Спустя время Вольтер и маркиза дю Шатле расстались. Каждый нашел себе нового любовника, а в 1749 г. маркиза умерла после родов ребенка от поэта Жана-Франсуа де Сен-Ламбера. В письме к Фридриху, теперь уже королю Пруссии, Вольтер писал, что дю Шатле была «великим человеком, единственный недостаток которого заключался в том, что он был женщиной».
На протяжении их связи высокомерного Вольтера не покидала мысль, что в их паре блестящим ученым была дю Шатле, а не он. По-видимому, именно она написала какие-то из трудов Вольтера о Ньютоне, возможно, большинство из них. Маркиза понимала Ньютона на таком уровне, который был недоступен для Вольтера. Хуже всего было то, что в жизни дю Шатле уже существовал мужчина, равный ей в научном плане, – Мопертюи. Она знала его с юных лет, когда он был ее учителем, и любила его.
Нет никаких доказательств, что Мопертюи отвечал дю Шатле взаимностью, но Вольтер так и не смог побороть ревность. В 1736 г. в Сире начинают прибывать письма от Мопертюи «с полюса», находившегося в Лапландии, где ученый занимался измерением земного меридиана, чтобы определить точную форму Земли. В то время многие считали, что Земля имеет слегка вытянутую форму и растянута на полюсах, но Мопертюи пытался доказать предположение Ньютона, что Земля, напротив, немного сплюснута у полюсов. Исследователь вернулся из экспедиции как национальный герой и возглавил Французскую академию наук. Вольтер, не состоявший в академии наук, решил серьезно заняться физикой. Оценить свои способности он попросил друга – математика и астронома Алекси Клеро, известного своей прямотой. Клеро не был поражен успехами Вольтера и посоветовал ему вернуться к литературе.
В 1750 г., вскоре после смерти маркизы дю Шатле, Вольтер приехал в Берлин, где правил Фридрих Великий. Король назначил своему старому другу щедрый пансион в 20 тыс. франков, но и здесь Вольтер почувствовал себя обойденным Мопертюи, который за несколько лет до этого возглавил Прусскую королевскую академию наук и руководил одновременно аналогичной организацией в Париже. Именно тогда Вольтер написал первые сатирические стихи о Мопертюи, озаглавленные «История доктора Акакия и уроженца Сен-Мало»[23]. Фридрих велел книгу сжечь, а Вольтера на короткое время даже засадил в тюрьму. Позднее вышла книга, в которой говорилось то, о чем знали все, кто бывал при дворе короля Пруссии, но о чем никто не осмеливался сказать вслух: Фридрих был гомосексуалистом[24]. Поговаривали, что автором книги был Вольтер, и после этого их отношения с Фридрихом стали натянутыми. Позднее, в последние годы жизни Вольтера, они примирились.
Именно от Мопертюи Вольтер впервые узнал о Джоне Нидхеме. В 1752 г. Мопертюи опубликовал серию писем с изложением своих мыслей по ряду научных вопросов. Одно из них было посвящено происхождению жизни и отсылало к «Естественной истории» Бюффона и статьям Нидхема в Philosophical Transactions. Мопертюи описывал эксперимент Нидхема и «маленького угря», который «был похож на маленькую рыбку», а «если высыхал и оставался безжизненным на протяжении нескольких лет, всегда был готов ожить при возвращении в свою среду». Однако Мопертюи представил наблюдение Нидхема иным образом. «Не погружает ли все это, – продолжал он, – тайну происхождения жизни в еще бо́льшую темноту, чем та, из которой мы пытались ее извлечь?» Вывод был ясен, по крайней мере для Вольтера. По его мнению, Мопертюи, как и большинство французских интеллектуалов его круга, вновь поднимал вопрос о существовании Творца.
Вольтер с презрением ответил на письма Мопертюи. Он написал еще одно сатирическое произведение «Памятное заседание» (Séance memorable), представлявшее собой пародию на жизнь в Берлине: Мопертюи председательствовал на роскошном обеде, где подавали «великолепный паштет из находящихся в животе друг у друга угрей, внезапно народившихся из разведенной муки», и «рыбу, возникшую из проросших зерен пшеницы». В тот момент Вольтер все еще мог считать научные увлечения Мопертюи смешными, но вскоре понял их опасность.
К тому времени, когда Вольтер начал вести переписку с Нидхемом, он был стареющим философом, идеи которого уже не казались столь радикальными в изменившейся французской интеллектуальной среде. Он прожил долгую жизнь, и мир, казалось, начал потихоньку забывать о нем. На фоне усиливающихся призывов к республиканской или даже демократической форме правления его идея о благе просвещенной монархии устарела. Его религиозные взгляды, когда-то столь провокационные, теперь выглядели банальными. В годы его молодости те, кто ставил под сомнение религиозные догмы, были малочисленны и осторожны. Их противники практически не видели разницы между атеистами, деистами и теми, кто был между ними. Более того, часто такого разграничения не делали и сами приверженцы атеизма или деизма. Теперь все изменилось. Люди были смелее, а те, кто называл себя атеистами, стали гораздо более дерзкими.
Религиозные взгляды Вольтера, как и его мнение по многим другим вопросам, иногда были субъективными и часто противоречивыми. Неизменной, по существу, оставалась только ненависть к суевериям. Временами его доказательства существования Бога были весьма утилитарными. Он боялся, что в мире, где нет высшего существа, нет и морали, нет понятий добра и зла. «Если бы Бога не существовало, – писал он, – его следовало бы придумать»[25]. Вольтер любил ссылаться на самого себя, тем самым повышая собственную значимость. Данная фраза относилась к числу его любимых высказываний.
Была и другая причина, по которой Вольтер защищал Бога перед лицом открытого неверия: он действительно считал природу результатом божьего промысла. В «Словаре» он высмеивал представление о «действующем Боге», но он и в самом деле верил в создавшего весь мир Творца, которого называл «Высшей бесконечностью». Горы стоят там, где их установил Бог. Они никогда не двигались, как утверждали некоторые натурфилософы, включая Бюффона. То же самое относилось к морям и лесам. Окаменелости не были остатками давно вымерших существ, как предполагали некоторые. Они ничего не могут рассказать ни о мире, в котором мы живем, ни о том, что было раньше.
Мир устроен слишком сложно, чтобы возникнуть случайным образом. Все, что нас окружает, было тщательно продумано. Природа имеет свои законы, но эти законы – часть плана Творца, результат «разумного замысла» (именно так в один прекрасный день стала называться эта концепция). Взгляды Вольтера на устройство мироздания во многом совпадали со взглядами другого деиста – Ньютона. В книге о Ньютоне, созданной в Сире, Вольтер писал следующее: «Если я исследую, с одной стороны, человека или шелковичного червя, а с другой стороны, птицу или рыбу, я вижу, что все они сформированы изначально». Возможно, мир и есть машина (часы), как предположил Декарт, но он всегда был такой машиной. Он был таким с самого начала, полностью оформленным, готовым. «Часы, – утверждал Вольтер, – предполагают наличие часовщика». Если он ненавидел организованную религию, то не в меньшей степени ненавидел и атеизм.
По мере того как Вольтер знакомился с идеями Мопертюи, Нидхема и Бюффона, он, как ему казалось, начинал разбираться в них лучше, чем их авторы. Вольтер видел этих трех людей опасной кликой, идеи которой толкают к материализму, а тот неизбежно ведет к атеизму. Суть первых пяти писем Вольтера Нидхему по поводу чудес сводилась примерно к следующему: «Вы создали себе некую репутацию среди атеистов, произведя угрей из муки и сделав вывод, что, если мука производит угрей, все животные, начиная с человека, должны были появиться тем же способом <…> из куска земли, как из теста». В следующих письмах тон Вольтера становится более жестким. Он называет Нидхема торговцем угрями (l’Anguillard) и «ирландским иезуитом». Последнее прозвище должно было казаться Вольтеру самым чудовищным оскорблением, поскольку он был воспитан иезуитами и ненавидел их, а ирландцев считал безнадежно одураченными суевериями. Микроскоп Нидхема он называл «лабораторией атеистов». Нидхем, как любой уважающий себя англичанин, попытался игнорировать прозвища, но обвинение в атеизме отрицать было сложнее. Тем более что оно, как выяснилось, полностью подтверждается на страницах книги, потрясшей всю Францию.
В середине XVIII в. жизнь деятелей Просвещения в Париже вертелась вокруг одного дома, который называли «Отелем философов», «Синагогой» или «Булочной». Последнее объяснялось тем, что одним из наиболее радикально настроенных посетителей дома был Николя Буланже (от фр. la boulangerie – булочная). Этот философ написал чудовищную книгу, в которой предположил, что все религии возникли в ответ на крупнейшие природные катастрофы, произошедшие на ранних этапах развития человечества. Люди стали верить в сверхъестественные явления просто из страха перед природой. Буланже был скептиком и мыслителем, и он прекрасно вписывался в круг посетителей «Булочной».
Владельцем дома был барон Поль Анри Тири Гольбах, настоящее имя которого Пауль Генрих Дитрих фон Гольбах. Этот немец с другого берега Рейна пять лет вращался в радикально настроенных кругах Амстердама и Лондона, а затем прибыл в Париж, где обзавелся французским именем и французской женой. Как и Бюффон, еще один частый гость в «Булочной», Гольбах стал невероятно богат благодаря наследству, полученному от дяди, которому он был обязан и дворянским титулом. На окраине города он приобрел большое поместье, завел собственного священника и держал его еще долгие годы после того, как перестал верить в Бога. Внешние атрибуты и статус значили для него чрезвычайно много.
«Булочная» всегда была для Гольбаха центром мира, как и для очень многих интеллектуалов, часто его посещавших. Дважды в неделю Гольбах устраивал роскошные обеды для друзей. Говорили, что здесь подают лучшую в городе еду. В разное время здесь бывали Дэвид Юм, Адам Смит и Бенджамин Франклин. Близким другом и частым гостем Гольбаха был молодой и блестящий математик Дени Дидро. В свое время здесь гостил и Жан-Жак Руссо. Гольбах написал несколько статей для «Энциклопедии» Дидро и, возможно, был прототипом де Вольмара в самом известном романе Руссо «Юлия, или Новая Элоиза». Все члены этого круга были радикалами. Некоторые, возможно, были настроены так же радикально, как Гольбах, но дерзких, как он сам, было мало.