[60]. Как бы то ни было, развитие финансовых и торговых технологий в масштабе всей планеты позволило европейцам создать инфраструктуру и добиться значительных преимуществ, пусть и относительных, но сыгравших решающую роль в эпоху финансово-промышленного капитализма, который на рубеже XIX–XX веков обрел мировой размах[61].
Превращение Европы в провинцию, переосмысление специфики Запада
Если вкратце, то военное доминирование и колониализм позволили западным странам выстроить мир-экономику таким образом, чтобы извлекать из нее максимальную выгоду, а остальную часть планеты надолго отодвинуть на периферию. Повторим еще раз: в самой этой стратегии нет ровным счетом ничего чисто европейского. В первой половине XX века подобный эксперимент на части территорий Азии провела Япония, в итоге Корея и Тайвань смогли задействовать независимую стратегию своего развития только когда японскому колониализму пришел конец. Вырвавшись из-под колониальной опеки, с одной стороны западной, с другой – японской, после нескольких десятилетий шатаний в разные стороны, в начале 1980-х годов Китай наконец определил собственную стратегию развития, которая позволила ему подчинить себе целый ряд азиатских и африканских экономик – не таких богатых и занимающих гораздо худшее положение. Уникальность Европы заключается в том, что она первой в качестве эксперимента прибегла к этой стратегии, а потом на несколько столетий распространила ее на весь мир, опираясь на военное доминирование, которому долго нельзя было ничего противопоставить, и полное отсутствие достаточно организованной внутренней либо внешней оппозиции.
Однако то обстоятельство, что колониализм сыграл главную роль в становлении западного капитализма, еще не дает ответов на все без исключения вопросы. Чтобы их получить, нам также следует объяснить, почему Европа добилась преимуществ в военной и фискальной сферах. Для этого мы должны выявить специфичные механизмы, созданные на фоне конкуренции между разными странами континента, и территориальные структуры в период с 1500-х по 1800-е годы, хотя только ими данная тематика никоим образом не ограничивается. Между государствами индийского субконтинента, к примеру, тоже существовала довольно жесткая конкуренция, однако разделявшие их границы отнюдь не отличались той устойчивостью, что в Старом Свете. Некоторые исследователи отстаивают мысль о том, что производственные общественные отношения, присущие капитализму (и не встречающиеся больше нигде в мире), развились во время английских кампаний XVI–XVII веков, задолго до колониальной экспансии, которая таким образом не сыграла решающей роли. По их убеждению, становление этих отношений больше связано с процессом централизации государств, который начался очень рано[62]. Работы такого рода служат нам дополнительным стимулом и подлежат тщательному изучению. Вместе с тем категорично настаивать на подобном выводе нам мешают имеющиеся сегодня в распоряжении источники – слишком ненадежные и в подавляющем большинстве случаев касающиеся только Европы. На нынешнем этапе наиболее достоверным представляется выдвинутый Померанцем и Партасарати тезис о том, что общественно-экономические структуры, действовавшие до середины XVIII века в самых развитых регионах Европы, Китая, Японии и Индии, ничем особым не отличались, а расхождение между ними возникло только в контексте колониального и военного доминирования.
Вместе с тем нельзя исключить, что в будущем новые работы и неведомые доселе источники позволят подтвердить этот вывод, пока предварительный и шаткий. Расхождение между Европой и Азией на заре капитализма можно объяснить и многими другими факторами, в том числе и теорией, выдвинутой медиевистом Джакомо Тодескини, в соответствии с которой католическая церковь с течением веков создала в Европе весьма запутанную модель финансового, торгового и имущественного права с целью обеспечить свое выживание как религиозной и политической структуры, к тому же владеющей значительным имуществом, невзирая на то, что налагаемый на священнослужителей целибат даже не допускал их существования как класса[63]. Еще до него антрополог Джек Гуди выдвинул гипотезу о том, что многие особенности Европы, особенно касающиеся структуры семьи (запрет на браки между дальними родственниками, на усыновление и повторные браки вдов, идущий вразрез со всеми римскими обычаями), объяснялись неукоснительным стремлением христианской церкви накапливать материальные блага, утверждая себя в качестве имущей структуры, владеющей значительной собственностью и в этом отношении конкурирующей с семьей[64].
Другие ученые, среди которых Санджай Субраманьян, в своих работах решительнее чем кто-либо настаивают на том, что в основе европейского экспансионизма лежала геополитическая и религиозная мотивация. Ведь в свой Африканский поход португальцы отправились только для того, чтобы взять в кольцо своего извечного мусульманского врага – если бы им удалось отыскать на востоке континента гипотетическое христианское королевство, это позволило бы зайти исламу в тыл. Но после бесплодных поисков в Африке они достигли берегов Индии. И только через несколько лет Васко да Гама (выходец из духовно-рыцарских орденов периода Реконкисты) понял, что правители, встретившиеся ему в районе Коччи и Каликута, были не христиане, а индусы[65]. Роль соперничества с исламом в качестве побудительного мотива также подчеркивал Эдвард Саид, демонстрируя, как политический дискурс, клеймящий Восток и мусульман, выставляя их порочными по своей природе и неспособными к самоуправлению, использовался для оправдания колониальных проектов[66].
Клод Леви-Стросс, рассматривая проблему совсем в другой плоскости, выделял глубинные антропологические связи, по его мнению объединявшие самую западную и самую восточную части евразийского континента: на этих противоположных концах света имелись естественные границы, способствовавшие формированию государств (в первую очередь это касается Великобритании и Японии, но также и Франции, пусть и в меньшей степени). Кроме того, начиная с великих переселений эпохи неолита, они являлись хранилищами мифов, идеологий и знаний о мире[67]. Исследования в области формирования первых государств в эпоху неолита помимо прочего демонстрируют значимость ритуальных структур, равно как и хрупкость государственных образований, за исключением разве что территорий, ограниченных самой природой (острова, побережья океанов и морей[68]).
Экономическая и социальная история, история создания государства
В истории не только Европы, но и других территорий планеты несомненно сыграли огромную роль все эти факторы, поэтому полагать, что из их совокупности можно вычленить какой-то один, определивший траекторию, по которой в конечном счете пошло историческое развитие, было бы наивной, детской иллюзией. На данном этапе мне представляется полезнее ограничиться констатацией того факта, что развитие западного и в более широком смысле мирового капитализма опиралось на международное разделение труда, а также на безудержную эксплуатацию природных и человеческих ресурсов планеты, а основополагающую роль во всей этой истории сыграли властные отношения между государствами. Здесь важно отметить, что создание государства подразумевает не только фискальные или военные возможности. Этот процесс немыслим без представлений о мире, идеологии, самосознания, различных институтов, языков, а также «воображаемого сообщества», способного связать воедино миллионы человек, которые никогда не встречались раньше и не встретятся в будущем, но при этом худо-бедно согласны подчиняться общим для всех правилам, установленным государством[69]. В течение многих веков государственные структуры в общем случае контролировались доминирующими классами, нередко конфликтовавшими друг с другом, в том числе для реализации во всем мире проектов политического, колониального, торгового или религиозного господства. Но начиная с конца XVIII века в определении типов власти государства и тех политических проектов, которые оно реализует, все бо́льшую роль стали играть низшие классы, протесты и общественная борьба. Как таковое государство не зиждется ни на равенстве, ни на неравенстве, все зависит от того, кто его контролирует и с какой целью. Сходная двойственность в известной степени обнаруживается в случае как первых государств[70], так и периодов, предшествующих XVIII веку, при том, что для надлежащего изучения данного вопроса нам явно недостает достоверных источников[71].
Так или иначе, но при формировании каждого отдельно взятого государства задействованы специфичные, индивидуальные для каждого конкретного случая общественно-исторические процессы, включая борьбу и самоопределение, которые следует изучать как таковые. Это справедливо в отношении создания таких государств, как Великобритания и Франция в XVIII веке, становления Китая, федеральных соединенных Штатов Америки, Индии и Европейского союза в XXI веке. История капитализма и экономического развития напрямую подразумевает историю государства и власти, что придает ей глубинный политический и идеологический характер.
Глава 4. Вопрос репараций
Завершение периода рабства и колониализма, основополагающего в долгой борьбе за равенство, изучаемой в данной книге, повлекло за собой противостояние и конфликты, освобождение от чужого ига, но также и несправедливость, в качестве примера которой можно привести финансовую компенсацию рабовладельцам (но никак не рабам). Несмотря на то, что этот вопрос не получил широкую огласку, он все равно представляется очень важным хотя бы потому, что и сегодня поднимает тему репараций. Каким бы сложным он ни был, решать вечно его нельзя: для нас уже наступило время действовать, если мы, конечно, не хотим, чтобы в общественном сознании надолго закрепилось ощущение глубочайшей несправедливости. В более общем плане колониальное и рабское наследие заставляет нас переосмыслить на планетарном уровне взаимосвязь универсалистского правосудия с правосудием, способным возместить причиненный ущерб.