) без заметного успеха.
Главная угроза возникла на правом фланге, где командовал молодой принц Уэльский[46]. Там французские рыцари вместе с несколькими немцами и савоярами, не испугавшись стрел, уже схватились врукопашную с английскими латниками. Бой был жестоким и долгим, но в итоге верх взял принц с соратниками. В наступающих сумерках король Филипп окончательно потерял контроль над сражением – его армия оказалась в замешательстве. Битва продолжалась и в ночной мгле, к утру больше трети французской армии полегло на поле чести. Среди погибших вместе с герцогом Алансона, братом короля, племянником Филиппа Ги де Блуа, герцогом Лотарингии, графом Фландрии, девятью французскими графами и более 1500 рыцарями был совершенно слепой король Богемии Ян (Иоганн) Люксембургский, который настоял на том, чтобы его повели в бой, где он сможет нанести своим мечом хотя бы один удар. Воины Яна, стремясь не потерять господина, привязали поводья его коня к своим. Никто из них не выжил. Всех нашли на следующий день – рыцари лежали вокруг своего короля, их лошади так и оставались связанными друг с другом. Тело Яна Люксембургского обмыли теплой водой, завернули в чистое льняное полотно, и епископ Даремский отслужил мессу за упокой его души. Принц Уэльский тут же присвоил себе эмблему Яна из трех страусиных перьев с девизом Ich Dien («Я служу») – его дальний потомок носит ее по сей день. Потери англичан составили менее сотни человек.
С рассветом опустился густой туман (обычное дело для Пикардии в конце августа) и графы Арундела, Нортгемптона и Саффолка с отрядом конных рыцарей выступили на поиски короля Филиппа и других знатных французов, которые могли пытаться скрыться. Им не удалось отыскать короля, но они наткнулись на группу французских пехотинцев, с которыми двигалось несколько высокопоставленных священнослужителей, включая архиепископа Руана и главного приора ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Никто из французов ничего не знал о битве, и сначала все подумали, что встретили своих соотечественников. Скоро их иллюзии рассеялись. Англичане были не в настроении проявлять милосердие. Они хладнокровно убили всех священников и большинство пехотинцев – их, согласно одному рапорту, здесь погибло в четыре раза больше, чем в основном сражении.
Король Эдуард, как писал Фруассар, выбрал в качестве командного пункта ветряную мельницу и на протяжении всей битвы находился там, ни разу не надев шлема. Однако именно ему, а не его сыну принадлежит честь победы. Это стратегия Эдуарда обеспечила возможность победить, а хладнокровие и тонкое понимание боевой тактики английского короля резко контрастировали с импульсивностью и неспособностью контролировать ситуацию его противника[47]. К тому же ясно, что Эдуард лучше, чем все остальные, осознавал, в каком направлении развиваются приемы ведения войны. Совершенствование длинного лука, в умелых руках способного пробивать кольчугу (и даже стальной нагрудник кирасы) с расстояния ста и более ярдов [ок. 92 м], означало, что отныне можно остановить любую кавалерийскую атаку. Что касается артиллерии, то примитивные устройства, которые существовали в то время, использовались только при осаде. Пройдет еще больше ста лет, прежде чем пушки и мушкеты станут эффективнее выпущенной стрелы, и баланс сил снова сместится в пользу наступления, а не обороны.
А что же в итоге с королем Филиппом? Он, наверное, был бездарным полководцем; его дважды выбивали из седла и дважды ранили, на его глазах убили знаменосца, но тем не менее он бился так же отважно, как его рыцари. С помощью Жана д’Эно Филипп спасся с поля битвы, под покровом темноты ускакав в замок Лабруа. Там разбуженный посреди ночи сенешаль спросил, кто так настойчиво требует его впустить. «Открывай скорее, – ответил Филипп, – я достояние Франции». Сущая правда. Как десять лет спустя докажет его сын в Пуатье, Франции была не по карману стоимость захваченного в плен короля.
Предав земле погибших, Эдуард двинулся на Кале. Он не имел никаких законных оснований претендовать на этот город: тот никогда не принадлежал английской короне. Даже французов отпугивали болота на подступах к этому месту; лишь в предыдущем веке булонские графы осознали его стратегическое значение и построили здесь процветающий и хорошо укрепленный город. Однако Эдуарду тоже были ясны все выгоды Кале. Находясь у самого узкого места Ла-Манша, всего в 20 милях [ок. 32 км] от английского побережья, Кале сулил не только гораздо более удобную базу, чем порты Фландрии, но и крайне важный контроль над подходами к проливу с востока. Однако захватить город было непростой задачей. За грозными стенами, защищенными наполнявшимся из моря двойным рвом, стоял немалый и решительный гарнизон во главе с исключительно одаренным командиром, пусть и страдавшим подагрой, рыцарем Жаном де Вьеном. О штурме, понятно, не могло быть и речи, единственной надеждой становилась осада. Поэтому в начале сентября англичане разбили лагерь на плоской, продуваемой ветрами равнине, построив фактически небольшую деревянную деревню, которую Эдуард назвал Вильнёв-ле-Арди. (Английский двор по-прежнему говорил на французском.) Осада угрожала затянуться, так что разумно было позаботиться об удобстве.