Джонсон отправил на металлолом 350 одноэтажных автобусов Ливингстона и заказал новые даблдекеры – двухэтажные автобусы, обещая вернуть лондонцам так ценимую ими свободу запрыгивать на заднюю площадку когда угодно, даже на красный свет. Каждый из старых автобусов был выставлен на рынок за 80 000 фунтов стерлингов, в то время как новые обошлись по 350 000 фунтов. В конечном итоге на задней площадке оказалось почти невозможно ездить, и преемник Джонсона отменил заказ. С 2014 года объем автобусных перевозок в Лондоне неуклонно снижался примерно на 3 % в год. К уходу Джонсона с поста мэра в 2016 году всем стало ясно, что его пребывание в этой должности было просто ступенькой для возвращения в высшие сферы Вестминстера.
Бунтующий город, олимпийский город
В августе 2011 года произошел инцидент из тех, которые периодически заставляли Лондон сделать передышку и задуматься. После убийства полицейскими чернокожего подозреваемого в Тоттенхеме вспыхнули волнения. Большую часть жаркой летней недели на всем протяжении от Вуд-Грина, Стретема, Энфилда, Вулиджа и Кройдона вплоть до площади Оксфорд-серкус неистовствовала молодежь. Участники беспорядков в основном громили и поджигали магазины. Полиция не вмешивалась, а общественность напирала на городские власти, чтобы те установили наказания за кражу товаров, найденных на улице. Бунты показали, как тонка грань между спокойствием и насилием даже в обычно стабильном городе.
В 2016 году был избран новый мэр, лейборист Садик Хан, с приходом которого в Сити-холл воцарилась более спокойная, скучная атмосфера. Как и при Джонсоне, пост мэра, всегда ограниченного в своих полномочиях, казался не столько должностью, предполагающей гражданское администрирование, сколько трамплином для честолюбивого политика. Новый аппарат вовсе не увеличил самостоятельность Лондона, а, напротив, странным образом лишил столицу политических рычагов влияния. Лондон не смог повторить успех Манчестера, который в 2015 году убедил Уайтхолл передать в ведение муниципальных властей местное здравоохранение и железные дороги. Что до железных дорог, в ведении Лондона по-прежнему находились только линии метро. В Бирмингеме, Ливерпуле, Бристоле и Южном Йоркшире избранные мэры вели активную деятельность, в то время как Лондон погрузился, как прежде, в летаргию. Когда в 2018 году новую линию метро Кроссрейл не удалось открыть в плановые сроки, а расходы намного превысили смету, публичного возмущения почти не было.
Самым большим вызовом для Хана (столичная полиция номинально теперь относилась к сфере его ответственности) стал резкий подъем организованной преступности и преступлений с применением холодного оружия. После двух десятилетий, в течение которых общий уровень преступности в столице опускался (собственно, в целом он и продолжал опускаться), произошел резкий всплеск нападений с ножом, преимущественно на молодых мужчин. Причиной, судя по всему, были битвы за территорию между наркобандами, на которые полиция не смогла отреагировать иначе как с сомнительным с точки зрения закона основанием останавливая и обыскивая большое количество чернокожих подростков. Объяснить, почему частотность таких преступлений внезапно пошла на подъем, не удавалось, если не считать уже знакомых факторов – процветающей наркоэкономики и закрытия целого ряда молодежных клубов в связи с программой жесткой экономии. Казалось сомнительным, что Лондон сможет когда-нибудь пойти на риск и легализовать рынок наркотиков, как это сделали Нидерланды и делают все больше американских штатов. Открытая торговля марихуаной, на которую полиция все больше смотрела сквозь пальцы, привела к анархии. Немногие отметили параллель с «джиноманией» XVIII века.
Бунты 2011 года заставили правительство поволноваться: не скажутся ли кадры пылающих зданий на имидже Олимпийских игр в Лондоне, назначенных на следующий год? Но страхи оказались напрасными. Лондон-2012 стал впечатляющей демонстрацией веселья, безопасности и щедрости. Город превратился в огромный телеэкран, картинку с которого видел весь мир. Джонсон умолял тех, у кого нет билетов, не ездить в районы проведения соревнований во избежание пробок или инцидентов, и Лондон тем августом казался городом-призраком. Специальные поезда возили болельщиков в Олимпийский парк, расположенный в долине реки Ли возле Стратфорда. Официальному олимпийскому транспорту выделялись специальные полосы и транспондеры, переключавшие светофоры на зеленый свет. Спонсоры потребовали, чтобы маршруты движения олимпийского транспорта были очищены от рекламы конкурентов, а логотипы красовались даже на унитазах. Туризм в тот год упал на 8 %.
В отсутствие контроля затрат смета на проведение Игр раздулась с первоначальных 2,4 миллиарда до 9,5 миллиарда фунтов. Последующие оценки сдвинули общие расходы еще выше, ближе к 15 миллиардам. Но все забылось, когда было объявлено, что Игры прошли успешно, а премьер-министр Дэвид Кэмерон заверил, что они принесли стране 13 миллиардов фунтов дохода за счет экспорта – цифра абсурдная. Но нельзя отрицать, что тем летом Лондон трепетал от гордости, в полном соответствии с принципами римских императоров, плативших за общественное спокойствие «хлебом и зрелищами». Скромность – традиционная лондонская добродетель – в 2012 году обратилась в свою противоположность.
Жилищный кризис – или его отсутствие
За Олимпийскими играми 2012 года последовала отложенная истерия, в том числе истерия споров об их «наследии». Туризм не вырос, спортом стали заниматься меньше, а огромная площадка в Стратфорде стояла без дела, ожидая иного применения. В одном все были согласны: Олимпиада должна принести какую-то пользу жилью, ведь жилье находится «в глубоком кризисе». Ничто не могло удалить эту фразу из лексикона политиков.
Вопреки видимости цены на жилье в Лондоне на всем протяжении 1990-х и 2000-х годов по сравнению с другими популярными городами не выходили за грань. В десятилетие после кризиса 2008 года индекс цен на недвижимость в Лондоне даже отставал от мировой динамики. Он ежегодно рос на 3 % в реальном исчислении (для сравнения: в Нью-Йорке – на 5,5 %, в Сан-Франциско – на 13 %, в Стокгольме – на 14 %). В таких городах, как Мельбурн, Сингапур, Париж и Брюссель, стоимость жилья неуклонно росла. Причина была той же самой. Число людей, стремившихся в большие города на рубеже XXI века, превышало предложение на рынке жилья. Новое строительство не решало проблемы, несмотря на слезные мольбы строительного лобби о разрешениях. Мельбурн и города Калифорнии строили активно и много. Но новое строительство могло добавить к ежегодному предложению один-два процентных пункта, не более, к тому же в Лондоне покупки новопостроенного жилья составляли всего 14 % от ежегодных продаж. При этом каждый час население Лондона увеличивалось на десять человек, так что на имеющиеся площади приходилось втискивать все больше людей. Вопрос состоял в том, как этого лучше всего добиться.
В результате векового разрастания при низкой плотности населения Лондон значительно отставал от других городов по эффективности использования земли и зданий. По данным географа Дэнни Дорлинга, плотность населения в Лондоне – одна из самых низких среди всех крупных городов мира. Согласно исследованию Лондонской школы экономики, предпринятому в 2005 году, и Нью-Йорк, и Москва, и Токио значительно компактнее Лондона. В Париже плотность населения составляла тогда 20 000 человек на квадратный километр – вчетверо выше лондонской. Но и это было не все. Перепись 2011 года показала, что в Лондоне есть много объектов недвижимости, где число спальных комнат превышает количество жильцов. В отчете риелторского агентства Savills в 2015 году говорилось, что недозаселенность делает «невидимыми» примерно миллион объектов жилья.
Это бедственное положение усугублялось тем, что лондонцы исторически предпочитали квартирам дома. Они издавна инвестировали существенную часть своих доходов в приватность – в виде домика с гостиной и желательно садом. Согласно Тресту дикой природы Лондона, 2 миллиона из 3,8 миллиона домохозяйств в столице имели садовые участки того или иного рода – пропорция, намного превышающая таковую в любом сравнимом с Лондоном городе. А правительства со времен войны потакали этим предпочтениям субсидиями: на ипотеку, на покупку первого жилья, а также по государственной программе «Поможем купить». Совокупный эффект этих пособий состоял в том, что государство упорно субсидировало неэффективное жилье.
Ко всему прочему, лондонский налог на недвижимость (после 1993 года ставший муниципальным) в очень малой степени определялся ее стоимостью: ставка налога для самой дорогой недвижимости всего втрое превышала ставку для самой дешевой. В 2019 году стало известно, что владелец пентхауса стоимостью 100 миллионов фунтов стерлингов с видом на Гайд-парк-корнер платит около 2000 фунтов местного налога, в то время как владелец недвижимости аналогичного ценового класса в Нью-Йорке платит 250 000 долларов. Кроме того, высокая государственная пошлина на покупку домов стоимостью свыше 1,5 миллиона фунтов (до 12 % от стоимости дорогой недвижимости) удерживала престарелых владельцев от переезда в более скромное жилище. Этот фактор, сдерживающий смену жилья, был последним, в чем нуждался рынок недвижимости в бешено растущем городе. Он привел к чрезмерным вложениям, «накопительству метража», инфляции цен и не способствовал ни гибкости рынка, ни уплотнению заселения. Центральное правительство Великобритании в очередной раз оказалось скверным управляющим для столицы. Муниципальное жилье безвольно хромало в хвосте политических и рыночных факторов. Советы боро по-прежнему пытались справиться с доставшимися им от предшественников жилыми комплексами 1960–1970-х годов, многие из которых нужно было сносить или капитально ремонтировать. Большинство из них уже перешло в ведение жилищных ассоциаций – новых попечителей социального жилья в столице. Как было упомянуто, весь Темзмид перешел тресту Peabody, причем беднейшие квартиросъемщики по-прежнему получали пособия на съем от государства. Согласно исследованию 2013 года, треть получателей пособий – вероятно, беднейшая – снимала жилье у частных владельцев.