как на местные и региональные рынки сбыта, так и на рост российского и европейского рынков. Студенты поступали в Юрьевский (Тартуский) университет, Рижский политехнический институт, Санкт-Петербургский и Московский университеты, надеясь на получение диплома и достойное место работы по окончании обучения. Статистика числа бракосочетаний и рождений не менялась; это говорило о том, что кровавые события 1905 г. почти не оказали влияния на решения отдельных людей о создании семьи. Хотя русификация приграничных земель оставалась официальной политикой, продвижение идей развития национальной культуры среди эстонцев, латышей и литовцев оставалось актуальным, что минимизировало угрозу ее исчезновения; те, кто получал начальное и среднее образование после 1905 г., рассматривали необходимость изучения русского языка как досадную неприятность в худшем случае или же как необходимый для успешного будущего шаг — в лучшем. Мнение о том, что изучение государственного языка способствует подавлению национального самосознания, стало значительно менее распространенным.
В эстонских землях — Эстляндии и Северной Лифляндии — взаимоотношения между эстонцами и верхушкой из числа балтийских немцев были более, чем где бы то ни было омрачены недоверием и подозрениями; балтийские немцы в поисках моральной поддержки смотрели в сторону Германской империи и активно рекрутировали немецких поселенцев на земли своих поместий, считая эстонцев потенциальными революционерами. Эстонскую политическую активность (в условиях, когда радикалов заставили замолчать) определяли Яан Тыниссон (1868–1941?) и его Эстонская прогрессивная народная партия (основанная в ноябре 1905 г.), твердившая, что эстонские земли должны освободиться от власти балтийских немцев нереволюционными средствами. У радикализма — то есть желания ниспровергнуть всю существующую социально-политическую систему — по-прежнему было немало тайных сторонников, но не хватает открытых последователей. Сдержанные общественные обсуждения грядущих перспектив показывали, что страх противодействия со стороны Империи уменьшился, несмотря на то что аресты на тот момент все еще продолжались. В рамках этих дебатов появилась еще одна движущая сила, а именно движение «Молодая Эстония» (Noor-Eesti) под руководством Густава Суйтса. Оно занимало среднее положение между национализмом и марксизмом и в основном концентрировалось на вопросах культуры. Все известные политические течения на протяжении десятилетия после революции 1905 г. продолжали стремиться к культурной автономии, однако ни одно из них не имело возможности трансформировать свои воззрения в реальность; все политические обсуждения такого рода отличались определенным академизмом, невзирая на то что обсуждаемые вопросы были крайне серьезными и отражали глубокие внутренние противоречия, а участие в них угрожало личной свободе отдельных лиц.
Социально-экономическое развитие шло в этот период довольно быстро. Эстонское крестьянство продолжало стремиться к обретению собственной земли и к 1913 г. обрабатывало около 75 % пахотных земель Эстляндии и Северной Лифляндии (намного больше, чем на латвийских территориях — Лифляндии, Курляндии и Латгалии). Возросли производительность сельскохозяйственного труда, а также уровень его механизации. Получили распространение новые формы сельскохозяйственных объединений — кооперативы: в Эстонии к 1914 г. насчитывалось 153 кооператива в молочной промышленности, 138 потребительских кооперативов и 153 кооператива, связанных с машинным трудом. Возросло и количество кредитных ассоциаций: к 1914 г. в Эстонии существовало 129 кредитных объединений, причем 60 % из них относились к сельской местности. Промышленное развитие не пострадало от событий 1905–1906 гг., и за период между 1900 и 1914 гг. количество промышленных рабочих в Эстонии (включая Нарву) увеличилось почти в два раза (с 24 тыс. до 46 тыс. человек). Таллин стал главным промышленным центром, а Нарва прочно занимала второе место. Классовый состав населения Эстонии также продолжал меняться. В то время как балтийские немцы и российские чиновники сохраняли свое доминирующее положение, эстонцы быстро поднимались по социальной лестнице, если судить по данным о владении собственностью, особенно в Таллине. В начале эстонского «национального пробуждения» (1871) в собственности эстонцев находилось только 18,3 % недвижимости в городе, а к 1912 г. эта доля составила 68,8 %. Укрепление экономических возможностей горожан Эстонии сопровождалось и ростом их численности: к 1913 г. эстонцы составляли 69,2 % населения городов Эстонии, при этом доля русского и немецкого населения была существенно меньше — 11,9 и 11,2 % соответственно. Хотя, размышляя о будущем нации, эстонцы вряд ли могли сколько-нибудь реалистично рассчитывать на контроль над политическим пространством своей родины и лишь в незначительной степени — на контроль над сферой экономики. Но они могли вполне справедливо надеяться на возможность выдвигать такого рода претензии не только на города, но и совершенно определенно — на культурное пространство земель, где проживало большинство эстонцев.
Каким бы неопределенным ни представлялось политическое будущее, оно, несомненно, должно было быть привязано к судьбам осознавшего себя в культурном отношении, эстонского населения: усилия по его германизации и русификации не дали тех результатов, на которые были рассчитаны, и теперь былые высказывания представителей образованного сословия из числа балтийских немцев о том, что «крестьянский народ» не может создать и поддерживать собственную культуру, казались смешными. Активисты движения «Молодая Эстония» (в большинстве своем молодые люди в возрасте между двадцатью и тридцатью годами) больше верили в культуру своего народа, чем их предшественники, действовавшие до 1905 г., и подобное самосознание распространялось на все эстонское население. Интеллектуалы с литературными устремлениями охотно брали за образец произведения современных западноевропейских, скандинавских и даже российских авторов, не пугаясь того, что эстонский, возможно, был наиболее сложным из всех языков региона для литературных приемов, используемых в индоевропейских языках. Эстонский стандартизировался благодаря усилиям лингвистов, и вскоре были опубликованы первые словари, регламентирующие его правильное использование. Возникли профессиональные литературные журналы, культурные организации получили множество новых возможностей; книгопечатание на эстонском достигло пика в 1913 г., когда было напечатано 702 названия эстонских книг и брошюр, в то время как в 1900 г. их вышло только 312. Число эстонских детей, посещавших среднюю школу, удвоилось, а студентов Тартуского университета стало больше вчетверо. Для большинства авторов стихотворений, новелл и эссе, чьи произведения были опубликованы в течение десятилетия после 1905 г., этот период стал началом долгой литературной карьеры, продолжившейся в некоторых случаях и во второй половине XX столетия.
Расхождения и совпадения, актуальные для общественной жизни после 1905 г., были свойственны и для латышских частей побережья. У латышской истории в этот период было много общего с ситуацией в Эстонии. Как в Эстляндии и Северной Лифляндии, отношения между латышами и балтийскими немцами оставались натянутыми; усилия немецких землевладельцев, желавших населить свои поместья соотечественниками, прибывающими из Германии (всего около 20 тыс. человек), вызывали множество негативных откликов в латышской прессе, поскольку проблема нехватки земли для латышских крестьян стояла весьма остро. Как и в Эстонии, пресса балтийских немцев продолжала рассматривать латышей как неблагодарных революционеров; латыши же в ответ называли немцев «колонизаторами», стремящимися вновь «присвоить» «остзейские провинции». После 1905 г. латышская интеллигенция (за редкими исключениями) окончательно рассталась с иллюзиями, характерными для конца периода «национального пробуждения», что российское чиновничество поможет сдержать немецкую гегемонию; петербургские власти продемонстрировали, что заинтересованы в порядке гораздо больше, чем в изменениях в регионах, а ожидания того, что Государственные Думы (в каждой из которых было несколько латышских депутатов) смогут возглавить реформы, не оправдались.
Наиболее политически активные участники событий 1905 г. из числа социалистов были рассеяны, множество из них эмигрировали (некоторые, как выяснилось, навсегда), а в это время Латышская социал-демократическая рабочая партия (основанная в 1904 г.) продолжала свою, преимущественно нелегальную, деятельность. Большинство политически активных людей, не питавших симпатий к социализму (так называемых буржуазных политиков), теперь вообще сочли политику потенциально опасным занятием и занялись другими делами. За исключением общего мнения, согласно которому латышам нужна определенная культурная независимость от Российской империи, социалисты и представители буржуазной прессы высказывали в своих публикациях принципиально различные представления о возможном будущем Латвии. При наличии этих практически противоположных позиций (с одной стороны, марксистских и псевдомарксистских идей, а с другой — либерально-конституционалистских) найти золотую середину было не так легко. Ситуацию в Латвии усложняло существование искреннего и уверенного защитника русской монархии — издателя Фридриха Вейнбергса (1844–1924) и его ежедневной газеты Rogas Avoze («Рижские новости»); Вейнбергс был не только сильнейшим противником социалистических движений, одобрявшим карательные экспедиции 1905 г.; в последующем десятилетии он утверждал, что главная задача латышей — добиться доверия петербургского правительства и поддерживать его всеми силами. При этом представители всех политических направлений одобряли промышленный рост и увеличение населения Риги (к 1913 г. оно составило 517 тыс. человек), а также усиление ее значимости в Империи.
Однако эти разнообразные точки зрения имели общую черту: все они были выражены на латышском языке. В 1905–1907 гг. выходило уже 107 периодических изданий на латышском (некоторые просуществовали весьма недолго), 63 из них представляли собой ежедневные или еженедельные газеты; к 1910 г. 45 издательств Риги обслуживали нужды латышскоязычных читателей в этом городе и 79 издательств — потребности других латышских территорий. Печатное слово на латышском языке стало неотъемлемой чертой культурного пространства, что окончательно сделало несостоятельными предположения о возможности культурного исчезновения, то есть онемечивания или обрусения, латышей. Основу латышской литературы XX в. закладывали такие широко читаемые авторы, как поэт и драматург Янис Плиекшанс (псевдоним — Ян Райнис; 1865–1929), его жена, поэт и драматург Эльза Розенберга (псевдоним — Аспазия; 1865–1943), драматург и автор коротких рассказов Рудольф Блауманис (1863–1908) и поэт Янис Порукс (1871–1911). За пределами политических интересов латыши также успешно объединялись в различные организации: только в сфере сельского хозяйства латвийское Центральное сельскохозяйственное общество, основанное в Риге в 1906 г., на протяжении следующих десяти лет открыло 106 местных филиалов, а Консумс (