ошение Ватикана» сделало неизбежным отделение церкви от государства, и в декабре был принят закон по этому поводу. Для церкви в сложившейся ситуации появилось одно преимущество: ей больше не могли диктовать, с этого момента она имела возможность избирать своих епископов без вмешательства правительства. Однако четверть века последовательных гонений ослабили церковь, и полностью она так никогда и не восстановилась.
Во второй половине XIX в., особенно в последние два десятилетия, происходило впечатляющее увеличение количества зависимых территорий Франции. Первое расширение, состоявшее из колоний в Северной Америке, Карибском бассейне и Индии, впоследствии было утеряно. Франция стартовала заново с захвата Алжира в 1830 г., территория которого позже превратилась в три французских департамента и фактически стала частью Франции. На этот раз ее политика сконцентрировалась на Африке и лежащих у ее берегов островах – в особенности французов интересовали Сенегал, Тунис, Мавритания, Мали, Берег Слоновой Кости, Чад, Габон, Марокко (протекторат), Мадагаскар и Реюньон; в Индокитае – Вьетнам, Лаос, Камбоджа; в Южно-Тихоокеанском регионе – Новая Каледония, Маркизские острова и значительная часть Полинезии. Первоначально республиканцы выступали против идеи территориальной экспансии, но когда Германия начала реализовывать собственный план, они изменили свою точку зрения. Очень скоро, по мере развития торговли с новыми колониями, империю стали рассматривать как мощную силу добра, несущую народам христианство, французскую культуру, французский язык и в целом повышающую престиж отчизны, – начали говорить о la mission civilisatrice («цивилизационной миссии»).
Что касается британцев, которые, конечно, были главными конкурентами в деле построения колониальной империи, то они смотрели на постоянную французскую экспансию спокойно и, наверное, с некоторой степенью удивления. Даже когда Наполеон III построил пятнадцать новых мощных винтовых линейных крейсеров, французские военно-морские силы уступали британским в количестве кораблей и их качестве. Кроме того, их сферы влияния редко серьезно пересекались. Возможно, самое опасное столкновение интересов произошло в 1898 г., когда французская экспедиция в Фашоду на реке Белый Нил попыталась взять под контроль весь бассейн реки, отрезав таким образом Британию от Судана. На месте событий британцы (якобы действовавшие в интересах хедива Египта) превысили французов по численности в десять раз, и обе стороны благополучно разошлись; но в Лондоне и Париже страсти накалились. В конце концов французы отступили, понимая, что Германия наращивает силы и в случае весьма вероятной новой войны они будут нуждаться в поддержке Британии. Однако скрыть тот факт, что их публично унизили, им было сложно, и потребовалось несколько лет, чтобы забыть о Фашодском кризисе.
Первые годы XX в. внешнюю политику Франции определял страх перед Германией, а также решимость вернуть Эльзас-Лотарингию. (С 1871 г. статуя, олицетворяющая столицу Эльзаса Страсбург, стояла на площади Согласия, задрапированная в черное.) В попытке изолировать такого опасного соседа Франция вступила в альянс с Британией и Россией, в 1907 г. преобразовавшийся в Антанту. Шесть лет спустя премьер-министра Раймона Пуанкаре избрали президентом Французской республики. Решив превратить пост президента в нечто большее, чем простой церемониал, он стал с энтузиазмом поддерживать Антанту и нанес два визита в Россию для укрепления стратегических связей. Тем не менее он не был таким ярым антигерманистом, каким его часто считают, – на самом деле в январе 1914 г. он стал первым французским президентом, который переступил порог посольства Германии.
Через два месяца Пуанкаре оказался в центре скандала, едва не стоившего ему президентства. Бывший премьер-министр, а теперь министр финансов Жозеф Кайо грозил опубликовать письма, указывающие на то, что президент вел секретные переговоры с Ватиканом. Это разоблачение возмутило бы крайне антиклерикальных левых. К счастью для Пуанкаре, Кайо и сам был небезгрешен: главный редактор газеты Le Figaro Гастон Кальметт располагал документами, что министр имел близкие отношения со своей будущей второй женой, когда еще состоял в браке с первой. Таким образом, они быстро пришли к соглашению: Кайо не предаст огласке письма Пуанкаре, а тот, в свою очередь, убедит Кальметта сохранить молчание. Все было бы хорошо, но вторая мадам Кайо, боясь за собственную репутацию, 16 марта пришла в редакцию газеты и застрелила Кальметта. Поразительно, но через четыре месяца ее оправдали, исходя из того, что преступление было совершено в состоянии аффекта. Секрет Пуанкаре остался нераскрытым.
28 июня президент присутствовал на скачках в Лоншане, когда ему доложили об убийстве эрцгерцога Франца Фердинанда во время его поездки в Сараево. Он приказал помощнику отправить соболезнования и вернулся к скачкам – а почему нет? В конце концов, не убийство положило начало войне, а решение австро-венгерского правительства пару дней спустя сделать его предлогом для войны с Сербией и с ее союзником Россией, а следовательно, и с Антантой. Франция рассматривала начало войны со смешанными чувствами. Интеллигенция в целом приветствовала ее как возможность наконец-то отомстить за унизительное поражение 1870 г. Так отреагировала, понятное дело, и печально известная Лига патриотов Деруледа, с 1880 г. агитировавшая за guerre de revanche (войну отмщения). Социалисты долго выступали против войны в принципе, но когда 31 июля в парижском кафе безумный фанатик застрелил их лидера-пацифиста Жана Жореса, они заговорили по-другому. 4 августа Пуанкаре обратился с посланием к французскому народу: «В грядущей войне Францию будут героически защищать все ее сыны, священное единение которых ничто не сломит перед лицом врага».
Немцы рассчитывали, что война будет короткой и суровой: они ударили с северо-востока и двинулись через Центральную Бельгию, чтобы войти во Францию у Лилля, где находилось много предприятий тяжелой промышленности, намереваясь за несколько месяцев нанести смертельный удар по французской сталелитейной отрасли и добыче угля. Стратегический план немцев состоял в том, чтобы развернуться на запад в районе Ла-Манша, а затем повернуть на юг и отрезать для французской армии пути отступления. Французы были бы окружены, а Париж остался бы без защиты. Однако затем, в начале сентября, когда немецкая армия была всего в 30 милях [ок. 48 км] от французской столицы, а правительство Франции только что переехало из Парижа в Бордо, произошла битва на Марне. К этому времени немецкие солдаты уже устали, многие из них прошли маршем более 150 миль [ок. 240 км]. К тому же они (как Цезарь почти 2000 лет тому назад) значительно недооценили боевой дух французов: все мосты были взорваны, все железнодорожные пути выведены из строя. А свою окончательную победу французы не подвергали никакому сомнению.
Близость к столице действительно тревожила французов, но в этом были и свои преимущества. Битва на Марне – единственное сражение в мировой истории, куда примерно 3000 бойцов прибыли на такси. Вечером 7 сентября генерал Жозеф Галлиени собрал у Дома инвалидов около шести сотен парижских такси и доставил на них солдат к линии фронта. Каждая машина везла пять человек: четырех на заднем сиденье и одного рядом с водителем. Включали только задние габаритные огни: водителям приказали следовать за впереди идущей машиной. Подчиняясь городским правилам, они включили свои счетчики. Общую сумму в 70 012 франков возместило Министерство финансов – небольшая цена за историю, ставшую легендарной, и за первое применение в боевых действиях моторизованной пехоты[207].
Битва на Марне завершилась победой Франции. Насколько полной – по-прежнему остается вопросом (потери французов составили четверть миллиона человек, а Германия получила значительную часть индустриального северо-востока), но вполне достойной победой: она спасла Париж. За ней последовал «бег к морю», во время которого две армии двигались в северо-западном направлении, стараясь охватить друг друга по флангам. Несмотря на ожесточенные сражения, гонку проиграли обе стороны. Линия фронта в итоге установилась от Северного моря до швейцарской границы. Тем временем армии вкопались в землю до такой степени, что фронт превратился в двойную сеть траншей, иногда разделенную почти несуществующей нейтральной полосой.
Таким образом, французы (и британцы) оказались обречены на четыре года войны на истощение, повлекшей за собой неописуемое разорение и гибель полутора миллионов французских солдат (каждого двадцатого), при этом без территориальных потерь или приобретений с обеих сторон, по крайней мере до начала 1918 г. Конечно, этот период имел и свои вехи. Таковой стала, например, Вторая битва при Ипре в апреле-мае 1915 г., в которой впервые использовали (это были немцы) отравляющий газ. Химическую атаку направили против французского подразделения, состоявшего в основном из колониальных войск. Примерно в 5 часов вечера 22 апреля французские часовые заметили зеленовато-желтое облако, плывущее в их сторону. Один британский стрелок вспоминал:
Я видел… смуглых бойцов из Французской Африки; в сторону летели винтовки, снаряжение, даже их мундиры, чтобы они могли быстрее бежать. Один человек, спотыкаясь, шел сквозь наши линии. Офицер остановил его, подняв револьвер. «В чем дело, трус проклятый?» – спросил он. Изо рта зуава пошла пена, глаза выскочили из орбит, и он, извиваясь, упал к ногам офицера.
Сражение закончилось ничем, хотя от города Ипр не осталось и камня на камне. С этого времени маски были сброшены: «война, чтобы закончить войны», становилась все более зверской.
Практически весь 1916 год, с февраля по декабрь, шло сражение при Вердене. В нем британцы непосредственно не участвовали: боевые действия происходили между французами и немцами. 303 дня «верденской мясорубки» сделали ее самой продолжительной и, возможно, наиболее кровопролитной битвой в истории человечества. Французы потеряли 377 000 человек, немцы – практически столько же. Именно во время Верденского сражения мир впервые услышал о генерале Филиппе Петене