В десятилетия, последовавшие за Наполеоновскими войнами, литовские земли стали значительно отличаться от других балтийских территорий — это проявлялось в процессе освобождения крестьян, в реализации реформ, в массовом переходе населения в православие и т. д. Конечно, крестьяне, говорившие по-литовски, теперь проживали в трех или четырех примыкающих друг к другу губерниях (а также в Малой Литве в Пруссии), и их ежедневная жизнь определялась различными административными практиками и правилами. Большинство литовских крестьян оставались крепостными до 1861 г.; вся территория бывшего Великого княжества Литовского имела меньше городов, чем другие балтийские губернии; римская католическая церковь по-прежнему оставалась здесь могущественной силой; существовавшее ранее этническое и лингвистическое разнообразие, характерное для Великого княжества Литовского до разделов Речи Посполитой, оставалось столь же значительным и даже увеличилось вследствие экспансии пришлого населения. В отличие от Эстляндии, Лифляндии и Курляндии, здесь недовольной русским правлением была одна значительная социально-экономическая группа населения — дворяне-землевладельцы. Ее происхождение было трудно определить: большинство дворян полонизировались как с точки зрения языка, так и культуры, и было бы нелегко провести границу между собственно литовским и определенно польским самосознанием, если речь шла о дворянстве. Связи между польскими и литовскими землевладельцами Речи Посполитой были глубокими и касались как генеалогии и языка, так и культуры в целом. Для людей извне, и особенно представителей российской администрации, различия между ними были неясны и в конечном итоге не важны. Однако дворянство, как и представители некоторых семей магнатов, имело выраженную историческую память: Речь Посполитая распалась всего лишь поколение назад, в 1795 г. Многие из них сохранили «остаточную лояльность» этому независимому государству, хотя за прошедшие десятилетия такое чувство и сгладилось. Более того, потомки последнего поколения, заставшего это государство, выросли в Европе, где витали революционные идеи, Наполеон только что значительно изменил жизнь в Центральной Европе, и здесь развивался политический либерализм. Краткое присутствие Наполеона в Прибалтике, фактически, закончилось в 1815 г., когда было создано так называемое Царство Польское, так что восстановление прежних политических форм не могло произойти нигде, кроме фантазий. Другими словами, у петербургского правительства были серьезные причины не доверять политическим элитам приграничных польских и литовских земель, и недоверие это оставалось вполне актуальным в xтретьем десятилетии XIX столетия.
Александр I, однако, обращался с бывшими территориями Речи Посполитой в некоторой степени милостиво, видя возможность поэкспериментировать с конституционализмом, как он экспериментировал в балтийских губерниях с аграрными реформами. Игнорируя подозрительность своих приближенных, он был толерантен к польской Конституции и не стремился русифицировать судебную и образовательную систему Царства Польского. Несколько высокопоставленных польских аристократов могли в какой-то степени влиять на политику Александра в этих приграничных территориях. Однако такой либерализм практически не умиротворил дворянство, и в первые два десятилетия правления Александра продолжали расти антиимперские настроения, особенно среди молодых людей, учившихся в Виленском университете или окончивших его. Деятельность некоторых из этих конспираторов, например так называемых филоматов[20], была раскрыта и жестоко подавлена, что, в свою очередь, поддержало репутацию российской администрации как угнетающей силы. Это вмешательство правительства представляло собой российскую версию антинационалистической политики, проводимой в Европе министром иностранных дел империи Габсбургов Клеменсом фон Меттернихом, считавшим все проявления национализма в постнаполеоновской Европе опасными для порядка, установленного в 1815 г. Венским конгрессом. «Система Меттерниха» была направлена главным образом на высшее образование на территориях Германии и Австрии.
На польских и литовских землях антирусский национализм привлекал таких будущих светил национальной культуры, как поэт Адам Мицкевич (один из основателей общества филоматов), выдающихся профессоров и даже иерархов католической церкви. По-настоящему сильной оппозиция царской власти стала в 20-е годы XIX в., особенно после того, как относительно толерантный режим Александра I сменился в 1825 г. консервативным правлением Николая I. В конце концов, деятельность оппозиции была подхлестнута событиями во Франции 1830 г., когда восстановленная на троне династия Бурбонов была сброшена и заменена так называемой буржуазной монархией Луи Филиппа. Польские политические беженцы во Франции сообщали своим собратьям на родине о том, что реакционные режимы снова оказались в обороне. В ноябре 1830 г. в Царстве Польском началась открытая борьба против российского присутствия — как политического, так и военного; к марту 1831 г. конфронтация перекинулась и на литовскую территорию. Однако и там, и там борьба закончилась к октябрю 1831 г., когда «революция» потерпела поражение.
Хотя на протяжении четырех-пяти месяцев литовские «революционеры» провозглашали, что контролируют ситуацию, их успехи были иллюзорными: во-первых, они не были готовы к продолжительной войне; во-вторых, их цели были нечетко сформулированы. Революционеры вступили в фазу военных действий внутренне разобщенными, как это было и в предшествующие годы. Некоторые из повстанцев считали, что сражаются за восстановление Речи Посполитой, другие верили, что на освобожденной территории появятся прежние границы между Польшей и Литвой, а третьи полагали, что в результате их действий появится новое польское государство. Некоторые же из сражавшихся в литовских землях думали, что борются за освобождение Литвы как от поляков, так и от русских. Цели восстания в литовских провинциях были особенно туманными, поскольку среди его участников находились те, кто, хотя и владел в равной степени польским и литовским языками, культурно и социально были ближе к Польше, чем к литовскому крестьянству.
Помимо этого, в Литве отсутствовала сколько-нибудь постоянная вооруженная оппозиция российским войскам, и оружия было недостаточно. Более того, литовские крестьяне быстро прекратили поддерживать освободительное движение, как только стало ясно, что дворянство не заинтересовано в какой бы то ни было аграрной реформе, не говоря уж об отмене крепостного права. В результате к осени 1831 г. восстание потерпело поражение как в Польше, так и в Литве, его лидеры либо были арестованы, либо бежали за границу (в основном во Францию), и ни одна из целей восстания не была достигнута. В Виленской губернии под судом оказалось 3880 повстанцев; 150 поместий было конфисковано. За этим последовали вполне предсказуемые репрессивные меры российского правительства. Были введены новые налоги, расширена цензура, польская монархия отменена как явление, остатки польской армии распущены[21]. В литовских землях в 1832 г. был закрыт Виленский университет, а в 1840 г. отменен Третий Литовский статут, замененный российским законодательством. Русский язык стал официальным для всех структур и всего делопроизводства, и вскоре все главенствующие позиции в этих губерниях заняли русские. Цензура проникла и в сферы влияния католической церкви, в результате чего проповеди стали подвергаться проверкам, а монастыри закрылись. В 1840 г. Николай I потребовал, чтобы термины «Литва» и «Белоруссия» не использовались более в официальной переписке применительно к западным губерниям. Повторение названий девяти губерний, на которые делились теперь Польша и Литва, — Гродненской, Киевской, Ковенской, Минской, Могилевской, Подольской, Волынской, Виленской и Витебской — было направлено на то, чтобы стереть из официального употребления прежние обозначения территориальных единиц и устранить возможность налаживания связей между новыми административными единицами. На севере балтийским губерниям Эстляндии, Лифляндии и Курляндии было разрешено сохранить исторически сложившиеся до присоединения к России территориальные обозначения, однако новые названия литовских земель, принятые после 1830 г., были направлены на то, чтобы стереть историческую память.
Одна из новых административных единиц, на которые были поделены земли бывшего Великого княжества Литовского, — Витебская губерния стала играть для латышского населения ту же роль, что и Малая Литва на территории Восточной Пруссии — для литовцев. Бывшая Польская Ливония— Инфлянты (Латгалия) — была присоединена к Витебской губернии, представляя собой самые западные ее районы (около одной трети провинции). В этих районах проживало около 190 тыс. крестьян, говоривших на диалекте латышского языка. Вряд ли российская администрация понимала это обстоятельство или беспокоилась об этом, поскольку она имела дело в первую очередь приблизительно с 280 поместьями этого региона, владельцами и арендаторами которых были полонизированные немецкие семьи, прибывшие позже русские дворяне и несколько польских магнатов. Несколько латгальских землевладельцев, вдохновленных примером отмены крепостного права в соседних провинциях — Эстляндии, Лифляндии и Курляндии в 1817–1819 гг., разработали собственный проект освобождения крестьян и даже добились того, что Александр I одобрил эту идею, но проект остался нереализованным из-за глубоких разногласий между его инициаторами по поводу того, как именно следует его осуществлять. Соответственно, сельская местность Латгалии так и осталась «нереформированной», и в правление Николая I российская администрация относилась к этому региону, как к другим литовским землям, то есть как к «подозрительным», из-за польского влияния. Восстание 1830–1831 гг. имело в Латгалии незначительный резонанс как среди крестьян, так и среди землевладельцев, но, поскольку эта земля относилась к числу давних территорий Речи Посполитой, ее стали воспринимать как возможный очаг сепаратизма.