хность планеты постоянно изменялась в результате вулканической активности, не соизмеримой ни с какими современными катаклизмами. Под возбуждающим действием солнечных лучей и вулканического тепла атмосферные газы могли расщепляться на составные части, которые затем могли вступать в реакции с образованием новых соединений и растворяться в океанах, покрывавших значительную часть поверхности планеты. Эта длинная цепь химических превращений могла привести к синтезу органических соединений и в конечном итоге неких доклеточных структур, представлявших собой промежуточное звено между живой и неживой материей. Холдейн выдвинул удивительно похожую идею, и в результате сочетания идей двух ученых родилась гипотеза Опарина – Холдейна.
Гипотеза Опарина – Холдейна выдержала проверку временем и сохранила свое значение в последующие десятилетия, когда значительно преумножились наши знания о геологических и атмосферных условиях в период возникновения жизни на Земле. К концу прошлого столетия благодаря геохимии, применяющей законы химии для объяснения планетарных процессов, было доказано, что в первичной атмосфере Земли действительно было мало кислорода. Такое положение дел сохранялось на протяжении почти двух миллиардов лет, пока жизнь не изобрела фотосинтез, при котором выделяется кислород. А без кислорода не существовало озонового слоя, защищающего Землю от ультрафиолетовых солнечных лучей.
Этот последний аспект – мощный поток космической энергии на Землю – сыграл ключевую роль в моделях Холдейна и Опарина. Именно он был движущей силой синтеза органических соединений, которые перемешивались и образовывали простые молекулярные агрегаты. Они были проще любых современных одноклеточных организмов, но все же достаточно сложными, чтобы воспроизводить самих себя из органических веществ. Некоторые структуры имели такую степень сложности, что Холдейн назвал их «полуживыми»; Опарин называл такие молекулярные агрегаты коацерватами.
Здесь мнения двух ученых расходились, и это имело большое значение для исследований последующих лет. Опарин и Холдейн по-разному определяли суть различий между живой и неживой материей. Опарин считал ключевым элементом жизни клеточный метаболизм – набор химических реакций, превращающих питательные компоненты из внешней среды в живую материю. Жизнь для него была химическим процессом, и важнейшими ее элементами он считал белки, помогающие осуществлять этот процесс. Такого направления мысли придерживаются сторонники концепции первичности метаболизма.
Холдейн видел основу жизни в генах. Его концепция промежуточной стадии между живой и неживой материей подкреплялась информацией о вирусах, о которых ученые в то время имели весьма ограниченное представление[46]. Вирусы мельче бактерий, и разглядеть их под микроскопом удалось только после 1933 г. Ученые долго спорили, можно ли относить вирусы к живым существам или нет. Холдейна особенно заинтересовали бактериофаги – вирусы бактерий. Ему казалось, что они соответствуют критериям «полуживых» организмов. В 1915 г. франко-канадский микробиолог Феликс Д’Эрелль попытался понять, почему вода из индийских рек Ганг и Ямуна удивительным образом защищает от заражения холерой, хотя она полна нечистот и опасных бактерий. Д’Эрелль обнаружил, что в этой воде жил удивительный «пожиратель бактерий» (бактериофаг). Вскоре ученые показали, что бактериофаги способны размножаться внутри бактериальных клеток.
Научное мировоззрение двух ученых складывалось в разной среде. В СССР генетику считали «буржуазной наукой», основанной на принципе «выживания сильнейшего», несовместимом с идеалами марксизма. На западе генетика революционизировала биологию, и Холдейн был одним из ее главных теоретиков.
Хотя основные принципы генетики были заложены францисканским монахом Грегором Менделем еще в середине XIX в., его работа почти никому не была известна, пока в 1900-х гг. одновременно несколько ученых не осознали ее важности. Идеи Менделя вскоре распространились повсеместно, и с 1906 г. ученые стали использовать слово «ген» для определения единицы наследственности.
Холдейн работал на переднем крае генетики с самого начала. В 1901 г. ему было девять лет, когда отец взял его с собой на одну из первых лекций по теории Менделя. Генетика на всю жизнь стала одним из любимых предметов Холдейна; ей посвящена значительная часть его статей и экспериментальных исследований. Холдейн понял связь между теорией Дарвина о естественном отборе и теорией Менделя о наследовании признаков.
На Западе генетика завоевывала популярность с невероятной скоростью. Ее основные положения были достаточно просты для понимания и доказательства, даже для девятилетних детей (таких, как Холдейн). Однако в СССР в середине 1920-х гг. изучение генов практически прекратилось, поскольку в стране под руководством Сталина наука тоже подчинялась тоталитарным установкам марксизма, а генетика и «выживание сильнейшего» были несовместимы с утопической идеей об абсолютном равенстве.
Можно сказать, все худшие признаки распада советской науки в этот период материализовались в лице агронома Трофима Лысенко, который на протяжении 20 лет тормозил развитие генетики в СССР. Украинец Лысенко был сыном неграмотного крестьянина, и долгое время о нем как об ученом никто не знал, пока в 1927 г. в газете «Правда» не была опубликована заметка «Поля зимой»: «Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается ощущение зубной боли, – дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой, и лицом незначительный, – только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать». Лысенко быстро поднимался по советской бюрократической лестнице через грубый макиавеллизм и преклонение перед Сталиным, а данная характеристика оставалась на удивление верной.
Лысенко был одним из поклонников маргинальной теории Ламарка о наследовании приобретенных признаков. Основываясь на теории Ламарка, он пытался вывести морозоустойчивые сорта зерновых культур. Якобы созданный им метод превращения яровой пшеницы в озимую оказался катастрофой для сельского хозяйства, уже пострадавшего от массовой коллективизации. За несколько лет миллионы жителей страны умерли от голода.
Однако Лысенко активно использовал свое крестьянское происхождение, чтобы понравиться Сталину, и быстро занял ведущее положение в советской биологии. Результат его управления был катастрофическим. Большинство ученых, работавших при Лысенко, существовали в атмосфере страха и подгоняли свои теории в соответствие с марксистскими догмами, несогласные же могли поплатиться жизнью.
Одной из жертв Лысенко был генетик Николай Вавилов, некогда организовавший первый приезд Холдейна в Россию. Хотя Вавилов был одним из самых горячих сторонников идей Менделя, он попытался не ссориться с Лысенко и даже способствовал его избранию в Академию наук Украины. Тем не менее в 1940 г. Вавилов был арестован за шпионаж. Его приговорили к высшей мере наказания, однако затем заменили расстрел 20 годами тюремного заключения. Вавилов умер в тюрьме от голода и болезней. К 1948 г. почти все генетики страны были «проработаны» на партийных собраниях и были вынуждены отказаться от своих научных изысканий.
Деятельность Опарина в «эпоху» Лысенко осталась темным пятном на его биографии. Летом Опарин и Лысенко вместе снимали дачу и вообще считались друзьями, однако в оруэлловском мире сталинской России невозможно было догадаться об истинной природе человеческих отношений. Безусловно, марксистская теория повлияла на работу Опарина. В молодости Опарин казался настоящим коммунистическим ученым, что в последние годы существования СССР стало редкостью, поскольку период репрессий выдавил из научной среды все капли подлинного идеализма. В каком-то смысле подход Опарина к вопросу о происхождении жизни мог быть связан с его марксистскими взглядами. Возможно, ему помогло то, что советские ученые в меньшей степени были зажаты в рамках какой-то одной дисциплины, чем их западные коллеги. Рассуждая о медленных, но неизбежных эволюционных изменениях, приведших к появлению жизни, Опарин был близок к теории Фридриха Энгельса, изложенной в «Диалектике природы». Хотя Опарин никогда не опирался на теории Лысенко, до 1950-х гг. он старался не касаться генетики, которая в конце столетия стала неотъемлемой частью исследований происхождения жизни[47].
Многие ученые-диссиденты видели в Опарине в худшем случае союзника Лысенко, в лучшем случае – его пособника. А многочисленные друзья Опарина в разраставшемся международном сообществе ученых, занимавшихся вопросом происхождения жизни, не могли совместить его деятельность при Лысенко с образом милого и добросердечного человека, умевшего очаровать любого.
Что касается Холдейна, ему невыносимо было наблюдать, как самое сильное в мире коммунистическое государство сползало в безумие лысенковщины. В 1948 г., на пике борьбы с генетикой в СССР, Холдейна заставили публично выступить с осуждением генетики на съезде коммунистической партии Великобритании. В следующем году Холдейн вышел из партии.
Однако он не отказался от левых взглядов. С отвращением узнав о вторжении британских войск в Египет в период Суэцкого кризиса 1956 г., Холдейн эмигрировал в Индию, жившую в условиях политики умеренного социализма, проводимой Индийским национальным конгрессом. Холдейн полюбил приютившую его страну, стал вегетарианцем и носил традиционную набедренную повязку, так что его иногда принимали за гуру. Он любил шутить, что отправился в эмиграцию, поскольку устал носить носки. «Шестьдесят лет в носках вполне достаточно», – написал он. После смерти Холдейна его именем была названа важная магистраль, проходящая перед самым крупным в Южной Азии научным центром недалеко от Калькутты.
В 1963 г. Холдейна попросили выступить на тему о происхождении жизни на нескольких конференциях и собраниях в США. Одно из мероприятий происходило в Институте биологических наук в Северной Каролине. Поскольку закон штата запрещал членам коммунистической партии выступать на мероприятиях, организованных за счет государственного финансирования, Холдейна спросили, состоит ли он или состоял когда-нибудь в коммунистической партии. Он отказался отвечать на этот вопрос, заметив, что в СССР приглашенных лекторов не спрашивают, являются ли они членами консервативной партии. Он также сказал, что «использует этот пример для агитации против законов страны, которые, совершенно очевидно, идут вразрез с принципами отцов-основателей».