Краткая история Лондона — страница 64 из 74

[174], а в устах его публицистов Даунинг-стрит стала не чем иным, как новым Камелотом – в этом был намек не на легенды о короле Артуре, а на «эпоху Камелота», как называли американские журналисты время президентства Джона Кеннеди. Один из скептиков в парламенте Тэм Дэлиелл вместо этого сравнил резиденцию премьер-министра с двором Людовика XVI. Звания пэров раздавались «дорогушам», как называли друг друга лондонские актеры, и эти «дорогуши» толпились на пороге дома по Даунинг-стрит, 10, чтобы сфотографироваться с Дж. Ф. К. новой эпохи.

Проекты один другого тщеславнее валились из Уайтхолла на обрадованную столицу: заявка на Олимпийские игры 2012 года, сильно технически переусложненная линия метро Кроссрейл, здание Современной галереи Тейт в помещении бывшей электростанции в Бэнксайде и даже сомнительной необходимости гигантский туннель для стоков под руслом Темзы, прозванный «суперканализацией».

Лондон обрел «богатого папочку». Инвестиции в столичную инфраструктуру вскоре в два с половиной раза превысили соответствующие инвестиции на севере Англии – так, во всяком случае, с горечью подсчитал северный филиал аналитического Института исследований в области публичной политики.

Столица стала театральной сценой для постановки «проекта» Блэра, где первичен был стиль, а не содержание, – проекта, который даже помощник Блэра Джонатан Пауэлл назвал «наполеоновским». Так называемые новые лейбористы не обратили вспять структурные реформы тэтчеровской эпохи, но спародировали их. Они увеличили долю частного финансирования больниц, школ и коммунальных услуг, а в 1997 году продали всю сеть лондонского метро, сформировав две компании по управлению подземными дорогами. Одна из них сошла с рельсов уже через пять лет, и в итоге обе были вновь переданы в руки государства и объединены под эгидой Transport for London.

Настрой на примирение после полной конфликтов эпохи правительства Тэтчер, несомненно, всеми приветствовался. Его невольной кульминацией стало общенациональное потрясение от гибели принцессы Дианы в 1997 году, вскоре после победы лейбористов на выборах. Это событие вызвало такой же резонанс, как и ее свадьба шестнадцатью годами ранее; Блэр оказался в центре внимания, почтив память Дианы как «народной принцессы», а Лондон стал центром изъявления всемирного, как тогда казалось, горя. К Кенсингтонскому дворцу приносили горы завернутых в пластик цветов; были предложения (от которых, впрочем, быстро отказались) переименовать в честь Дианы аэропорт Хитроу и шоссе M25.

Безопасен город или нет?

Первым достижением Блэра было разрешение конфликта в Северной Ирландии, которое положило конец терактам, терзавшим Британию на протяжении предыдущих тридцати лет. Но для Лондона передышка оказалась кратковременной. Блэр, желая усилить свою роль на мировой арене, обеими руками ухватился за повод, поданный атакой «Аль-Каиды»[175] на Нью-Йорк 9 сентября 2001 года, и присоединился к войнам возмездия, начатым Америкой на Ближнем Востоке. Иракская война 2003 года вызвала протесты по всему миру; в частности, почти миллион человек вышли на улицы Лондона. Правительство первоначально запретило марширующим доступ в Гайд-парк «из соображений сохранности травы», но вскоре уступило. Это был, вероятно, самый многолюдный митинг, когда-либо собиравшийся на улицах столицы. Заявления Блэра о том, что вторжение в Ирак сделает Лондон безопаснее, не оправдались: напротив, столица стала целью новых террористических атак. В июле 2005 года взрывы четырех бомб на транспорте унесли 52 жизни – это самое большое число когда-либо погибших в столице в результате подобного инцидента. Исполнителей этого теракта, равно как и более поздних, оказалось затруднительно связать с какой-либо подпольной организацией. Большинство преступников, если не все, были «одинокими волками»: их действия было трудно предотвратить и невозможно представить как часть скоординированной «войны, объявленной Лондону».

В случае с ИРА сменявшие друг друга кабинеты отказывались давать террористам «кислород публичности». Исламистам, напротив, публичности досталось в избытке. Несмотря на призывы «не сдаваться террору», Центральный Лондон с начала 2000-х годов стал напоминать город в осаде. Район вокруг Парламент-сквер и Букингемского дворца наполнился барьерами, противоавтомобильными дорожными столбиками и вооруженными полицейскими. Вокруг парламента и даже на железнодорожных станциях появилась вооруженная автоматами охрана. В магазинах, театрах, музеях стали обыскивать сумки.

Иностранцы удивлялись, как Лондон смог утратить хладнокровие. Я однажды насчитал сорок офицеров, «карауливших» смену караула у Букингемского дворца. Ближневосточной авантюрой Британия не только не защитила свою столицу, но и превратила ее в город наибольшей боеготовности, если говорить о Европе. К этому времени мусульмане были одной из устоявшихся конфессиональных групп в Лондоне, составляли 12 % его населения и являлись одной из самых больших групп практикующих верующих, но именно мусульмане оказались подвергнутыми ограничениям как представляющие коллективный риск общественному спокойствию. Единожды внедренная индустрия безопасности была заинтересована в том, чтобы «уровень угрозы» уже не понижался. Барьеры, которыми заставили Вест-Энд, так и не были убраны.

В то время как силы правопорядка в столице были отвлечены терроризмом, более серьезную угрозу представлял рынок наркотиков и уличные банды, которым этот бизнес приносил процветание. Треть молодых лондонцев признавались, что регулярно или время от времени употребляют наркотики, в основном экстази и марихуану. Столь высокий спрос неизбежно порождал предложение. Никак не регулируемый оборот наркотиков способствовал росту преступности и отравил иммигрантские районы, в некоторых из которых торговля наркотиками стала основным источником дохода. Как следствие, четверть лондонских заключенных сидела за употребление наркотиков или связанные с ними уголовные деяния, и сами тюрьмы стали крупными потребителями наркотиков. Как-то раз на выходе с семинара в Бетнал-Грине, где местные социальные работники и другие участники обсуждали возможную легализацию наркотиков, меня остановили два хорошо одетых молодых человека и стали обвинять в том, что такие, как я, «хотят вытеснить их из бизнеса». Британское правительство тем временем неизменно твердо придерживалось курса на жесткое подавление, невзирая на все свидетельства того, что это приносит больше вреда, чем пользы.

Бум Блэра

К началу нового тысячелетия Лондон в целом избавился от вражды, раздиравшей его на протяжении 1980-х и 1990-х годов при тори. Экономика выбралась из ямы 1992–1994 годов и находилась на подъеме даже в долгосрочной перспективе. В экономике обнаруживался новый источник «инвестиций», направленных внутрь, по мере того как лондонские банки и рынок недвижимости становились надежным прибежищем богатых иммигрантов со всего мира. Помощник Блэра Питер Мандельсон удивил некоторых собратьев по партии, заметив, что ему «абсолютно нет дела до сверхбогатых… пока они платят налоги». Однако среди богатых иммигрантов хоть какие-то налоги платили как раз немногие: им было позволено указывать свой статус как «без постоянного местожительства».

В это же время, причем довольно внезапно, прекратился спад численности населения Лондона. В 1985 году она упала до минимума 6,6 миллиона человек, но, вопреки ожиданиям, на рубеже веков произошел новый всплеск, и в 2019 году население столицы достигло отметки 9 миллионов, превзойдя пик 1939 года. На подъеме были такие секторы, как финансовые услуги, где работало около 25 % всех занятых, а также внутренний и зарубежный туризм (15 %) и персональные услуги, как, например, частное здравоохранение и частное образование. Наиболее заметным был подъем в творческих отраслях, которые американский экономист Ричард Флорида назвал ключевыми драйверами урбанистического возрождения XXI века. Лондон, чье благосостояние веком ранее покоилось на финансах, промышленном производстве и сбыте, теперь переориентировался на дизайн, маркетинг, искусство и медиа. В сфере «творческих профессий», как бы их ни определять, работало, по оценкам, столько же лондонцев, сколько в сфере финансов.

Интересно, что эта новая деятельность, часто в форме малых предприятий, фриланса или стартапов, концентрировалась в старых частях города – в подвалах и бывших складах близ Вест-Энда, в Кларкенуэлле, Шордиче и Саутуорке. В Мэрилебоне «зарылись» под Харли-стрит мировые лидеры в области сверхсовременной медицинской диагностики. На задворках Сохо открывались высокотехнологичные студии постпродакшна. Бывшие конюшни и каретные сараи стали домом для самых современных инноваций.

Такова была новая экономика, которая, как сулила цифровая революция, приведет к оттоку богатств из мегаполиса. Но случилось прямо противоположное. Работникам нужны были места, где они могли бы собираться и общаться. Процветали кафе, словно повторяя историю Сити XVII века. Виды культурной деятельности, считавшиеся обреченными, вновь вошли в силу. Издатели обнаружили, что выпускают больше книг, продажи специализированных и еженедельных журналов увеличились, в то время как традиционные газеты перешли в интернет. В театрах Вест-Энда прекратили пророчить надвигающийся крах и задрали цены. В 1970-х я удивлялся, что в разных местах Лондона в один вечер идет тридцать постановок; к 1990-м это количество возросло более чем вдвое. Росло количество и аукционных домов, и комик-клубов, и даже публичных лекций и дебатов.

Все попытки вывести экономическую деятельность прочь из центра Лондона повисали в воздухе. Каждое новое предложение правительства – высокоскоростные поезда с севера, новые взлетные полосы в Хитроу, субсидии на приобретение первого жилья – помогало столице. В Лондоне валовая добавленная стоимость на душу населения превышала на 70 % средний показатель по стране. На одном деловом совещании тех лет в Манчестере я только и слышал жалобы в адрес Лондона: «Перестаньте красть у нас лучших людей». Первый министр Шотландии Алек