Вскоре власти сдались и позволили делить жилище между несколькими семьями при условии выплаты короне «субсидии». Таким образом, государство оказалось финансово заинтересованным в нарушении собственных законов. Елизавета была не более готова бороться с этим несоответствием, чем любой из ее преемников – до нынешнего дня. В конце своего правления она жаловалась, что, «невзирая на ее милостивые и благородные повеления… они терпят неудачу из-за неуемной алчности некоторых лиц, которые, не питая никакого уважения к общественному благу и выгоде королевства, пекутся лишь о своей личной наживе». Королева критиковала и халатность своих собственных чиновников, которым «следовало бы надзирать за надлежащим соблюдением прокламации».
К 1590-м годам, отчасти вследствие урона для торговли из-за войн с Испанией, Лондон страдал от экономического спада. Лендлорды, приобретшие земли, где прежде стояли монастыри, чаще всего строили на них не особняки для богачей, а лепили друг к другу наемные дома для более бедных лондонцев. Наплыв выходцев из провинции сбивал заработную плату, но он же, наряду с неурожаями, приводил к росту цен на продовольствие. В последнее десятилетие правления Елизаветы они подскочили на 40 %, и в Лондоне вспыхнули первые известные нам «голодные бунты». В годы заката тюдоровского Лондона город увидел рассвет новой реальности. Как и предупреждал Стоу, свободный рынок людских ресурсов и собственности настолько сильно принуждал город к расширению, что даже короли не могли этому противиться. Правительство предполагает, а лондонский рынок недвижимости располагает.
6. Стюарты и революция. 1603–1660
Божественная бюрократия
Прибытие в Лондон из Шотландии короля Якова I (1603–1625) знаменовало освобождение от пуританского духа, характерного для последних лет правления Елизаветы. Несмотря на психологические травмы детства (его отец был убит, а мать – королева Шотландии Мария Стюарт – казнена), Яков оказался королем образованным, элегантным и склонным к новшествам. Он сочинил ряд богословских и философских трудов, по его инициативе был осуществлен новый перевод Библии (так называемая «Библия короля Якова»); при королевском дворе были желанными гостями актеры шекспировской труппы, которая стала называться «Слуги короля» и открыла второй театр в Блэкфрайарсе.
Приезд Якова и его особые представления о королевской власти привели к изменению самой концепции столичного города. При Елизавете монархия носила средневековый, личный характер: многое решалось в режиме «ручного управления» королевой, постоянно разъезжавшей по стране – во всяком случае, по ее более безопасной южной половине. Повседневные вопросы решались в Лондоне Тайным советом, а в остальной части страны феодалами – полновластными хозяевами на своей земле. Когда королева находилась в Лондоне, общая численность правительства ее величества составляла не более тысячи чиновников, включая тех, что служили в казначействе и судах.
При Якове столица выросла не только в абсолютных цифрах, но и по сравнению с остальной частью страны. В течение XVI–XVII веков Лондону предстояло выйти с пятого или шестого места в Европе на второе после Константинополя. В 1500 году столица была втрое больше ближайших по численности населения английских городов – Нориджа и Бристоля. При Стюартах она стала минимум в десять раз больше, и к 1680 году два из каждых трех горожан Англии проживали в Лондоне.
Масштабы этого роста озадачивают историков. Сегодня его нельзя объяснить только экономическим размахом Сити: по всей вероятности, важным фактором стали и новые функции, связанные со статусом Лондона как столицы Англии и местопребывания правительства. Король был убежден, что ниспосланный стране свыше монарх должен опираться на пирамиду созидательной бюрократии. При нем количество гражданских служащих выросло более чем вдвое: в Лондон потянулись стряпчие, подрядчики, искатели мест, просители, любители выслужиться – все желали предстать перед королем, и всем им нужно было жилье, еда, обиход и развлечения. Лондон заполонили персонажи, явившиеся словно из монолога привратника в «Макбете»: капелланы, лекари, учителя, музыканты, художники, нотариусы, писцы, секретари, привратники, герольды, менестрели, ювелиры, книготорговцы, мастера по изготовлению париков, конюхи, граверы…[27]
Место в Лондоне для новоприбывших, во всяком случае, нашлось. Главным препятствием на пути миграции в большинстве европейских городов были ужасные условия жизни в них. Лондонский Сити в этом смысле не был исключением. В одном из домишек в округе Даугейт жили, как оказалось, одиннадцать семейных пар и пятнадцать холостяков. В другом доме на Силвер-стрит в десяти комнатах ютилось десять семей, большинство из которых еще брали жильцов на постой. Канализации не было нигде, всевозможные отбросы просто вываливали на улицу в надежде на то, что сборщики нечистот их уберут. Но в Лондоне, в отличие от других городов, те, у кого были деньги, могли поселиться от всего этого подальше, на севере и западе. К тому же на западе сияло зарево королевского величия, средоточие придворной жизни с ее искушениями. А вслед за деньгами переселялись и те, кто от этих денег кормился.
Город меняется к лучшему
В 1615 году Яков назначил молодого валлийца по имени Иниго Джонс инспектором королевских работ. Джонс успел попутешествовать по Италии, где проникся не эксцентрикой маньеризма и барокко, а, напротив, идеалами античной архитектуры, возврат к которым проповедовали Серлио и Палладио[28]. Августейший покровитель отказался от елизаветинского Ренессанса и благосклонно принял итальянское палладианство. В этом стиле были построены два здания: Куинс-хаус в Гринвиче (1616) для жены Якова Анны Датской и новый Банкетный зал дворца Уайтхолл (строительство завершено в 1619 году). Как ни удивительно, оба этих здания сохранились, хотя о том, что для своего времени они были революционными, догадаться сложно: ведь большинство окружающих зданий строились позже по их образцу – в том же классическом стиле.
Эксперименты Якова в мире мужской моды были еще более смелыми. Щеголи при дворе Стюартов стремились затмить друг друга; их экстравагантные костюмы запечатлены на портретах работы Уильяма Ларкина и Даниеля Мейтенса. Сенсационные портреты придворных в полный рост работы Ларкина, ныне выставленные во дворце Кенвуд-хаус, могли бы сделать честь журналу Vogue, выходи он во времена Якова. Расточительность была непомерной. За пять лет король, как сообщалось, приобрел 180 костюмов и 2000 пар перчаток. Чтобы покрасоваться во всем этом, он открыл для публики Гайд-парк, ставший местом прогулок короля и придворных.
Хотя Яков делал все возможное, чтобы жизнь в Лондоне стала как можно завлекательнее, вскоре в нем возобладало елизаветинское желание умерить масштабы празднества. По оценкам, в это время сто пэров (две трети от общего числа) большую часть года проводили «в городе», и Яков предостерегал от «сонмищ дворян, которые по настоянию жен, стремясь выставить своих дочерей напоказ и разодеть их по моде… пренебрегли сельским хлебосольством». Они «обременяют город и причиняют всеобщее неудобство». По подсчетам, ради одного-единственного заседания парламента (обычно посвященного очередному выделению средств на королевские расходы) в Вестминстер съезжалось 1800 человек. Он стал пригородом, состоявшим из одних гостиниц.
Король был твердо убежден, что «наш город Лондон стал едва ли не самым большим в христианском мире, а потому давно назрела необходимость прекратить всякое новое строительство». По указу 1625 года об ограничении роста города новые дома, самовольно построенные на расстоянии до пяти миль (ок. 8 км) от ворот Сити, подлежали сносу, а их строители заключались в тюрьму. Срок давности по этому указу мог составлять до семи лет после окончания стройки. Материалы же следовало продать, а выручку употребить в пользу бедных. Кроме того, бездомным разрешалось селиться в любом доме, пустовавшем в течение пяти лет, – эту политику, благодаря которой одним выстрелом удалось убить двух зайцев, не грех бы возродить и сегодня. Попечительство короля распространялось и на общественное благоустройство. Смитфилдский рынок был вымощен камнем, а на пустыре Мурфилдс разбили сады. Строились водопроводы и фонтаны, восстанавливались больницы. Что касается какого бы то ни было нового строительства, оно должно было «окончательно и бесповоротно» прекратиться. О том, чтобы обуздать расточительность двора, не было упомянуто ни словом.
Мешало этим мерам то, что Яков все глубже погружался в долги. Вскоре он пристрастился к тем же самым «субсидиям», которые подорвали политику Елизаветы, обычная плата за лицензию на строительство теперь называлась штрафом. И очередь из землевладельцев, готовых эти штрафы платить, становилась все длиннее – в основном это были новые хозяева церковной собственности, получившие ее после упразднения монастырей. Они с лихвой окупали штрафы за счет провинциалов, прибывавших ко двору, и богатых жителей Лондона, желавших избежать (говоря словами современника, экономиста и врача Уильяма Петти[29])«копоти, пара и зловоний, выделяемых всем скопищем домов восточной его части»[30] (то есть Сити).
Первым в этой гонке был граф Солсбери, получивший в 1609 году лицензию на застройку своей земли вокруг Сент-Мартинс-лейн, к северу от нынешней Трафальгарской площади. Едва дома были построены, как король уже жаловался, что нечистоты стекают вниз по холму прямо к Уайтхоллу. Имена, которые носили члены рода Солсбери, увековечены в названиях нынешних Сесил-корт и Крэнбурн-стрит. Кроме того, граф Солсбери выстроил магазины на Стрэнде, взяв за образец здание Биржи, воздвигнутое Грешэмом в Сити. Стрэнд быстро превратился в Бонд-стрит