Впереди уик-энд. Стрижка, свежая рубашка. Две вечеринки. Сегодня — покупка в складчину жбана с пивом. Надраться вусмерть и посмотреть, что из этого выйдет; вот мой способ изнасиловать природу. Ох. Нет. Элли. Элли, Элли, Элли. Перетяни мне руку. Вот тебе они обе, Элли. Где хочешь. С целями совершенно не медицинскими, но давай, режь. Смелей, ну же. Пусти мне кровь.
— Как это вы про брак сейчас выразились?
— А? Про брак? Единственное приключение, доступное трусу.
— А вот у меня, сэр, если вам интересно знать, брачная жизнь вполне, как говорится, сложилась. Но вы, конечно, помозговитей меня будете. Я-то университетов не кончал.
— Это не мои слова, — сказал Грегори. — Но могу вас заверить, что человек, которому они принадлежат, был помозговитей нас обоих.
— Настолько мозговитый, что, наверно, и в Бога не верил?
Да, настолько мозговитый, хотел сказать Грегори, как раз настолько. Но что-то его удержало. Отрицать существование Бога ему хватало храбрости только в компании таких же, как он, скептиков.
— А можно поинтересоваться, сэр, из тех ли он был, что женятся?
Гм. Грегори на минутку задумался. Вроде никакая мадам там не отсвечивала. Только любовницы, конечно.
— Нет, вряд ли он был, по вашему выражению, из тех, что женятся.
— Тогда, может быть, сэр, он был не такой уж эксперт?
В старину, подумал Грегори, цирюльни пользовались дурной славой, там собирался праздный люд обменяться последними новостями, там играли на лютнях и виолах для услады посетителей. Может быть, все это теперь возвращается, по крайней мере в Лондоне. Места, где звучат сплетни и музыка, где работают стилисты, чьи фамилии можно видеть в газетах. Там девицы в черных свитерах сперва моют клиентам головы. Класс, правда? Не мыть дома голову, прежде чем идешь стричься. Просто войти небрежной походочкой, поздороваться жестом и плюхнуться в кресло с журналом.
Эксперт по браку принес зеркало и показал Грегори свою работу — вид спереди и рядом вид сзади. Довольно аккуратная работа, надо признать, — с боков коротко, сзади длинно. Не так, как у некоторых в колледже: волосы торчком во все стороны света, дикорастущие бороды, староанглийские бакенбарды, сальные водопады вдоль спины, что хочешь. Нет, мой девиз — не оставляй природу совсем уж неизнасилованной. Постоянный напряг между природой и цивилизацией — вот что держит нас в тонусе. Хотя, конечно, вопрос, как ты определяешь природу и как — цивилизацию. Это ведь не просто выбор между жизнью животного и жизнью обывателя. Тут речь идет… да о чем только она тут не идет. Он ощущал острую боль из-за Элли. Пусти мне кровь, потом перетяни мне руку. Если она вернется, он постарается быть не таким собственником. Хотя для него это означало просто близость, просто быть вместе. Поначалу ей нравилось.
Он понял, что парикмахер все еще держит зеркало.
— Порядок, — сказал он небрежно.
Зеркало легло на столик лицом вниз, фальшивую нейлоновую мантию убрали. Вдоль воротника пошла елозить метелка, напомнившая ему бескостные запястья джазового барабанщика. Шшш, шшш. Разве не вся жизнь еще впереди?
Парикмахерская была пуста, радио по-прежнему липко подвывало, и все тот же человек у него за спиной спросил, наклонившись к нему и понизив голос:
— На уик-энд что-нибудь желаете, сэр?
Он хотел ответить: "Мне, пожалуйста, билет на поезд до Лондона, визит к Видалу Сассуну, пачку сосисок для барбекью, ящик эля, несколько травяных сигарет, музыку для притупления мыслей и женщину, которой я действительно дорог". Но вместо этого он сказал, тоже почему-то вполголоса:
— Пачку ”фезерлайта”, пожалуйста.
Уступив-таки наконец парикмахеру, связав себя с ним узами сообщничества, он вышел на светлую улицу навстречу уик-энду.
III
Прежде чем отправляться, он зашел в ванную, ослабил крепление зеркальца на кронштейне, перевернул его с бритья на косметику и вынул из туалетного пакетика ножницы для ногтей. Первым делом укоротил несколько длинных жестких волосков, торчавших из бровей, потом чуть повернулся одной и другой стороной, высвечивая то, что росло у него в ушах, и раз-другой щелкнул. Слегка удрученный, задрал нос и осмотрел туннельные жерла. Ничего сверхдлинного не обнаружил; на данный момент порядок. Намочив уголок фланелевой тряпочки, проехал за ушами, как по бобслейным желобам из хряща, и напоследок потыкал в скользкие от серы гроты. Когда он взглянул на свое отражение, уши у него из-за этих процедур были ярко-розовые, как у испуганного мальчика или у студента, робеющего перед поцелуем.
Как следует называть остающуюся на влажной фланельке белесую субстанцию? Он называл — ушная перхоть. Может быть, у врачей есть какой-то точный термин. Кожное заболевание грибкового типа, ушной аналог микоза ступней? Не похоже — за ушами сухо. Так что сойдемся на ушной перхоти; может быть, у каждого есть для этой штуки свое личное наименование и общего термина даже не требуется.
Странно, что никто не подарил нового названия творцам наших зачесов, укладок и завивок. Были цирюльники, потом парикмахеры, потом мастера модельной стрижки. А теперь? «Стилисты»? Фальшивый шик. «Скальпторы»? Хохмачество. Как и фраза, которую он теперь иногда произносил, обращаясь к Элли. "Пошел шевелюриться у Барнета", — объявлял он. "Шевелюры Барнета". Так назывался салон, где он стригся.
— Э… я записан на три, мой мастер — Келли.
Ноготь цвета индиго рывками двинулся вниз вдоль колонки рукописных заглавных.
— Да. Грегори?
Он кивнул. В первый раз, когда он записывался по телефону, его попросили назвать себя, и он сказал: ”Картрайт". После паузы он поправился: ”Мистер Картрайт”, и только тогда до него дошло, почему возникла заминка. Теперь он видел себя в перевернутом виде в графе журнала: ”Грегори”.
— Келли сейчас освободится. А пока мы вас помоем.
Он все еще, несмотря на годы практики, не научился легко съезжать в нужную позу. Может, позвоночник теряет гибкость. Глаза полузакрыты, затылок осторожно опускается на край умывальника. Как будто плывешь на спине и не знаешь, когда вдруг надвинется стенка бассейна. Потом лежишь, выставив вверх кадык и ощущая шеей холод фарфора. Голова запрокинута, как перед гильотинированием.
Рыхлая девушка с безразличными руками повела с ним обычный разговор: ”Горячо?.. А я только из отпуска… Вам смягчить кондиционером?" — а сама тем временем, сложив ладонь чашечкой, вяло пыталась помешать воде затечь ему в уши. Вдруг без предупреждения она принялась массировать кожу его головы. Они делали это иногда, предоставляя ему догадываться зачем. Чтобы волосы меньше выпадали или с какой-то иной целью? Он не спрашивал. За годы посещений салона Барнета он выработал в себе некую полузаинтересованную пассивность. Когда практикантка с распаренным лицом в первый раз спросила его: ”Смягчить кондиционером?”, он отозвался: ”А вы как считаете?”, решив, что ее профессиональный взгляд на его волосы делает ее более компетентным судьей в этом вопросе. По логике вещей жидкость, называемая ”кондиционер”, может только улучшить кондицию твоих волос; но, с другой стороны, зачем было бы спрашивать, если бы ответ был предопределен? Обращение за советом вызвало у нее только замешательство, выразившееся в осторожной фразе: ”На ваше усмотрение”. Впоследствии он пришел к тому, чтобы говорить либо «Да», либо "Сегодня обойдемся, спасибо” — в зависимости от прихоти. И еще в зависимости от того, насколько добросовестно девушка защищает его уши от норовящей затечь в них воды.
Она заботливо отвела его в кресло, как будто человек, с которого капает, из-за этого уже чуть ли не слепой.
— Чаю, кофе?
— Нет, спасибо.
Не сказать чтобы здесь играли на лютнях и виолах, чтобы праздный люд обменивался здесь последними новостями. Что здесь было — это убойно громкая музыка, широкий спектр напитков и приличный выбор журналов. Обычно он принимался листать что-нибудь вроде «Мари-Клэр», женского журнала из тех, какие мужчинам не зазорно читать на людях.
— Привет, Грегори, как жизнь?
— Помаленьку. А у вас?
— Не жалуюсь.
— Поздравляю с новой стрижкой, Келли.
— А-а. Захотелось, знаете, новенького.
— Мне нравится. Фактура, линия. А вам?
— Не уверена.
— Что вы, бьет наповал.
Она улыбнулась. Он освоил этот искренне-неискренний род разговора. Всего-то двадцать пять лет понадобилось, чтобы выработать нужный тон.
— Ну и что мы сегодня делаем?
Он посмотрел на нее в зеркало — высокая девушка с модной короткой стрижкой, которая, если честно, не очень ее красила; ее лицо теперь показалось ему несколько угловатым. Но какая ему, в сущности, разница? Он был безразличен к своей собственной стрижке и записывался к Келли не ради ее каких-либо особых умений, а ради ее успокаивающего присутствия.
Не получив от него немедленного ответа, она предложила:
— Может, была не была, сегодня как в прошлый раз?
— Отличная мысль. — Он улыбнулся. Сегодня как в прошлый раз, и в следующий раз, и в следующий.
Он не был уверен, что ему действительно тут хорошо. В салоне царила оживленная разношерстность амбулаторного отделения больницы, где ни у кого нет ничего серьезного. Сносно тем не менее; социальные страхи у него давно прошли. Маленькие триумфы зрелого возраста. (Не могли бы вы, Грегори Картрайт, кратко суммировать вашу жизнь до настоящего момента? Пожалуйста: я изжил страх перед религией и парикмахерами.) Он так и не вступил в крестоносцы, кем бы они там ни были; он не угодил в лапы проповедников с горящими глазами, пока учился в школе и университете; теперь он знал, как вести себя, когда воскресным утром раздавался звонок в дверь.
— Это насчет Бога, — говорил он Элли. — Я с ними разберусь.
На крыльце обычно оказывалась принаряженная, вежливая парочка, зачастую один из двоих чернокожий, порой вдобавок с благонравным ребенком на буксире; к нему обращались с универсальным зачином, например: "Мы просто ходим от дома к дому и спрашиваем у людей, тревожит ли их состояние человечества". Фокус состоял в том, чтобы, отвечая, избежать как правдивого «да», так и высокомерного «нет», поскольку любой из этих ответов давал им плацдарм для наступления. Поэтому о