Под стрессами. Поведение народа
Стреляные воробьи
Мы вместе, как «коллективный человек», ведем себя так же, как и поодиночке. Пытаемся предугадать, инстинктивно, то, что будет, заранее уйти из рисков — переместиться, перевести имущество, массово сокрыться, хотя бы на край земли. Мы можем замереть, можем подчиниться, когда случится очередное столпотворение, можем толпами броситься прочь, можем пытаться бунтовать, бороться, можем просто умирать, растворяться в полях и лесах своей земли, медленно, год за годом.
Можем вдруг совершить чудо, поражая всех силой и энергией, можем встать стеной и одержать победу тогда, когда, казалось бы, сделать этого нельзя. Можем, как и любой другой человек, метаться между крайностями, между идеями, пытаясь найти свой путь. Можем быть гибельными для самих себя — и для других. Нас могут не любить — всех вместе, нас могут обожать — короче, мы следуем собственной судьбе, судьбе коллективной, и она, как и всякая судьба, может быть счастливой, может быть печальной, а может — никакой.
Собственно, во всех нас, в «коллективном человеке», есть то же рациональное зерно, что и в человеке отдельном, есть то же бессознательное — оно есть в любом животном стаде.
Всё так?
Есть прошлое, есть три ушедших века, чтобы разобраться.
П. Клее
Беги
1690–1725. Буйствовать, бежать, скрываться
Чем отвечал народ на крайности Петра Великого? На войны, повинности и налоги? На растрату народа и его средств к существованию?
Тоже крайностями: а) бегством, б) бунтами, смутой и разбоем, в) уходом в тень, сокрытием всего и вся.
Они пронизывают все время Петра и передаются дальше, по цепи поколений, создавая одну из основ того, что чувствовал и как действовал потом три века российский народ в «низах».
Бегство
По переписи 1710 г. обнаружилась убыль дворов в 19,5 % в сравнении с 1678 г. Если верить переписи, не делать никаких ревизий, то это примерно 1,2 млн чел. Как объяснялась убыль в материалах переписи? Умерли — 0,35 млн, взяты в солдаты и (безвозвратно) на работы — 0,25 млн, побеги — 0,45 млн, переходы в другие сословия — 0,1 млн, нищенство и прочее — 0,05 млн.[533] То есть больше 1/3 — бегство. А куда?
«Никогда в XVIII веке бегство не было так сильно развито, как в первой четверти века. Случался ли рекрутский набор, собирались ли подати, требовал ли тяжелых сборов и повинностей помещик, или происходило какое народное бедствие — от всего подобного население спасалось бегством… Особенной приманкой для беглых были вольные земли на юго-восточных окраинах государства, где не было помещиков, куда еще не проникли наборщики и сборщики».[534]
«Беглые не останавливались на окраинах русского государства и шли „за рубеж“, преимущественно на запад в польско-литовские области и в Крым».[535]
Где теперь их потомки?
Бунты и разбои
Астраханский бунт 1705–1706 гг., Булавина на Дону, 1707–1708 гг. (воевали более 50 тыс. чел. с обеих сторон), башкирское восстание 1705–1711 гг. Вот воззвание Булавина: присланные правительством на Дон для «розыску и высылки русских людей» «князь со старшинами… многие станицы огнем выжгли и многих старожилых казаков кнутом били, губы и носы резали и младенцев по деревьям вешали, также женска полу и девичья брали к себе для блудного помышления на постели, и часовни все со святынею выжгли… чинили нам многие разорения и нестерпимые налоги».[536]
Разовыми ли были эти бунты? Нет. «Восстания крестьян происходили в 1708 году в 43 уездах».[537] В 1709–1710 гг. — «приблизительно 60 уездов».[538]
Только во время усмирения астраханского бунта погибли более 10 тыс. чел.[539] В булавинском восстании — 23,4 тыс. донских казаков и членов их семей.[540]
Разбои — «повсеместное явление». «От разбоев… многие села и деревни вконец разорились» (Тверской уезд, 1712). Разбоем «многие дома и деревни разорены без остатка» (Ярославль).[541]
Сокрытие
Сегодня бы это назвали уходом в тень. По переписи 1710 г. число дворов убыло на 19,5 % в сравнении с 1678 г. Кажется, что причина одна — убыль населения. Но тут стоит вспомнить, что налоги брались не с «головы», а по дворам, и при огромной тяжести налогового бремени что должен делать тот, кто пытается их избежать? Правильно — искусственно соединять дворы. Там, где было два или четыре, должен появиться всего один, и даже перегородки между старыми дворами должны быть сломаны.
А что еще? Утаивать дворы от переписи. Не доносить о них или показывать их пустыми, несуществующими, хотя они вполне живы. «Писали дворы тягловые нищецкими и вдовьими, а живых мертвыми, а наличных беглыми».[542]
Так что остается загадкой, была ли действительно до 20 % убыль населения, если судить по убыли дворов (П. Милюков), или оно снизилось на 5–6 % (Б. Урланис).[543] Или же почти не убывало (М. Клочков). «Если число дворов убыло, то никак не больше 10 %, а население и того меньше. Весьма возможно даже, что количество населения к 1710 году… не уменьшилось».[544] Или даже оно росло (Водарский Я.). По его расчетам, «численность населения бесспорно возросла».[545]
Все это — оценки. Но что бесспорно — отчаянная утайка населением самого себя от государства, потому что тяжесть, идущая «сверху», скорость изменений, вызывающих массовое разорение, чрезвычайно велики. Следующая большая перепись (1719–1727) подтвердила это. В ней были утаены 2 млн душ, вскрытые последующей ревизией.[546]
Такой была человеческая цена реформ — утайка, разорение, беспощадность, с которой народ бросался в топку, когда государство решилось на отчаянный прыжок. Таковы уроки, данные петровской эпохой.
Беречь, свято хранить каждую российскую душу, любить ее, никогда и ни при каких условиях не создавать больше мира, в котором нужно таиться, из которого нужно бежать — именно это бы нужно нам твердить без конца. Но так твердить, чтобы запомнить навсегда. Принять для себя — окончательно и бесповоротно.
1800–2022. Бежать, бродить, сражаться. Отходники[547]
Кто сказал, что мы — закрепленный народ? Что мы прячемся за спиной государства или хозяина, лишь бы не пошевелиться? Нет, мы — странствующий, рисковый народ, готовый всегда двинуться за лучшей долей. Не только чтобы выжить, но и чтобы семье встать на ноги — доходами, имуществом. «Из примерно 50–54 млн российских семей не менее 10–15, а может и все 20 млн семей живут за счет отходничества».[548] Отходник — тот, кто на время уезжает из семьи, чтобы кормить ее, зарабатывая на стороне, и возвращается, как маятник — каждую неделю, через месяц, через полгода.
Одна треть всех семей в провинции живет за счет отхожих промыслов. Главное движение — к Москве, вокруг нее. Там 80 % отходников из Европейской России, еще 10 % — в Петербурге. Одна треть «трудоспособных» в Москве — не москвичи.[549] «В малых городах и сельских районах России нынче от 10–15 до 50–80 процентов трудоспособного населения (в основном мужского, но где-то велика и доля женского) находят себе заработок на стороне».[550]
Почему? В чем рациональность? Уехать от живого, теплого семейного бытия — в общежитие, в бытовки, в почти рабское существование большого города? Оторваться от земли? Ответы обычны. Где-то там, за горизонтом, можно получить на руки в 3–4 раза больше. И еще — там, где живешь, не хватает работы. Не прокормиться, не построиться, не выучиться.
Все это — не в первый раз. Через 100 с лишним лет мы повторяем тех, кто был до нас, кто также блуждал по российской земле. Весь XIX — начало XX в. избыток населения в нечерноземном центре России выплескивался, ради прокорма, в Петербург и Москву, расходился артелями и в одиночку по городам и весям, предлагая внаем десятки профессий и сотни видов товаров, своих, особенных. Жизнь кипела повсюду. «В пределах Европейской России отхожие промыслы захватывали в 1880-х… не менее 5 млн человек ежегодно».[551] Это примерно 6–7 % населения Европейской России. Четверть дохода крестьянских хозяйств в нечерноземных зонах Европейской России — за счет отходников.[552] Вот отчет губернатора за 1898 г.: «В Санкт-Петербургской губернии женщина почти повсеместно ведет крестьянское хозяйство…, тогда как мужская часть населения, главным образом, поглощена отхожими промыслами».[553]
Странствующий человек
Разве это закрепленный народ? Разве в нем мало свободы и риска? Есть масса описаний, чем занимались, из каких краев и куда шли на промысел от недокорма, от избытка населения, от скудости и малости земли. Но все-таки кто они? Разве только бедные, сирые и убогие?
Нет — за ними еще и достоинство, мечта, достаток. Вот свидетельство Александра Зиновьева: «Я родился в самой… дремучей русской глуши — в „медвежьем углу“[554] … Хотя земля там была неурожайной, хотя ее было немного, хотя хозяйство было довольно примитивным…, наш район был одним из самых культурных и зажиточных в России. … Это являлось следствием его бедности… В наших краях было невозможно прокормиться за счет земледельческого труда и мужчины испокон веков уходили на заработки в города — в Москву, Кострому, Ярославль, Иванов, Вологду. Там они становились мастеровыми… Основная масса мужчин, работавших в городах, считала городскую жизнь лишь подспорьем в содержании семей, остававшихся в деревнях… На старости мужчины навсегда возвращались в свои деревни… Когда в деревнях была самая напряженная пора, мужчины возвращались домой. Все, что они зарабатывали в городах, они использовали для деревенской жизни: строили дома, покупали дорогую одежду, посуду, драгоценности… Вместе с деньгами и вещами… привозилась и культура — городской язык, городская одежда, украшения, книги. Деревенские дома строились под влиянием городских квартир… обставлялись городского типа мебелью. Я бывал во многих районах России, но нигде не видал таких больших и красивых домов, как в нашем районе».[555]
Конечно, жизнь сложнее. Отходники — и батраки, и прислуга, и заводские, с жесточайшими условиями труда. И недоедать, и болеть, и нищенствовать, и преступать закон, и возвращаться ни с чем. Вот точка зрения другая, со статистических высот Петербурга: «Уход рабочих на заработки едва ли приносит чувствительную пользу населению… составляя скорее самое безотрадное и больное место в его жизни, как по причинам, вызывающим эти отхожие промыслы, так и по последствиям их, весьма часто… приносящим полное разорение, расстройство семьи и деморализацию».[556]
Еще один портрет отходника, 1905 г. Олонецкая губерния (Петрозаводск), зима, 6 месяцев — для промыслов. 80 % кустарей и ремесленников — земледельцы, от неимущих до самых зажиточных, 77 % — те, кому от 18 до 55 лет, 82 % — мужчины, среди них грамотных — 40 %, среди женщин — 7 %, только 27 % — «исправные хозяева», остальные — нищета, малоимущие.[557] И слабая надежда: «задавленная ныне деревня получит возможность вздохнуть свободно и беспрепятственно при свободном доступе в нее научных и интеллигентных сил».[558]
Но нам все-таки стоит помнить, что отходничество — не только страдание и подневольный уход из дома ради куска хлеба. Но еще и промысел, не Божий, а человеческий, способность взять на себя риски, свободный поиск, честная попытка думающего человека вырваться из самых трудных обстоятельств и сберечь семью. Приумножить ее имущество — выжать воду из камня. Не только прикрепленный народ — но еще и ищущий, странствующий, рисковый. «В центральной нечерноземной полосе… крестьяне… имеют больше денег, хотя получаемых не от земледелия, а от промысла».[559] Это замечание 1892 г. Больше денег!
По старинным лекалам
А что пишут социологи сейчас? Мы — наследники. «Отходник — хорошо социализированный, высоко мотивированный к труду, неприхотливый в быту и стойкий в трудностях обычно мужчина средних лет и крепкого здоровья. Общителен, умственно развит, обладает чувством юмора, мало пьет и позитивно смотрит на жизнь. Женат, имеет нескольких детей, ценит и любит свою жену. Самостоятельно обеспечивает себя и семью. Краткосрочная цель заработков — удовлетворение потребностей семьи, обустройство дома и надежное хозяйство, долгосрочная цель — „вывод“ детей в люди. Уровень жизни отходника выше уровня жизни его соседа… на заработки не ездящего… Дом отходника обычно выделяется добротностью и признаками заимствованной городской моды… Отличают отходников и транспортные средства обычно лучшего качества, чем у соседей. Хозяйство невелико; усадьба сведена к огороду. Скота не держат. Хозяйством, как и финансовыми вопросами, ведает жена. Отходник себя из местного общества не выделяет и поддерживает все родственные связи и знакомства, готов прийти на помощь. Пользуется уважением в местном обществе. В общественной жизни города, как и в политической, практически не участвует».[560]
Кто они? 3–5 млн дальнобойщиков, 2–3 млн охранников, до 5–7 млн самодеятельных (наемные, предприниматели). В Москве отходников 5–6 млн чел. (включая тех, кто из-за рубежа). Две трети не учтены статистикой (заняты неформально).[561] Больше всего их в строительстве, ремонте, торговле, аграрном секторе, в «пищевке», ЖКХ, в услугах. Везде, где нужен массовый дешевый труд, и там, где люди могут жить на ходу, неприкаянно. И еще — в цифровой экономике (можно работать за тысячи километров друг от друга). «Сбросишь на карточку», отдашь в конверте, «кинешь» деньги на электронный кошелек — и нет забот. Зачем стремятся в столицы? Там доходы кратно выше, чем в регионах.
Плюс не меньше 2 млн чел. за границей. Это примерно 3 % занятых, часто самых лучших, самых образованных. Часть из них — отходники, живут в самолетах.
Поразительно, как спустя 100 с лишним лет, после 60 лет запретов на движение людей, народ отвечает на разрушения в экономике, на бескормицу — свободой и трогается с места миллионами людей, иногда даже по старым маршрутам, стремясь не только за хлебом и теплом, но еще и за благополучием, за устроенным домом, образованием для детей.
Это соль земли российской. Больше 100 млн чел. живут в России в средних и малых поселениях. Способны трудиться 55–60 млн чел. Из них до 20 % — отходники (называются и более крупные цифры). Большинство из них — «люди сами по себе». Те, кого Зиновьев называл «Я сам себе государство». Люди, которые всегда в пути.
1890–2022. Бежать. Эмиграция[562]
Почему они бегут? Почему уже два столетия на Россию накатывают волны эмиграции? Год за годом выталкивают из своей земли, от чудесных мерцающих рек, от бесконечности, в которой есть все, что нужно для жизни — дороги, листва, цвет, хлеб, вечное движение, потому что земля — без края. Что еще нужно? Нам страшно отвечать на этот вопрос, лучше бы помолчать, но жизнь, старая и новая, берет за руки: говори, не молчи, в чем излом этой земли, этой сладостной земли, из которой бегут?
Сколько их?
В 1828–1915 гг. из России (в ее прежних границах) эмигрировали 4,5 млн чел. В первую «эпоху» эмиграции (1828–1859 гг.) — 33 тыс. чел. Население еще закреплено. Во вторую (1860–1889) — 1129 тыс. Уже много. В третью (1890–1915) — 3348 тыс. По нарастающей. Более 60 % осели в США.[563] А кто-то приезжал в это время в Россию на вечное жительство? Немалое число — 4,2 млн чел. Две трети из Европы, преимущественно из Германии и Австрии.[564] Так что не повальное бегство, почти баланс. Страна, ее люди — в целости.
Три волны эмиграций советского периода. Первая в 1918–1922 гг. — 1,5–3 млн чел. Вторая в 1941–1944 гг. — 0,5–0,7 млн. Третья, 1948–1990 гг. — 0,5 млн.[565] Огромные человеческие потери.
Наконец, четвертая волна. В 1992–2000 гг. — 0,9 млн чел.[566], в 2003–2010 гг. — больше 0,5 млн[567] (дальнее зарубежье). В 2010-е «там» осели еще 0,6–0,7 млн. По оценке ООН 2019 г., в дальнем зарубежье живут не менее 2,5 млн чел. с российскими корнями. А если добавить «ближнее» — 10,5 млн.[568]
Правда, в «четвертую волну» есть встречный поток. В России осели 11,6 млн международных мигрантов (ООН). Подавляющее большинство из них родились в постсоветских странах. Все смешалось в нашем доме с начала 1990-х.
Так кто же они — те, кто уходят? И зачем они это делают?
Имущие — на выход
Они бы никогда не уехали. Им было хорошо в своей земле. 1917–1922 гг. — это охота за имущими классами. «Революционная диктатура пролетариата есть власть, завоеванная и поддерживаемая насилием пролетариата над буржуазией, власть, не связанная никакими законами».[569] «Провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев».[570]
В 1918–1922 гг. уехали из России от 1,5 до 3 млн чел.[571] Вероятнее всего — примерно 2 млн.[572] Еще в 1926 г. заявили, что «вслед за отступавшими армиями белых, происходит массовое бегство политических эмигрантов, число которых по приблизительным прикидкам достигает 2 миллионов человек».[573] Из Крыма «на 126 судах вывезено было 145 963 человека, не считая судовых команд».[574] В конце 1920 г. в картотеке Главного справочного (регистрационного) бюро в Константинополе было 190 тыс. имен с адресами. Военные — 50–60 тыс. чел., гражданские — 130–150 тыс. За 1921 г. данных нет.[575]
Где они осели? 45 стран, от Абиссинии, Сиама и Японии до США.[576] Оценки разноречивы, но все же по докладу Ф. Нансена в 1928 г. в Лиге Наций, в 1926 г. в Германии — около 400 тыс. чел., во Франции — около 400 тыс., в Китае — 76 тыс., в Польше — 68 тыс., в Югославии — 38 тыс., в Латвии — 34 тыс., в Чехословакии — 30 тыс., в Болгарии — 28 тыс., в других странах — 300 тыс. (всего 1,1 млн).[577] 181 тыс. вернулись в СССР.[578]
«Всего во Франции русских было, вероятно, тысяч двести-триста. В Париже нас было тысяч восемьдесят… Через какой-нибудь год мы уже считали себя настоящими парижанами. Мы говорили по-французски, знали все, что творится вокруг нас, всюду работали с французами бок о бок… Правда, у нас был и свой быт: свои церкви, клубы, библиотеки, театры. Были свои рестораны, магазины, дела, делишки. Но это для общения, для взаимной поддержки, чтобы не потеряться в этой стране. В душе же каждый считал себя европейцем и парижанином».[579]
Кто остался от них к началу 1990-х русскими, с чистым русским языком? Кто пришел — из семей первой русской эмиграции — в Россию с деньгами и опытом в это время? Ведь были не только нищие, но и те, кто еще до мировой войны вывез капиталы. А вторые-третьи поколения были уже «на уровне» — выжили, поднялись, соединились с местными. Кто-то из них вернулся в Россию? Без реституции, просто чтобы быть дома. Ответ — считанные единицы.
Русские во Франции в конце 1920-х — до 400 тыс. чел., в 1946 г. — 52 тыс., в 1975 г. — 12,5 тыс., в 1990 г. — 4,7 тыс.[580] Имя этому — ассимиляция в 2–3 поколениях. Некому было приходить в Россию, да и незачем — у их семей отобрали имущество в России. И не вернули. А так — да, конечно, воспоминания, музеи, сантименты, фамильные реликвии. Приезды, чтобы посмотреть, где дом стоял. Или даже стоит. В России и за ее пределами масса семей — все помнящих.
Когда уходят народы
В XX в. Россия лишилась двух народов — сильных, умелых, ловких. Из нее ушли евреи и немцы. Есть еще остатки, и звания «последний российский еврей» или «немец» еще никто не приобрел, но самих народов уже нет.
В Российской империи евреев в 1897 г. — 5,2 млн чел.[581] В 1881–1914 гг. из России уехали 1,98 млн евреев.[582] Только в Северной и Южной Америке (большей частью в США) осели 1,3 млн.[583] Причины: страх — вспышки погромов с 1881 г., особенно в 1903–1906 гг., черта оседлости, ущемления в правах, враждебность государства и большой массы населения, бедность. «Погромы 1881–84 гг. сразу утроили русскую иммиграцию в Соединенные Штаты; события 1903–1907 гг. удвоили ее».[584]
По переписи 1939 г. в СССР жили 3,03 млн евреев, в т. ч. в РСФСР — 0,96 млн. В 1959 г. — 2,18 млн и 0,87 млн, соответственно. В 1979 г. — 1,94 млн в СССР, в России — 0,69 млн. Народ тает. Эмиграция, ассимиляция, низкая рождаемость. В 1989 г. уже 1,4 млн в целом по Союзу, в России — 0,55 млн. А дальше? Обвал, уход. В России по переписи 2002 г. — 0,23 млн, 2010 г. — 0,16 млн чел. Все меньше. В 1970–2001 гг. из России уехали 0,47 млн евреев в Израиль, США, Германию.[585] Народ решил уйти из страны.
Причина — память о гибели своих семей, о вражде, о несвободе именно в той земле, где родился. Эта память — долгая. От нее невозможно избавиться. И еще — страх того, что это повторится. С надеждой на перемены в других краях — там, где ты не хуже других. Можно было бы их удержать, если бы мы в 1990-е — 2010-е вознеслись, как ракета, как удачный проект, вызывающий изумление в мире. Но этого не случилось.
Уходят и немцы. В 1897 г. у 1,79 млн чел. в России родным языком был немецкий.[586] По переписи 1939 г. в СССР жили 1,43 млн немцев, в т. ч. в РСФСР — 0,86 млн. В 1959 г. — 1,62 млн и 0,82 млн соответственно. В 1979 г. — 1,81 млн в СССР, в России — 0,79 млн. В 1989 г. — 2,04 млн в СССР, в России — 0,84 млн. Народ постепенно прибавляет. А затем Германия открывает двери для всех, кто решит вернуться. И — уход. В 2002 г. в России остались 0,6 млн немцев, в 2010 г. — 0,39 млн чел. Наверняка сегодня еще меньше. Почему?
Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28.08.1941 г.: «По достоверным данным… среди немецкого населения, проживающего в районах Поволжья, имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы… В случае, если произойдут диверсионные акты … Советское правительство по законам военного времени будет вынуждено принять карательные меры против всего немецкого населения Поволжья… Для предупреждения серьезных кровопролитий… переселить все немецкое население». В Сибирь, Казахстан, на Алтай, навстречу сибирской зиме.
Это и было все немецкое население. Численность спецпоселенцев-немцев на 1.01.1953 г. — 1,2 млн, в т. ч. выселенные — 0,85 млн, репатриированные — 0,2 млн.[587] То, что случилось в 1990-е, — неизбежно. Немцы ушли из России — к своим. Да, они могли бы остаться, если бы у нас случилось чудо сверхбыстрого роста, интеграции с Европой. Но это чудо не произошло. И они продолжают уходить.
Экономическая эмиграция
А русские уходят? Те из них, кто готов рисковать, самые быстрые, сильные? Нет, не религиозная эмиграция (старообрядцы, духоборы, молокане и др., до 20–30 тыс. чел. в конце XIX — начале XX вв.),[588] а по принципу «рыба ищет где глубже, а человек — где лучше»? Cвыше 0,25 млн русских вместе с украинцами, белорусами и русинами уехали в США и Канаду в 1990–1913 гг.[589]
Следующая волна эмиграции из России — с начала 1990-х. Речь о Западе, о дальнем зарубежье. Да, велик миграционный обмен России с постсоветскими странами, у нас был миграционный плюс в несколько сот тысяч человек ежегодно. Для рабочего из Киргизии заработки в Москве — свет в окошке. А вот что с дальним зарубежьем (табл. 2)?
Даже за вычетом эмиграции евреев и немцев, получим больше 1 млн уехавших из России за лучшей жизнью в последние 30 лет. В 1993–2002 гг. 34 % эмигрантов из России были русскими. В потоке в Германию в 2003 г. — 35,5 %, в Израиль — 56,6 %, в США — 68,3 % (отметки эмигрантов в листках учета).[590]
А кто они? «В начале 2000-х среди иммигрантов из России в возрасте от 15 лет и старше значительную часть (43 %) составляли лица с высшим образованием… Американская перепись 2000 г. зафиксировала высокий образовательный уровень у уроженцев России: в возрасте от 25 лет и старше более половины из них имели степень бакалавра и магистра (52 %). Из американцев аналогичными степенями обладал только каждый четвертый».[591] Зачем они едут? Вот ответы эмигрантов в ЕС: 36,5 % — экономическая мотивация, 18,8 % — личные амбиции, 8,2 % — за лучшими условиями жизни, 7 % — образование, 29,4 % — безопасность.[592] Абсолютное большинство мотивов — экономические. Быть там, где лучше.
И еще — в эмиграции из России в дальнее зарубежье преобладали женщины. Это они отправлялись за лучшей судьбой. В 2009 г. в Италию женщины — 83 % потока эмигрантов, в Испанию — 68 %, во Францию — 65 %, в Нидерланды — 64 %, в Германию — 61 %, в США — 55 %.[593] От этого не по себе.
Таблица 2
Международные мигранты родом из России (в современных границах), 2019, тыс. чел.*
*UN DESA, Population Division, International Migrant Stock 2019 Database; US Census Bureau, Detailed Languages Spoken at Home; Russian Immigrants to Canada (The Canadian Magazine of Immigration, May 9, 2019)
Что дальше?
С конца XIX в. Россия — страна вывоза, ухода, увода людей, имущества, их идей, капитала. Стали уходить и русские — не власть имущие, не меньшинства, а просто народ, ищущий, где лучше. И, самое стыдное, — женщины. Причины? Слабость, неудачные, жестокие модели обществ 1900-х — 2010-х.
А что нужно — вместо? Общество, политика, полностью подчиненные качеству и продолжительности жизни в России. Мы занимаем 100–106-е места в мире по продолжительности жизни. Нужны воздух свободы, «движуха», максимум поддержки общества и государства — всем, кто придумывает, создает новое, берет на себя риски и ответственность за рост, технологии, будущее. Социальная рыночная экономика (континентальная модель) очень нам подходит. Даже по корням (в России многое вышло из немецкой практики). Или израильская и чешская модели — много государства, много оберега для людей, но и много свободы, дух семьи как главного в обществе.
Все это, скорее, точка опоры — для того чтобы мы нашли свой собственный образ жизни. Но главное в нем должно быть одно — притяжение людей. Не выталкивание.
Только тогда есть надежда, что хотя бы часть из миллионов людей, покинувших Россию в 1990-е — 2010-е, вернется. Мечта? Да, конечно. Должна быть мечта. Китайцы даже в отъезде поколениями остаются китайцами. Их деньги, знания, связи — огромная помощь материковому Китаю. Пусть и русские останутся русскими. Пусть евреи и немцы, родившиеся в России, в своих семьях помнят об этом и придут обратно с новыми идеями и надеждами.
И еще: пусть никогда не повторится история белой эмиграции или этнической, сто с лишним лет тому назад. Их потомки уже не вернутся в Россию. Они растворились среди других народов, разве что в осколках помня ту землю, из которой вышли. Это 10–12 млн человек. Они навсегда потеряны для нас.
П. Клее