[101], но к 1816 году обошедшуюся уже дороже Букингемского дворца. В это же время изобретательный архитектор Джон Соун заканчивал здание судов в старом Вестминстерском дворце и новый Банк Англии в Сити (оба здания до наших дней не дошли).
Что касается Букингемского дворца, то этот проект, призванный стать венцом георгианского Лондона, обернулся фиаско. Нэш спроектировал мраморную арку над входом на передний двор, однако первоначальная смета в 250 000 фунтов была превышена более чем вдвое, и парламент назначил расследование. В 1828 году, когда больной король жил в уединении в Виндзоре, Нэшу пришлось предстать перед судом по обвинению в обмане и растрате государственных средств. Один из членов парламента назвал его «фаворитом, вливавшим яд в ухо сюзерена». Ныне за подобное расточительство в отношении государственных средств архитекторам жалуют рыцарские звания. Нэшу в подобном было грубо отказано, и в 1830 году он был уволен из Кабинета королевских работ. Арку перевезли в Тайберн, где она стоит и сегодня; во дворце вместо нее в 1847 году появился фасад, выполненный Эдвардом Блором для королевы Виктории, но позднее тоже переделанный.
Последним поразительным предприятием Нэша в Лондоне стала вторая «королевская миля», которая должна была пройти от Уайтхолла на север, к Британскому музею. В 1820 году Нэш переместил королевские конюшни, выходившие на церковь Святого Мартина-в-полях, на зады Букингемского дворца и расчистил место для новой Королевской академии художеств (позднее Национальной галереи). Но этот проект так и не продвинулся дальше. Нэш умер в 1835 году, оставив только «улучшения в западной части Стрэнда» с башенками-«перечницами» напротив вокзала Чаринг-Кросс – жалкий призрак своего второго великого замысла.
Национальная галерея, воздвигнутая в конце концов по проекту Уильяма Уилкинса, была ничем не похожа на Британский музей: она имела вид несообразный, неторжественный и неромантичный. Трафальгарскую площадь дорабатывал Чарльз Бэрри;[102] он стремился выстроить архитектурное завершение авеню севернее Уайтхолла, но, как обычно, непринужденный дух Лондона оказался сильнее. Площадь стала несимметричной и нескладной, и галерея Уилкинса не выполняла больше никакой функции – только занимала место. Лишь в 1839 году Лондон наконец увековечил победу при Трафальгаре колонной Нельсона. В 1867 году были добавлены четыре льва работы Эдвина Ландсира; моделью послужила туша, присланная в студию художника и скульптора из Лондонского зоопарка. Лапы к тому времени настолько разложились, что на постаменте Ландсиру пришлось лепить их с собственного кота.
Если говорить о том, чего хотел сам Нэш при застройке Риджент-стрит, его проект можно в конечном итоге назвать успешным. Улица изолировала престижные анклавы Сент-Джеймс и Мэйфэр, защитив тамошнюю недвижимость от трущоб, наступавших с востока, из Ковент-Гардена и Сохо. Сент-Джеймсский дворец занимали младшие представители королевского дома, и к нему примыкал закрытый аристократический квартал – Мальборо-хаус, Кларенс-хаус и Стаффорд-хаус (позже Ланкастер-хаус). На Грин-парк выходил ряд особняков, в их числе Кливленд-хаус (позже Бриджуотер-хаус), Спенсер-хаус, Девоншир-хаус, Бат-хаус, Эгремонт-хаус (позже военно-морской клуб, известный как «Ин-энд-аут», In and Out) и особняк Веллингтона – Эпсли-хаус, известный (во всяком случае, водителям такси) под адресом Лондон, дом 1.
Вестминстер к этому времени завершил свою эволюцию от пригорода Сити до города в своем праве, причем он превышал своего «брата-близнеца» в составе Лондона и по площади, и по населению. Когда в 1813 году появилось газовое освещение улиц, первым освещенным местом под новый, 1814 год стал не Сити и не Лондонский мост, а Вестминстерский мост[103]. Газ, изготовлявшийся из угля, привозимого с севера, поначалу использовался только для уличного освещения. Первой освещенной улицей стала Пэлл-Мэлл (обязанность по освещению легла на приходских сторожей и констеблей), но спрос на освещение мгновенно стал огромным. В течение двух лет число уличных фонарей выросло до 4000; к 1822 году в Лондоне было семь газовых компаний. Семь лет спустя их насчитывалось уже двести; вот ранний пример «микрорайонного» муниципального предприятия.
Кто здесь главный?
Какого-либо признака общей для всей столицы администрации все еще не наблюдалось. Движения за муниципальную реформу в 1820-х и 1830-х годах в основном шли из провинций: из Манчестера, Бирмингема, Ноттингема и других городов. В то время как рабочие Лондона могли быстро организоваться по вопросам заработной платы и условий труда, на защиту политического дела их было поднять труднее. Сити продолжал пользоваться самоуправлением – сплоченным и отчасти даже демократическим, – корни которого лежали в его ремесленных обществах и гильдиях, в их секретных ритуалах и олдерменах. Перемен любого рода остерегались как чумы. Вестминстер был противоположным явлением. Он вовсе не имел своей местной политики. Его население под началом дюжины с лишним приходских управлений представляло собой постоянно сменявших друг друга временных жильцов, которым нужно было только место, где приклонить голову, и возможность либо заработать, либо хорошо провести время.
В результате город не слишком интересовался положением страны, столицей которой он являлся, или даже региона, центром которого он был. На протяжении всей своей истории он поддерживал или отвергал монархов и политические движения, руководствуясь сиюминутной выгодой. Любые решения принимались исходя из ответа на вопрос: какую прибыль извлечет из этого город? Как бы то ни было, а центральное правительство в Вестминстере Лондон своим другом не считал. С самого нормандского завоевания протокол запрещал монарху пересекать границу Сити без официального разрешения и сопровождения. Именно поэтому в более позднее время королевские поезда, следовавшие в Сандрингемский дворец[104], двигались по объездной ветке, отправляясь с вокзала Кингс-Кросс, а не с вокзала Ливерпуль-стрит, расположенного в Сити.
В конечном итоге несогласованность взаимодействия центральных и местных властей достигла апогея в вопросе об охране порядка. Местные «стражи» охраняли его более чем неэффективно. В 1829 году министр внутренних дел и реформатор Роберт Пиль провел Акт о столичной полиции, учреждавший единые оплачиваемые полицейские силы, которые должны были прийти на смену дискредитировавшим себя приходским сторожам и малочисленным «ищейкам с Боу-стрит». Новая полицейская служба, рядовые которой вскоре были прозваны «бобби» или «пилерами» в честь основателя, имела успех. Было получено свыше 2000 заявлений на вступление в нее, в основном от действующих стражей порядка. Приходы, само собой, протестовали: ведь им пришлось вводить дополнительные сборы на оплату полиции. Но «Мет»[105], как называют столичную полицию британцы, уже вышла на сцену.
Пришествие реформы
Раньше или позже, но даже Лондон не смог игнорировать волну политических разногласий, поднимавшуюся, хотя и неуверенно, после Великой французской революции. Невозможно было защищать парламент, в котором не было представителей от ведущих промышленных городов – Бирмингема, Манчестера, Шеффилда, Лидса, – в то время как шесть юго-западных графств имели 168 представителей. Представителей от Лондона было всего десять; по справедливости их должно было бы быть около семидесяти. По вопросу реформы разгорелись публичные споры; ее считали неизбежной вожди вигов и даже значительное число тори.
На выборах 1830 года, вызванных смертью Георга IV, ведущими вопросами на повестке дня были реформы как избирательного права, так и распределения избирательных округов. Премьер-министр герцог Веллингтон, тори и ветеран-полководец, заявил: «Доколе я буду занимать какой бы то ни было пост… я всегда буду считать своим долгом сопротивляться» любым переменам. Эта была та искра, из которой разгорелось пламя. В ответ на заявление Веллингтона массы вновь вышли на улицы. Веллингтон подал в отставку, оставив пост премьер-министра вигам, которых возглавляли граф Чарльз Грей и лорд Джон Рассел. Палата общин приняла предложенный ими проект закона о реформе, но палата лордов его заблокировала. После следующих выборов в 1831 году в палате общин снова собрались сторонники реформ, и вновь законопроект Рассела не прошел палату лордов, в которой большинство получило место по наследству и, очевидно, твердо вознамерилось совершить коллективное политическое самоубийство.
В 1832 году Британия как никогда близко подошла к революционной ситуации. Лидер радикалов Фрэнсис Плейс как мог рассудительно писал вождям вигов, предупреждая, что протесты вскоре станут неуправляемыми. Особняк Веллингтона на площади Гайд-парк-корнер был осажден толпой. Он остался в истории как «железный герцог», и не за полководческие успехи, а за решетки, которые ему пришлось установить на оконные ставни. У правительства не было постоянной армии, хоть в какой-то степени способной защитить столицу.
Эхо 1789 года во Франции наконец отдалось в Британии. Для разрешения кризиса от нового короля Вильгельма IV (1830–1837) потребовали пожаловать в пэры достаточное количество сторонников реформ, чтобы тупиковой ситуации был положен конец. Веллингтон и лорды капитулировали. Правда, Великий акт о реформе 1832 года увеличил число избирателей всего на 60 %, к глубокому разочарованию реформаторов. Особенно несправедливо обошлись с Лондоном: число членов парламента от него выросло всего лишь до двадцати двух. Но лед уже тронулся. Поток новых реформ было не остановить.
13. Эпоха реформ. 1832–1848
Английская революция
Новые члены парламента, избранные в 1833 году, сделали именно то, на что надеялись реформаторы и чего боялись консерваторы. Были проведены законы, регулировавшие фабричный труд, отменившие детский труд, легализовавшие тред-юнионы (профсоюзы), запретившие рабство по всей империи и узаконившие левостороннее движение. В 1835 году парламент оказал своим членам, теперь в основном городским жителям, еще одну честь, заменив олдерменов провинциальных городков выборными корпорациями. Однако на Лондон эта реформа не распространилась. Сити и приходские власти Вестминстера боролись за то, чтобы их оставили в покое, и преуспели. Лондон за пределами Сити с точки зрения административной вертикали оставался не городским округом, а конгломератом деревень.